Они будут предупрежденынами. Ко всем мы обратимся с просьбой не выдавать, что это сделали мы.
Я спросил, уедут ли они? Они уедут? С их близкими? Они оставят здесь все: работу, семейные связи, квартиры, дома?
Они не могут этого сделать. Но им придется соблюдать все меры предосторожности, если они останутся. Но вы, господин Фабер, вы же можете уехать.
Нет, этого я не могу сделать.
Вы имеете в виду, из-за этой женщины и больного мальчика?
Да.
Рената Вагнер стояла неподвижно рядом с телевизором и молча смотрела на него, долго смотрела. Наконец она сказала:
Если бы не вы, я никогда бы не родилась. Я люблю вас. Не только за то, что вы оберегали маму и Эви, нет, за все, что вы сделали, написали и сказали в своей жизни. Я люблю вас.
Перестаньте, Рената! Все это ерунда!
Она говорила спокойно и не переставала смотреть ему прямо в глаза:
Это не ерунда. Если я вас люблю, то как это может вас касаться? Никак. Вы только должны об этом знать. Вы убежите, правда?
Нет, сказал Фабер. Я не побегу. Я хотел уж было, я почти сделал это. Но теперь я никогда больше не буду спасаться бегством. Никогда.
Глупец, сказала она, проклятый идиот. Вас же убьют.
Рената, да поймите же, сказал Фабер, пожалуйста, поймите! Я не могу уехать!
Рядом с ней на экране телевизора он снова увидел пресс-секретаря государственной полиции, который все еще продолжал говорить совершенно беззвучно.
2
Почему я не умер? спросил Горан.
На нем была ночная рубашка, халат и тапочки, которые ему выдали в Детском госпитале. Чудесные вещи, которые Фабер и Мира купили для него, валялись на полу в углу комнаты. Горан ходил по комнате взад-вперед и говорил.
Мы хотели принести воды, мама, папа и я. Мы взяли с собой канистры. Затем снайперы открыли огонь, и папа хотел затащить меня за выгоревший автобус. Тут в него попали. А мама накрыла меня своим телом и закричала: «Не шевелись!». Потом я почувствовал, как в нее попадают пули раз, и другой, и третий Она кричала страшно кричала и ее кровь текла по ней вниз на меня Потом она затихла, и я понял, что она умерла. Кровь все продолжала течь на меня, я лежал в луже маминой крови, которой становилось все больше, по меньшей мере полчаса, пока бронетранспортер ООН не проехал мимо. Один из солдат, наверное, заметил, что я еще жив. Они поставили машину так, чтобы снайперы не могли меня видеть, они вытащили меня из-под мамы и положили в машину Моя рубашка и брюки были насквозь мокрыми от маминой крови, и я был весь в ее крови: голова, тело, все, поэтому они подумали, что я тяжело ранен, и отвезли меня в больницу. Там я снова полчаса пролежал на земле, потому что в тот день у врачей было полно работы как никогда, а потом кто-то подошел, осмотрел меня и увидел, что я не был ранен, а только находился в шоковом состоянии. Он сделал мне укол, и я на несколько часов уснул, когда я снова пришел в себя, то кровь мамы с меня уже смыли и вызвали тебя, Бака, дальше ты знаешь Это я виноват в том, что мама умерла, потому что она накрыла меня собой и не убежала. Она бы легко могла убежать и могла бы быть сейчас жива. Не качай головой, Бака! Я же видел. А если бы папа не попытался перетащить меня в безопасное место за этот выгоревший автобус, то снайпер не попал бы и в него, он тоже мог бы быть сейчас жив. Это моя вина, что папа и мама сейчас мертвы. Они умерли, а я жив. Как мне жить? Как мне жить с такой виной?
Ты не виноват в том, что папа и мама умерли, сказала Мира. Это не так, Горан! Ты точно так же мог бы умереть.
Совсем нет! Горан остановился напротив нее. Как я мог умереть, если мама накрыла меня своим телом и защитила меня? Я так любил маму. Я виноват в том, что она умерла.
Ты не виноват! сказал Фабер.
