Хорошенин не выдержал взгляда, потупился.
«Значит, так оно и есть. Испугался лейтенант военного трибунала, боится испортить свою карьеру, сделал вывод Кацапов и усмехнулся.
Чего ухмыляешься? спросил Климов. Твои товарищи погибли, а тебе смешно?
Непонятно мне, в чём нас обвиняют? Мы ведь не могли знать, что за рекой обосновался смертник? Войне конец, японцы капитулировали.
Если бы вы не отправились на другую сторонутрагедии бы не произошло! с заметным раздражением сказал Климов. Судя по всему, ему хотелось быстрее выдавить из красноармейцев признание вины, составить рапорт и постараться забыть о случившемся.
Самурай мог расстрелять других людей, которые оказались бы в том месте, не соглашался Кацапов. И жертв могло быть больше.
Не надо строить прогнозы, что могло быть, а что не могло, всё больше раздражаясь, проговорил Климов. В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.
Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в рекеитог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.
Сложившаяся сейчас ситуация напоминала ему разборку неурядиц в лагере во главе с «кумом». Кацапову приходилось иногда быть невольным свидетелем таких «судов». Если что-то случалось на трассе или в баракево всех грехах обвиняли политических заключённых и отправляли в ШИЗО, не прислушиваясь к их оправданиям. Для сотрудников лагеря политические были бесправными жертвами и не представляли никакой опасности. Другое делоуголовники. Те могли отомстить при удобном случае. У них была, пусть и скрытая, но реальная власть на зоне. Здесь же власть была в руках отцов-командиров. Они были и будут всегда правыми, им решать, кого привлекать к ответственности.
Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Павла цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И Гриша в их числе. А, раз так, он, Кацупов, должен понести наказание за смерть друга.
Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:
Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание за это.
Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.
Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Надеждина, и посчитал, что должен понести за это наказание.
На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:
На гауптвахту его.
И тут Узкова словно прорвало. Он торопливо заговорил:
Тогда и меня сажайте вместе с ним. Это я убеждал красноармейцев плыть всем вместе. Сказал, что такой заплыв мы посвятим в честь победы над японскими самураями, и он останется в памяти на всю жизнь.
Уведите, сморщился Слотин. Обоих.
Когда красноармеец с винтовкой вывел Кацапова и Узкова из палатки, он добавил с несвойственной ему злостью:
Клоуны, чёрт возьми!
Кацапова посадили на гауптвахту на десять суток, Узкова отпустили. Слотин доложил в штаб корпуса о происшествии, изложив его в своём донесении, как вооружённое столкновение при разведке местности. Вечером того же дня дзот, из которого были расстреляны безоружные красноармейцы уничтожила авиация бомбовыми ударами. Самурай-смертник, прикованный цепью к стене, сделал себе харакири.
16 сентября 1939 года все боевые действия в районе Халхин-Гола прекратились.
Глава 9
Александр Кацапов вернулся в родные края лишь спустя полгода после окончания военных действий в Монголии. Отшагав по степи в обратном направлении не одну сотню километров, поредевший полк под командованием Слотина вернулся на советскую территорию в расположение в/ч 632. Резервисты стали готовиться к отправке домой.
Радость Александра была преждевременной. За три дня до демобилизации его внезапно охватил сильный озноб, резко поднялась температура. Сначала он подумал, что умудрился где-то застудиться, поэтому особо не беспокоился, в санчасть не обратился. Александр был уверен, что очень скоро болезнь пройдёт. Такое с ним бывало в жизни не раз, выздоровление наступало уже через день-два.
Приступ длился около двух часов, потом быстро упала температура, выступил обильный пот, гимнастёрка сделалась мокрой.
На следующий день его затрясло ещё сильнее, чем накануне. Тело содрогалось уже на протяжении четырех часов, температура поднялась выше сорока. Узков, глядя на страдания Александра, не выдержал, силком отвёл его в санчасть.
Диагноз был ошеломляющиммалярия. Что явилось источником страшной инфекции, где произошло заражениетак и осталось загадкой. Зато предполагаемого виновника Кацапов запомнил на всю оставшуюся жизнь. Врач назвал его комароманофелес. По всей вероятности, укус этого паразита произошёл где-то в Монголии.
Узков демобилизовался через день и уехал в Чусовой без земляка. Кацапов покинул госпиталь только перед ноябрьскими праздниками.
В родных местах он не появлялся с того самого времени, когда по приглашению Гриши Надеждина отправился в Улан-Удэ. С родственниками переписывался очень редко, не позволяли обстоятельства походной жизни. Мать была неграмотной, письма писал младший брат Егор. Последнее письмо от него пришло как раз перед отправкой в Монголию. В суматохе сборов ответить Александр не успел. О том, что брат почти полгода воевал с японцами, Егор, естественно, не знал.
Александр заявился домой так же неожиданно, как и выпал первый снег, который обнаружили мать и брат Егор на крыльце своей избы ранним утром того же дня. Рыхлое белое покрывало укутало деревню за одну ночь.
Мать орудовала ухватом в печи, передвигая чугунок со щами и глиняный горшок с топлёным молоком, когда Александр распахнул массивную входную дверь. В избе стоял знакомый с детства кислый запах деревенской кухни.
Анастасия Кацаповамать Александра и Егора, не отличалась бурными материнскими ласками и слезами умиления при встречах с детьми. Она была чёрствой и чванной женщиной, больше ворчала на них, чем хвалила и радовалась их успехам. Все её чувства были спрятаны где-то глубоко внутри и постороннему человеку невозможно было понять, что же на самом деле творится у неё в душе.
Вот и сейчас, увидев сына после многолетней разлуки, Анастасия не отложила ухват в сторону, не устремилась к нему с выступившими слезами радости на глазах, не бросилась его обнимать. Она медленно повернулась на скрип отворившейся двери, замерла на секунду, увидев Александра, и, не произнеся ни звука, продолжила дальше работу у печи. На её лице не скользнула радостная улыбка, и, на первый взгляд, могло показаться, будто она не обрадовалась приезду сына. На самом деле это было не совсем так. В душе она была рада видеть сына.
Здравствуй, мать, глухо произнёс Александр, остановившись посредине просторной кухни. Вот, вернулся я, теперь останусь с вами.
Наблудился, стало быть? строго спросила она, не отвечая на приветствие. И где тебя носило, позволь знать?
Слова матери прозвучали так обыденно, будто она ругала сына подростка за то, что тот не ночевал дома.
На войне я был, мать, в Монголии. Почти полгода. Сообщить не успелзабрили быстро, оправдываясь, сообщил Александр. А где Егорша? Почему я его не вижу?