Опять эта строкавторой раз за сегодня.
А, теперь я вижу.
Я помню день, когда я впервые его увидел.
Слепая белая фигура, перевязанная с головы до ног. Невидящее спеленатое тело, закутанное, как мумия, как кокон гусеницы. Лазарь родился заново. Замотанный в погребальные пелены, он осторожно вышел на яркий свет солнца нового дня и недоуменно моргает, пока разматывают его саван. Неловкий растерянный гость, вызванный на бис на великую сцену дураков. Но он не говорит ни слова.
Уилл, а представляешь, какой монолог написал бы для него ты! Разумеется. Но к моему непреходящему разочарованию, спасенный с того света стоял как немой, не в силах вымолвить ни слова.
Я бы сейчас предпочел не слово, а сливу
Все были настолько огорошены этим происшествием, что никто и не подумал спросить о самом важном. Ни единой душе не пришло в голову спросить только что вернувшегося путешественника в мир иной о самом главномо загадке существования и тайне вселенной.
Кажется, я знаю, о чем бы ты спросил.
Как там, Лазарь, в царстве мертвых?
Почему мне это не пришло в голову?
Возвращаясь домой из путешествия, люди обычно охотно делятся впечатлениями, а те, кто оставался дома, всегда их жадно слушают. Но на этот раз его никто ни о чем не спросил, и он ничего не сказал.
Может, его не интересовал неизвестный край?
Наверное, нет, ведь главное то, что он вернулся домой к родным пейзажам, звукам и запахам любимой и привычной нам земли. Я ж говорю, он постиг секреты червей и звезд, он слышал гармонию бессмертных душ и рад был вновь надеть грязную оболочку земного праха и грубо прикрыться ею, чтобы не слышать до невозможности совершенной музыки.
А может, потусторонний мир просто-напросто скучен?
Да, благодать может надоесть.
Но предположимвсего лишь предположим! что кто-то все-таки задал ему этот главнейший вопрос.
Я озадачен так твоим явленьем, что требую ответа. Отвечай! Не дай пропасть в неведенье. Скажи мне, зачем на преданных земле костях разорван саван? Отчего гробница, где мы в покое видели твой прах, разжала с силой челюсти из камня, чтоб выбросить тебя? Чем это объяснить, бездыханный труп?
А может, Лазарю не дозволялось ответить?
Мне не дано касаться тайн моей тюрьмы. А то бы от слов легчайших повести моей зашлась душа твоя Но вечностьзвук не для земных ушей.
Как и государственные тайны.
Как музыка небесных сфер, к которой мы нечувствительны. Как сон Основы, который не может перевести дурак. Или осел.
А может, в Писании ошиблись, что-то пропустили? Ведь Библию написал не Бог, а писцыперьями и чернилами. И если они были такими же, как в моей конторе
Ни слова, Фрэнсис. Момент был упущен, редкостной возможностью пренебрегли. Невидимое измерение жизни, укромное место за сценой, куда после последнего поклона уходят умершие актеры, осталось невыясненным.
Кстати, об актерах, Уилл
Драма Лазаря застыла на холсте. И вот что я тебе скажу, Фрэнсис. Теперь, много лет спустя, когда я сам приблизился к ответу на вопрос, я знаю, что, если бы в тот день ответ был дан, это было бы концом всей драматургии и всего искусства, и я не написал бы ни строчки.
Почему?
А потому, Фрэнсис, что ничего неизвестного не осталось бы.
Ну не уверен. И чего б ты достиг, узнав о том, что происходит после смерти?
Это главнейшая и важнейшая тема.
Вот только не надо! А как же философия, медицина, астрономия, юриспруденция, наконец?
Как низменно и тесно для меня!
Я знаю, что ты сейчас скажешь.
Достойно это слуг и торгашей
Кого влечет один наружный блеск. Фрэнсис был доволен, что узнал цитату. Кстати, о блеске: и сколько еще таких безобразий в твоем сундуке?
Девять, а было одиннадцать.
Ничего себе! Так. Их мы положим назад, а вот есть ли там еще бургундское? Пока мы тут копаемся в сундуке, моль и ржа пожрут все твое имущество!
А еще раньше ты съешь и выпьешь все запасы в доме, бездонная ты бочка хереса.
Жалкий порей!
Сундук жестокостей!
