Все еще спят. Рудольф Иванович свешивается с верхней полки, берет чай.
Спасибо. Большое спасибо.
Да ладно.
Проводница уходит. Идет к печке, моет стаканы. В тамбуре приоткрыта дверь. Пассажиры просыпаются. Поезд замедляет ход.
Ой, выйдите, пожалуйста, мне одеться нужно! требует Людмила Игнатьевна.
Проснувшийся Скособоченный шарит рукой свои сапоги. Их нет. Старухи тоже нет. Зато на полу лежат растоптанные женские туфли со шнурочками.
Сперла! Ну бабка! Сперла! радостно заявляет Молодой.
Как это сперла? не понимает бывший владелец сапог. Как это? Ну, я ей устрою! Дай мне твои ботинки, на станцию выйти! просит он у Молодого.
Да мне самому надо выйти! Как же я-то буду?
Ну надо же, ну надо же! сдерживает смех Людмила Игнатьевна.
А вы, извините, не выходите? Я бы ваши ботинки надел, а? Мне на станции непременно выйти надо искательно обратился пострадавший к Майеру. Майер поморщился, переспросил.
В чем дело?
Да, понимаете, старуха тут сапоги сперла, мне бы выйти на станции, позвонить, чтоб задержали, горячо сказал Скособоченный.
Надевайте, поморщился Рудольф, и сосед вбивается в Майеровы ботинки.
Телеграфное отделение железнодорожной станции. Скособоченный рывком открывает дверь.
Куда? Сюда нельзя! кричит служащая.
Скособоченный вынимает документ, сует ей в лицо, она оседает. Он садится на стул.
Соедини по линии
И снова поездпо обжитым среднерусским местам, уже приближаясь к Москве.
Вокзал. Казанский, конечно. Народ вываливает из вагона. Понуро бредет Майер. Толпа рассасывается. У вагона остается только парень с клеткой, в которой плотно лежат накрепко замороженные гуси. Он сидит перед клеткой на корточках и шепчет:
Это что же такое? Это что же такое? И не так уж холодно было?
Слезы текут по красному здоровому лицу.
Утро в семье Журкиных. Голый круглый стол, сковорода на столе. Быт с сильным оттенком военного коммунизма. Ида Абрамовна Журкина, женщина некрасивая, но с горящим взором, отложив газету, объясняет мужу:
Нет, Алексей, нет, ты этого не видал. А я нагляделась! Какие это были люди! Мужественные! Бесстрашные! Талантливые! Это были друзья моего отца, и последние годы его жизнин был прикован к постелиони его навещали постоянно, а я всех, всех их знала, любила, восхищалась. Разобраться, конечно, не могла, девочка была, совсем молоденькая, но ведь и отецтоже не разобрался, а он был ума необыкновенного, честности, мужества, ну, сам всё знаешь. Так вот, они все переродились! Все! Я плакала над их выступлениями, потом уже, на процессах. Уму непостижимо! Но здесь есть какая-то роковая закономерностьинтеллигенция не пошла за партией до конца. Они переродились. И эти ужасные корни, которые они успели пустить, их надо выжигать каленым железом. Иначереволюция погибнет!
Алексей Иванович слушает внимательно и шкрябает вилкой по сковородке, соскребая остатки картошки.
Ты права, конечно, я и не возражаю, заметил он вяло.
Ида Абрамовна развернула газету, лежащую у нее под локтем, и стала искать в ней нужное место.
Где-то тут подожди минутку, она ворошит газету, но место всё равно не находится. Алексей Иванович взглянул на часы.
Пора, Ида! Я задержусь, сегодня у меня коллегия, и он встал из-за стола, но Ида всё ворошит газету, и безуспешно
Профессорская квартира Гольдиных. На подносе расставлены приборы для завтрака, яйцо в подставке, джемвсё не то по-старорежимному, не то по-европейски. Домработница Настя, немолодая, аккуратная женщина, несет поднос в столовую. Настя ставит поднос, стучит в дверь, выходящую в столовую. Кричит:
Илья Михайлович! Завтрак на столе!
Открылась дверь, выходит Илья Михайлович Гольдин, рослый, плотный, немолодой и, пожалуй, мрачноватый человек.
Спасибо, Настя!
Кричит:
Соня! Что ты возишься!
Илья Михайлович просматривает газету. Входит жена Соня, седая, красивая, сухая.
Я, как всегда, первый! Где Лена?
Лена ушла сегодня пораньше, что-то у нее с лабораторными не ладится.
Очень плохое образование, насколько могу судить, очень плохое, твердым голосом сказал он.
