Главное, мужики, не шевелиться, надо прикинуться убитыми, посоветовал Кацапов, лёжа вниз лицом и не подавая признаков жизни. Пусть самурай думает, что прикончил всех, до единого.
Он и так уже всех расстрелял, послышался в стороне голос Тимохи Узкова, земляка Кацапова.
Неужели только мы втроём задержались на этом свете? не поверил Надеждин, и громко спросил:
Эй, есть ещё кто живой?
Я живой, отозвался Ришат Гамзуллин.
А чего молчал?
Вас слушал.
Больше никто не отозвался. Красноармейцы лежали, боясь пошевелиться. Каждый из них лихорадочно соображал, что можно предпринять в сложившейся ситуации. Все они были безоружны и беспомощны, и хорошо понимали: стоит только чуть шевельнуться, как японский пулемётчик тут же добьёт оживший «труп». Но и лежать десять часов под палящим солнцем в ожидании ночи было бы предосудительным решением. Солнце за это время не пощадит никого из них. Кожа уже через пару часов вздуется пузырями, а голову хватит тепловой удар.
Что будем делать, мужики? подал голос Узков. У кого какие соображения?
Ждать надо, Тимоха, ждать, с уверенностью сказал Надеждин. Думаю, взводный нас уже потерял. А может, и стрельбу кто-нибудь слышал. Может, сейчас Хорошенин уже пялится на нас в бинокль, изучает обстановку.
Ну, допустим, увидел он нас дохлыми, и что? спросил Узков. Не направит же сразу брать дзот голыми руками? Это осиное гнездо можно только с воздуха разворотить, здесь даже пушка бессильна.
Правильно мыслишь, Тимоха, вступил в разговор Кацапов. Никто самолёт в ближайшее время сюда не направит. Сами вляпалисьсамим и выбираться надо.
А как? в отчаянии спросил Григорий.
Подождать надо ещё чуток, пусть притупится внимание самурая. Он, может, даже пожрать сейчас надумает, отвлечётся, время-то обеденное. А мы вскочим все разом иброском к воде.
Несколько минут царило полное молчание, все переваривали предложение Кацапова. Неожиданно послышался глухой стон, стало понятно, что среди убитых лежит раненый красноармеец.
Вот тебе бабушка и юрьев день! вслух удивился Надеждин. Этого ещё нам не хватало.
Лежать! скомандовал Кацапов. Мы ему ничем не поможем.
Как? Бросить раненого товарища? возмутился Григорий. Ты что говоришь, Сано?
Лежать говорю! рыкнул Александр. Не двигайся!
Прошла ещё минута, раненый вновь застонал.
Надо хоть взглянуть, кто это, и куда его ранило, не соглашался Надеждин и стал медленно, по сантиметру, поворачивать голову в направлении доносившегося стона. Пулемётчик не стрелял. Надеждин подождал немного и приподнял голову.
Это Кречетов, оповестил Надеждин. Ранен в голову и в живот, весь в крови.
Раненый сибиряк очнулся и начал подниматься на колени.
Кречетов, лежи! успел крикнуть Григорий. В этот момент из дзота полоснула пулемётная очередь и сделала смертельный росчерк на теле Кречетова. Одна шальная пуля на исходе очереди попала Надеждину в лоб.
Всё это увидел Кацапов собственными глазами, успев до выстрелов повернуть голову вместе с Надеждиным.
Гриша!!! вне себя дико закричал Александр.
Бежим! крикнул Узков.
Все трое в едином порыве вскочили с земли и помчались к реке. Кацапов рванулся вправо, Узков влево, Гамзулин летел посредине. До кромки воды было метров тридцать, бег измерялся секундами, и, все-таки, очередь японского смертника смогла догнать Гамзуллина. Он не добежал до реки несколько шагов и был убит. Узков и Кацапов успели сигануть в воду.
Александр погрузился под воду как можно глубже и плыл на такой глубине до помутнения в голове. Потом вынырнул на мгновенье, хватанул в лёгкие воздуха до отказа и опять ушёл глубоко под воду, для страховки изменив угол движения.
Они вынырнули с Узковым одновременно на середине реки. Судорожно глотая воздух, вцепились глазами друг в друга, не веря в своё спасение. Или они оказались уже вне зоны прицельного огня, или самурай просто махнул на них рукой, или ещё была какая-то неизвестная причина, но стрельбы из дзота больше не последовало.
