he bangs his knee
Этого только не хватало!
a huge rebounded by Ewing
вон там тренер «Буллз» Фил Джексон и вон там Пэт Райли, тренер «Никс» Double dribbling! Double dribbling!
Что? Что? Что?
Он сперва вел мяч, потом взял его в руки, потом снова повел Ошибка! Ошибка!
Kukoc looking for someone free in the corner
He торопись, Кукоч, ты, сосунок! Браво, мяч ушел! Почему вы не фолите? Почему вы не фолите?
Davis on a rebound Davis slips Bad luck again for the Bulls Horace Grant unable to get the ball gets overpowered by Charles Oakley
Горан громко простонал.
Фабер и Мира поцеловали друг друга.
I love you, Trouble man,прошептала Мира.
And I love you,прошептал Фабер.
fifty two seconds to go in the fourth quarter Chicago: seventy seven, New York: eighty-seven
Отстают на десять очков и ни разу не попытались сфолить, идиоты Харпер Оукли Юинг Старкс больше ничего не будет, больше ничего не будет Проиграли, они проиграли, «Буллз» проиграли на десять очков!
Вся мировая надежда и тоска послышались в голосе Горана, когда он сказал:
Эйр Джордан вернется! Я чувствую это, я знаю это, он вернется! Он снова будет играть. Он должен снова играть, он сам знает об этом, это его предназначение. И говорю тебе, он еще раз станет чемпионом мира. В четвертый раз. Такого еще никогда не было, чтобы кто-то вернулся и еще раз стал чемпионом НБА. И я увижу это своими глазами, Петра, как Джордан вернется и снова сыграет. Ради этого моя печень должна выдержать! Только ради этого!
Аминь, сказала Петра. И после паузы спросила:Но почему ты постоянно кричал, что «Буллз» должны пойти на нарушение правил? Ведь правила нельзя нарушать
Иногда нужно, Петра! Они должны были!
Почему?
Я тебе объясню, я тебе объясню. Когда время на исходе, и остается только две минуты, и если ты проигрываешь очки, а «Буллз» как раз проигрывали, тогда надо было пойти на нарушение против самого слабого игрока «Никсов», снова и снова. Таким образом часы можно остановить и выиграть время, тогда игрок с самым плохим показателем бросков бросит мяч, то, возможно, им повезет и он не попадет в корзину Но даже если он попадет, все равно у «Буллз» останется время, чтобы самим набрать очки. Вот как это просто. Теперь тебе понятно?
Она не ответила.
Петра, ты поняла?
Молчание.
Петра!
Раздался ее нежный голос:
Горан, ты мне очень нравишься.
Значит, нет, констатировал он.
11
Около одиннадцати часов вечера они отвезли Петру домой. Фабер сидел за рулем, Мира рядом с ним, а юные влюбленные устроились на заднем сидении. По сравнению с тем, как много они говорили между собой после обеда, сейчас они были на удивление тихими и преисполненными мира.
«Жить в мире, подумал Фабер. Как это легкосделать людей несчастными, миллионы людей, просто детская игра, самое простое дело на свете. Сделать людей счастливыми, хотя бы на самое короткое мгновение, самое сложное дело на земле. Сегодня нескольким людям удалось это сделать».
Петра жила в Деблинге, сравнительно недалеко. Фабер остановился перед ее домом, и Петра поблагодарила и попрощалась с ними. Затем Горан проводил ее до входной двери. Оба исчезли позади кустарников и деревьев в саду, и Мира с Фабером терпеливо и тактично ждали в арендованном «опеле-омега».
Наконец снова появился Горан и без слов забрался на заднее сидение. Фабер тронулся с места. Никто не произносил ни слова. Только когда они добрались до Гюртеля, потрясенный Горан сказал:
Она поцеловала меня, Бака, деда, поцеловала по-настоящему! Вы знаете, как это бывает!
Да, Горан, сказала Мира, повернувшись к нему и проведя рукой по его волосам, мы знаем это.
Уже довольно сильно стемнело. Фабер включил ближний свет фар. На дорогах все еще было много машин, только в Герстгофе стало поспокойнее. Фабер ехал вверх по Гербекштрассе и свернул налево на Альзеггерштрассе. Горан громко зевнул.