Ты хочешь сказать, что в Вене учили немного лучше? язвительно спросила жена, и началась их словесная игра, только им одним понятная
Да, совсем чуть-чуть. А, может, мне показалось
Ах! Илья Михайлович! Вы, кажется, излишне восторгаетесь буржуазной наукой! Когда я училась в Сорбонне, педагогический процесс был поставлен из рук вон плохо! Можете ли представить, что профорги не проверяли посещаемость студентов?!
Какой кошмар! Сет импосибль!
Разгороженная перегородкой комната. В постелисупружеская пара Есинских. Лет им под пятьдесят, но Вера Анатольевна держит свой возраст хорошо. Лицо молодое, живое, светлое. Приставила губы к уху мужа:
Костя, спят?
Константин Александрович прислушался.
По-моему, спят.
Нет, там возня какая-то. Тише!
А за перегородкойсовсем юная пара в постели. Молоденький муж спрашивает шепотом у жены:
Как думаешь, они спят?
А чего им еще делать? в плечо мужу смеется девочка-жена.
А Вера Анатольевна, прижимая ладонь, шепчет мужу:
Какая всё-таки дикость, жить вот так, в одной комнате с собственной взрослой дочерью?
Это точно, шепчет ей в ответ муж и обнимает за плечи. Я приеду только послезавтра. Вечером у меня коллегия, а оттуда я сразу на вокзал.
Домой не заедешь?
Нет, не успею. Но в Ленинграде у меня делооппонентом на защите диссертации выступлю, и в тот же вечеробратно.
И они затаились, потому что из-за перегородки послышалось нежное хихиканье.
У окнакапитан первого ранга Павлюк. Лицо твердое, правильное. Военная косточка. Не оборачиваясь, говорит жене:
Наташа, завтрак с собой
Ты что, обедать не придешь?
Не смогу.
Опять весь день без обеда? Опять язва откроется, Сережа, говорит Наталья, заворачивая бутерброды. Может, успеешь заехать?
Не успею, лаконичный ответ.
На улице урчит машина.
Я пошел.
Хлопнула входная дверь. Хлопнул лифт. Уехал. Жена качает головой.
У зеркала Тоня Сорина. Приплетает толстую фальшивую косу к своим волосам. За ней мрачно наблюдает муж, Александр Матвеевич Сорин. Смотрит тяжело, с давно накопленным раздражением.
Всё, Тоня, у тебя фальшивое. И коса тоже.
Только сейчас заметил, да?
Нет, давно уже. Я когда на подушке первый раз твою фальшивую косу нашел, чуть не умер от отвращения. Тьфу!
Ну не умер же, живой вроде!
Вранье! С самого начала всё вранье, одно вранье! Александр Матвеевич хмыкнул. Помнишь, что говорила у Брыновых, когда познакомились, помнишь?
Тоня зажала шпильки во рту, отзывается сквозь губы:
А чего мне помнить? У тебя память хорошая, ты и помни.
Я и помню. Как ты врала, что ты врач-невропатолог
Хорошая медсестра не хуже, чем врач-невропатолог. А не нравится тебе медсестра, могу и уйти. Хоть сейчас.
Да куда ты уйдешь? Куда? презрительно и безнадежно протянул Александр Матвеевич.
Найду куда. Откуда пришла, туда и уйду, беспечно отозвалась Тоня. Ей, пожалуй, даже нравится собственное спокойствие. А муж всё больше кипятится.
Знаю, куда уйдешь. На панель уйдешь.
А не твоя забота! Тоня удовлетворенно смотрела на себя в зеркало, прическа получилась пышная, богатая.
Пустая ты баба, Тоня. Ни на что не способная. Ни супа сварить, ни даже куска хлеба в дом купить
А ты как придешь в отделение, ты сразу бабу Дусю пошли, она сбегает. Или Алку. Они всё для тебя с удовольствием Тоня нагло усмехается.
Ладно, пошли. Опоздаем. Александр Матвеевич встает из-за пустого стола, отодвинув чашку.
А ты иди, я и без тебя дорогу найду, отрезала Тоня и снова повернулась к зеркалу.
Хлопнув дверью, Александр Матвеевич вы шел из дому.
В гостинице «Москва», возле столика администраторши стоит горничная.
Я вхожу в номер, Татьяна Александровна, и понять ничегошеньки не могу. Наматрасник на полу, не поверите
Как это? удивляется администраторша.
Возле столикаМайер в заснеженной шапке и полушубке молча ждет, пока его заметят. Но его не замечают, продолжают интересный разговор.