На западном берегу их уже ждали. Кацапов увидел сгрудившихся однополчан, на метр впереди от толпы стоял Хорошенин с биноклем.
Доплыв до берега, Узков и Кацапов со страдальческими лицами вышли из воды и остановились в нерешительности, стыдливо прикрывая причинное место руками. Вид их был глупым, жалким и беспомощным.
Где остальные? зловещим голосом спросил Хорошенин, переводя взгляд с одного на другого.
Там полегли все срывающимся голосом, хрипло выдавил из себя Узков.
Разрешите одеться, товарищ командир? вяло спросил Кацапов, и, не дожидаясь ответа, поплёлся к разбросанной на берегу одежде, отыскивая свой комплект. Сейчас ему было всё равно, что скажет командир взвода, как он с ними поступит. Александр находился в подавленном состоянии после всего произошедшего. Особенно угнетала его гибель единственного друга. В смерть Гриши Надеждина не хотелось верить. В этот момент он был готов принять любую кару ради того, чтобы свершилось чудо, чтобы эта нелепая смерть друга оказалась всего лишь кошмарным сном, дурным видением.
Дождавшись, когда Кацапов и Узков оденутся, Хорошенин скомандовал:
Следуйте за мной.
Толпа красноармейцев расступилась, командир взвода, а вслед за ним и Александр с Тимофеем Узковым, прошествовали через образовавшийся коридор. Толпа сомкнулась и в тревожном молчании последовала за ними на небольшом удалении.
Хорошенин остановился у штабной палатки, хмуро произнёс:
Заходите.
С понурой головой двое спасшихся красноармейцев шагнули внутрь. За столом сидели командир роты Климов и сам командир полка Слотин.
Вот, привёл, товарищ подполковник, не выдерживая уставных требований, виноватым голосом произнёс Хорошенин и замер.
Некоторое время Слотин неотрывно смотрел на Кацапова и Узкова, будто размышлял, какой же первый вопрос задать этим людям. Лицо его выглядело усталым и злым.
Пловцы, мать вашу! выругался командир полка вместо ожидаемого вопроса. Наплавались?! Охладили пыл-жар?
В душе Слотин понимал, что стоящие перед ним красноармейцы ни в чём не виноваты, но не мог смириться с тем, что по нелепой случайности в его полку произошла ужасная трагедия. Её могло бы и не быть, окажись он на берегу в тот момент, когда эти красноармейцы затеяли соревнование по плаванию. Он, просто-напросто, урезонил бы зачинщиков заплыва, посадил их на гаупвахту за самовольный уход из расположения военного городка.
Кто организатор заплыва? спросил командир роты Климов, обратившись к Кацапову. Ты? Отвечай!
Не было никакого организатора, насупившись, ответил Александр. Всё произошло само по себе.
Мы узнали, что войне конец, пошли на радостях к Халхин-Голу, дополнил Узков. Погода жаркая, вот и решили искупаться.
Ладно, искупались, но какого чёрта вас понесло на противоположный берег? Кто предложил переправиться?
Кацапов и Узков стояли и молчали. Они знали, кто затеял спор, спровоцировав состязание, слышали, как этот человек утверждал, что обгонит всех и первым вступит на восточный берег монгольской реки. Знали, но признаваться не собирались. Зачинщика спора уже не было в живых, и возлагать всю вину на мёртвого было бы непростительным кощунством.
Александр поднял голову и посмотрел на Хорошенина. Ему вдруг захотелось заглянуть в глаза командиру взвода, ведь тот стоял неподалёку, когда солдаты плескались в реке, и наблюдал за происходящим. Ведь это с его молчаливого согласия красноармейцы пустились вплавь на противоположный берег. В тот момент Александр уловил на лице Хорошенина даже искреннее любопытство: кто же из спорщиков доплывёт первым? Почему же он сейчас набрал воды в рот? Почему не пояснит Слотину, как всё произошло? Испугался, что комполка всю вину возложит на него и тогда придётся отвечать за гибель подчинённых? Испугался, что разжалуют? Неужели струсил бесстрашный командир, который неоднократно водил взвод в атаку и даже рубился с самураями в рукопашном бою? Почему он вдруг испугался? Или смелость бывает разной? Бесстрашно сражаться с неприятелемэто одно, и совсем другоебрать ответственность на себя, снимая вину с простого красноармейца?