Редиска!
Вместилище скотства!
Вздутая водянка!
Утроба, набитая кишками и потрохами!
Ладно, ладно. Где мне соревноваться с тобой! Меж тем хочу тебя поздравить, Уилл: говяжья лопатка наперчена в меру.
Несвежего наперченного мяса мне хватило в Лондоне. Ты вот только что упомянул актеров
Поговорим о них попозже, когда до них дойдет черед. А покакому ты завещаешь эти холсты? Решай быстрее.
Ты же слышал, что она сказала. Не упоминай их отдельно в завещании. Пусть числятся домашней утварью.
Которая отходит кому? Поконкретней, пожалуйста.
Всю прочую недвижимость, мою собственность, арендуемые мною имущества, серебряную посуду, драгоценные каменья и какое бы то ни было движимое имущество, по уплате моих долгов и уплате завещанного мною имущества и по израсходовании денег на мои похороны, я даю, предназначаю и завещаю моему зятю, Джону Холлу, дворянину, и дочери моей Сюзанне, супруге его.
Постой-ка. Это завещание все задом-наперед и шиворот-навыворот. Не свести концов с концами!
Неважно. И добавь здесь, после «Джону и Сюзанне»: которым я повелеваю быть и которых я назначаю душеприказчиками сего моего последнего завещания.
Хоть что-то решено! А теперь давай-ка вернемся к началу.
Начало. Ах да, конечно. Я как-раз о нем и говорил.
4
Итак, холсты разбудили твое воображение.
Они были немым театром и первым шагом к театру настоящему.
Но впереди был долгий путь, мой друг.
Теперь он почему-то кажется коротким.
Это всегда так. Значит, сюжетов тебе хватало.
Странно, что немногие становятся сочинителями. С детства я кормился картинками с холстов: плод познания, которого вкусили Адам и Ева; голова Авеля, размозженная посохом его брата
Собаки лижут язвы прокаженного. Фрэнсис уложил Лазаря на место и принес еще бургундского.
Но ран Иезавели они не зализали.
Ангелы играют на лирах и расчесывают золотые волосы.
А прямо под ними, под восхитительным дождем их слез, сидит голый человек в пепле и прахе выгребной ямы и соскабливает со своей кожи волдыри осколками глиняных черепков.
Холсты явно научили тебя долготерпению Иова.
Пускай я чем-то бога прогневил
Над непокрытой головой моею он мог излить несчастье и позор.
Я испил причитающуюся мне чашу страданий.
Будем надеяться, они были не такие ужасные, как у Иова?
Мое воображение зародилось не в уме и не в сердце. Оно, как огонь Венеры, коренилось в каком-то другом месте. У меня не было недостатка в наставниках. К трем годам меня попотчевали полным собранием сочинений Господа Бога в интерпретации моего сварливого дяди со сниттерфилдских холмов. Я воспринимал их как историю мира, которая шла от Адама, слова Господа передавались как нечто, высеченное в камне, и дополнялись катехизисом от дяди Генри.
Какой такой катехизис?
«Чей труп был самым первым на земле?»
Того, чья кровь была голосом, вопиющим из земли. Убийца! Если бы проклятая рука покрылась кровью брата сплошь
«Кто был быстрее орлов, сильнее львов?»
Женихи Беллоны, пораженные на высотах Израиля. Как пали сильные! Остались лежать на Гелвуйских горах, непогребенные, такие прекрасные, что для них не нашлось могилы.
«Чей поцелуй пророчил смерть?»
Того, чей труп висит на осине и чьи кровавые деньги рассыпаны вокруг, тридцать сребреников, разбросанные, как слезы Христа, чтобы купить скудельницу. Да, если б кончить все одним ударом
Это не история, а сплошные слезы!
Ну а как же без слез, Фрэнсис? Sunt lacrimae rerum. He будь слез, актеры сидели бы без работы.
Кстати, об актерах
Где-то над сниттерфилдскими тучами сидел Бог, хозяин мира, отстраненный от земных забот, от детства и любой другой поры жизни, и грелся у белого пламени вечности. Он ждал окончания истории, чтобы остановить эту пьесу.
И что наступит тогда?
Кое-что посерьезнее. Будет покончено со стертым тряпьем времени: днями, неделями и месяцами, и установится великая Божья альтернатива.
Это какая же?