А если он именно поэтому начала и не закончила Мира.
Он не сможет, фрау Мазин, сказал Белл. Даже если захочет. Он не сможет добраться до трубки под кожей.
Мы теперь точно знаем, что его мучает, сказал симпатичный психолог. Теперь ему надо будет выговориться, а мы терпеливо выслушаем его, и вы в том числе, фрау Мазин, и вы, господин Джордан. Это очень важно сейчас, что вы будете работать вместе с нами!
Но как такое будет возможно? Что вы собираетесь отвечать ему на то, что он скажет? спросила Мира.
Мы не будем отвечать, сказал Ансбах, мы дадим Горану выговориться. О себе, о прошлом. Прошлое не ушло для него в прошлое. Поэтому он должен говорить о нем, о смерти матери, которая накрыла его своим телом, чтобы спасти, вместо того чтобы спастись самой. Мальчик живет в таком аду, тоскует по матери, по защищенности, по любви, которую она давала ему. Если она умерла, то и он тоже хочет умереть, так как тогда, он верит в это, он окажется вместе с ней. Это нормально и совершенно понятно. Именно поэтому ему надо поговорить об этом. Чтобы Горан по-другому посмотрел на свое прошлое, он должен все вспомнить, все. Был ведь не только страх. И когда он вспомнит об этом, а мы выслушаем его, тогда он поймет, что было и много прекрасного. Он обретет смыслв том числе и в ужасном Год назад у нас был маленький мальчикслучай тяжелой апластической анемиион вместе с родителями бежал в Австрию из Мостара. Я часами разговаривал с ним. Ключевое воспоминание этого мальчика касалось того дня, когда он пошел к реке, чтобы половить рыбу. В тот день мимо внезапно проплыл труп человека. Потом еще один. И еще. Далеко на севере прошли тяжелые бои, и мальчик привык к звуку рвущихся гранат, это продолжалось довольно долго. Но он никогда раньше не видел мертвого человека. И тут он вдруг увидел их так много. Я не только выслушал его рассказ, но и попросил его нарисовать это. Я хочу сказать, он хотел это нарисовать, чтобы я мог в точности представить, как это тогда выглядело в реке. Он сделал много рисунков цветными карандашами. Господин Ламберт потом разговаривал с ним об этих рисунках, и доктор Белл, и доктор Ромер. Столько сколько понадобилось, чтобы мальчик полностью выговорился и, так сказать, исчерпал себя до дна. И тут, наконец, он начал рассказывать нам о хороших событиях в Мостаре. Их он тоже нарисовал. Это длилось много недель. Сейчас он ходит в венскую школу и снова смеется и радуется, хотя он до сих пор помнит о проплывавших мимо трупах, но у него есть достаточно и хороших воспоминаний. Он вернулся к жизни, и с большой степенью вероятности это сработает и с Гораном.
С большой степенью вероятности? спросила Мира.
Да, ответил психолог, с большой степенью вероятности.
А если это не сработает? задала вопрос Мира. У вас, наверное, были случаи, когда это не срабатывало?
Фрау Мазин, на этот раз ответила Юдифь Ромер, похожий разговор я имела несколько часов назад с господином Джорданом. Это ведь больница. Здесь дети выздоравливают, и здесь дети умирают. Мы делаем все возможное, чтобы дети поправились, но мы не можем обещать их близким, что нам это удастся. Мы не производим здесь машины. Мы не можем давать гарантию. Пожалуйста, фрау Мазин, поймите это!
Я это понимаю, сказала Мира. Я надеюсь и молюсь, чтобы вы добились успехавы и мы.
6
Но успеха все не было.
День за днем они сидели у Горана: дьякон, психолог, врачи, Фабер и Мира. Много часов подряд они выслушивали его, пока он говорил о своей вине, своей чудовищной вине.
О своей вине и своей ненависти.
Мире и Фаберу он сказал:
Нет! Я не хочу жить в этом дерьмовом мире, в котором люди только и делают, что мучают, убивают и уничтожают друг друга! Люди! Самые большие преступники! Не только Караджич, Младич, Милошевич, Изедбегович или Туджман, который сказал, что он благодарит Господа за то, что его жена не сербка и не еврейка, не только снайперы и генералы! Кто поставляет оружие и продолжает это делать снова и снова и при этом получает баснословные прибыли? Это немцы, и австрийцы, и американцы, и русские, и англичане, и шведы, и турки, и иранцы, и, и, и! Они направили к нам шведских, французских, турецких и русских солдат в голубых касках, чтобы они нас защищали. Делают они это? Делает что-нибудь чудесная ООН, ее генеральный секретарь Бутрос Гали? НАТО, ЕС, ОБСЕ? Ни черта они не делают все вместе взятые! Они оставляют нас подыхатьно не слишком быстро, нет, помедленнее, чтобы они могли продать еще больше превосходного оружия. Люди! Они самое худшее! Они массовые убийцы! А что же остальные? Они лучше? Они такое же дерьмо. Они прославляют убийц, лижут им задницу, потому что каждому хочется получить кусок от этого пирога. Власть! Контракты!