В доме банкира Каллина Мира и Горан заторопились отправиться в кровать. Фабер тоже лег в кровать, на этот раз сразу во второй спальне. Он закинул руки за голову и уставился в потолок, на котором в свете уличной лампы играли причудливые тени от листвы. Где-то через час он поднялся и прямо в пижаме отправился посмотреть, спят ли Горан и Мира. Оба глубоко дышали.
Фабер прошел в библиотеку. Там стояла печатная машинка. Он включил свет в торшере с зеленым абажуром и выключил верхний свет. Теперь светло было только вокруг письменного стола. Сегодня вечером, так решил Фабер после обеда, он снова сделает попытку начать писать, очередную попытку.
Он заправил лист бумаги в машинку и напечатал: «Первая часть». Еще один лист. Он написал на нем: «Первая глава».
«И я знаю, каким будет первое предложение, подумал он. Уже давно, давно»
Он написал:
12
«Черт побери, подумал старик, счета из отеля так и остались бы неоплаченными».
Это было то предложение, которое давно было ему известно.
Фабер недолго подумал и продолжил печатать. Он всегда сразу печатал на машинке, потому что был левшой и даже сам с трудом разбирал свой почерк; для других он был совершенно нечитабельным. Печатал, потом выбрасывал, писал заново, снова выбрасывал, снова писал заново, переписывал, разрезал на части, склеивал, снова выбрасывал, начинал с самого начала. Все это он проделывал в течение всей своей жизни, это было его жизнью.
Он работал больше трех часов.
Ему сразу стало жарко, и он снял пижамную куртку. Но, несмотря на это, пот тек по его лицу и телу, сердце лихорадочно стучало, но Фабер даже не обращал на это внимания.
Он писал и писал.
Наконец перед ним лежали восемь страниц, а он так устал, что вынужден был остановиться. Пот с рук увлажнил клавиши печатной машинки. У него кружилась голова. На нетвердых ногах он сходил в свою спальню и взял трубочку с нитроглицерином, прошел в ванную и запил два драже водой. Потом он вернулся в библиотеку и снова сел за печатную машинку. Когда началась резкая головная боль, лекарство начало действовать, он взял написанные восемь страниц и медленно прочитал их. После этого он разорвал их и выбросил обрывки в корзину для бумаг.
Плохо.
Это было даже не плохо, это было неприемлемо.
Не то, чтобы это его потрясло. Для него было привычным снова и снова переписывать начало своих романов. Во время работы над книгой «Все люди станут братьями» за четыре недели он написал двадцать два варианта начала романа, каждый из которых был не менее десяти страниц. Все пришлось выбросить, потому что они были плохи. Только двадцать третья версия удалась.
Фабер улыбнулся. Он чувствовал облегчение после освобождения от шестилетних мучений. Он мог снова писать, это он знал теперь точно. Чары были разрушены.
Все, что он написал этой ночью, никуда не годилосьвсе, в том числе самое первое предложение.
«Сегодня, подумал он, потому что было почти половина третьего утра, сегодня я снова сяду писать. И завтра тоже. И послезавтра. Но на пятый, или на десятый, или на двенадцатый раз все выйдет отлично».
Выйдет отлично. Выйдет отлично.
Голова раскалывалась от боли. Глаза горели. Сердце продолжало учащенно биться. За всю свою жизнь Фабер ни разу не был так счастлив.
Глава вторая
1
Седьмой вариант оказался удачным.
Фабер знал, что такое начало было хорошим. После стольких лет у него выработалось абсолютно надежное чутье на это. Естественно, что те восемь страниц, которые были написаны 8 августа, нужно было снова и снова переписывать, изменять содержательно и стилистически, он ведь печатал сразу на машинке. Но в целом начало романа, первый шаг в его направлении, удался.
Мире он ничего не показывал, для этого он был чересчур суеверным. Может быть, позднее, когда у него будет уже семьдесят удачных страниц текста, может быть, тогда он и даст их ей прочитать. А пока все еще может пойти наперекосяк.
Для работы Фабер перебрался в небольшое помещение, которое ранее служило банкиру Каллина в качестве бюро. Здесь он разместил все свои магнитофонные записи, заметки, планы городов, а также медицинские статьи и специальную литературу, которую Белл дал ему для прочтения. Он съездил в магазин на Гентцгассе и купил две тысячи листов бумаги, ножницы, клей в тюбиках, разноцветные карандаши, скрепки, разноцветные ленты для печатной машинки и папки.