Горан, сказала Мира, милый, милый Горан, пожалуйста, не говори так! Это неправда, что все люди убийцы.
Нет, это правда, Бака, правда! Я больше не ребенок. Я знаю, что говорю. Все преступники, все!
Мы тоже?
Ты нет, Бака! С дедой я уже не так уверен. Он ведь тогда сбежал и оставил тебя в беде. Тебе пришлось много работать, ты осталась с моей мамой. Он больше никогда не давал о себе знать.
Но ведь теперь он здесь!
На сколько? Он уже старый. Он скоро умрет. И ты тоже.
«В этом что-то есть», подумал Фабер.
Он посмотрел на маленький диктофон в своей руке. Красная кнопка записи горела.
«Горан прав, подумал он. Скоро Мира и я умрем. И что тогда с ним будет?»
Распространяющему вокруг себя оптимизм психологу доктору Паулю Ансбаху Горан сказал:
Я ваши фокусы знаю. Ко мне приходили дети и рассказывали о вас. Вы позволяете нам говорить, говорить, говорить. Даете нам цветные карандаши и просите нас нарисовать, как это было, то, что мы пережили. И ждете потом, что мы расскажем вам что-то хорошее, что-то смешное. Вокруг этого вы потом и пляшете и разъясняете, что жизнь это не одно только дерьмо. Со мной вам не стоит прилагать столько усилий! Вам я ничего не расскажу. И ничего вам рисовать не стану. У вас есть только эти ваши фокусы. Вы должны с этим работать, это ведь ваша работа. Это я понимаю. И не сержусь! Но, пожалуйста, пожалуйста, оставьте меня одного!
Дьякону Георгу Ламберту Горан сказал:
Вы хотите мне добра, я знаю. Вы всех любите, и детей, и взрослых. Это здорово, то, как вы делаете вашу работу. Нет, правда, я серьезно так считаю! Многим здесь вы помогаете, хотя бы только тем, что не похожи на других священников. Я знаю, как вы работаете, господин Ламберт, я здесь достаточно долго, я разговаривал со многими детьми здесь, я знаю здешние условия, и я знаю вас. Вы чудесный, правда! Но со мной у вас не получится. Я никогда вас не позову, и я не хочу, чтобы вы приходили ко мне и заботились обо мне. Для того чтобы говорить со мной, слушать со мной музыку, молчать со мной. Со мной это у вас не пройдет. Раньше это, возможно, и сработало бы, когда я верил в Господа милосердного. Но в него я уже давно не верю. Ваш Господь либо не может предотвратить то, что происходит в Сараево, в Боснии, во всем мире, либо не хочет этого делать. В первом случае он просто бедный беспомощный дурак, во второмпреступник. Если сможете, то простите мне то, что я сейчас сказал, господин Ламберт, а теперь идите, пожалуйста!
Доктору Мартину Беллу Горан сказал:
Я знаю, что должен быть благодарен вам, и доктору фрау Ромер, и всем другим врачам, сестрам и санитарам за то, что вы спасли мне жизнь. Но я не благодарен! И вы знаете почему. Я хотел умереть, я почти умер, но меня снова вернули к жизни. Вы сделали меня настолько здоровым, что я снова почувствовал голод. Еду вы мне даете через эту канюлю, в этом я совершенно уверен, и циклоспорин, и другие лекарства тоже. А чем больше я ем, тем здоровее становлюсь. Это ваш фокус. У всех у вас здесь свои фокусы. Одни используют разговоры и рисунки, другие милосердного Господа, вы используете канюлю. Я часто думал о том, чтобы запретить вам кормить меня таким образом. Я хотел объявить голодовку. Но каждый раз понимал, что у меня это не получится, потому что чувство голода было очень острым. От вас, и доктора Ромер, и от других врачей мне не избавиться. И это самая большая подлость.
7
Так прошло почти две недели.
Наступила последняя неделя июня и еще большая жара. В госпитале Св. Марии выписывали выздоровевших детей. В госпитале Св. Марии дети умирали, и их хоронили. Горан жить не хотел, а умереть не мог. Часто в эти дни Фабер вспоминал строчку из песни «Ol man river», которую спел в Москве в самый разгар холодной войны великий Пол Робсон. Фабер слышал его тогда, он был корреспондентом ДПА, и слова из этой песни то и дело приходили ему на ум, стоило ему подумать о Горане: «Ah m tired of livin an scared of dyin» Я сыт этой жизнью по горло, но боюсь смерти