Что ты понимаешь? Разве ты был там? Что ты вообще знаешь о Сараево? Когда ты был там в последний раз? Сорок лет назад! В мирное время! Не в войну! Ты и понятия не имеешь, что там творится! Люди продолжают умирать, днем и ночью, столько уже мертвых, столько А я жив потому, что позволил маме умереть вместо меня. И это не может быть причиной для чувства вины? Разве ты не чувствовал бы вину на моем месте, деда? Разве ты не желал бы себе смерти после всего этого? Ты ведь знаешь, что я прав. Я жив, и это самая большая вина, которая может быть.
«Ламберт, подумал Фабер. Дьякон Георг Ламберт. Разве он не говорил, что это может вырасти в большую проблему? Я слышал то же самое от евреев в Германии, Франции и особенно в Израиле. Это были старые люди, которые говорили о своей вине, об огромном чувстве вины за то, что не погибли вместе с теми, кого они любили».
Он вынул из сумки маленький диктофон, который теперь постоянно носил с собой. Сумка, первоначально из светло-коричневой кожи, стала темнее, в ней лежал его пистолет «вальтер-ПП», калибра 7,65. Контрольная лампочка на диктофоне горела красным. Фабер записывал разговор с Гораном.
«Сколько людей покончили со своей жизнью из-за вины, думал Фабер. Сколько узников, выживших в концентрационных лагерях, находятся на лечении в психиатрических клиниках с тяжелейшими душевными расстройствами. Что рассказывал мне об этом в США доктор Бруно Беттелгейм, когда я писал свою книгу об умственно неполноценных детях, что говорил профессор Виктор Франкл из Вены и мои друзья из Иерусалима! Если учесть, какой маленькой является страна, то Израильэто государство с самым высоким числом психиатрических лечебниц в мире. Иногда это чувство вины становится невыносимым даже десятки лет спустя, и людей вынужденно помещают в лечебницы, думал Фабер. У Горана реакция наступила немедленно».
Я тоже хочу умереть! сказал мальчик, который продолжал ходить взад-вперед, взад-вперед. Если я умру, то мы снова будем вместе. Я подумывал просто выбежать на улицу, когда снайперы стреляют, но я слишком сильно боялся. Потом мне пришло в голову, как я могу легко покончить с жизнью, несмотря на свой страх. Будет достаточно, подумал я, не принимать больше таблетки. Тогда я наверняка скоро умру и попаду к маме и папе. И мне это почти удалось. Я не могу жить, когда мои папа и мама умерли. Я хочу умереть.
«Ну вот, подумал Фабер, и он почувствовал мрачное облегчение, вот он снова, этот туннель».
Туннель.
3
Мира лежала на кушетке в смотровом кабинете. Слезы текли по бледному лицу, пока она пила из стакана, который у ее губ держала Юдифь Ромер.
Вам сейчас станет лучше, сказала светловолосая доктор. Вы скоро заснете, фрау Мазин.
Мира упала в обморок в палате Горана. Фабер в панике нажал кнопку для экстренного вызова, и очень быстро появилась доктор Ромер. После того как Мира выпила содержимое стакана, она больше не плакала и вскоре заснула.
Прошу прощения! сказал Фабер.
За что? В этом нет ничего удивительного, что фрау Мазин упала в обморок, а вы разволновались. Если бы вы только знали, сколько раз, с тех пор как я здесь работаю, я теряла контроль над собой! Однажды я в слезах убежала прочь, когда после четырех лет борьбы не смогла предотвратить смерть ребенка.
«И у этой женщины, подумал Фабер, здесь после операции по пересадке почки лежит маленькая дочка. Она не знает, не начнется ли процесс отторжения почки, она не знает, поправится ли Петра или потребуется еще одна пересадка, найдется ли вовремя еще одна почка и не будет ли еще одна операция чересчур тяжелой для Петры. И эта женщина продолжает работать спокойно и уверенно, она не позволяет тому, что происходит у нее внутри, выплескиваться наружу, утешает Миру и меня, утешает столь многих».
Вы чудесная, сказал он.
Перестаньте! сказала доктор Ромер. Идите в ваш пансион! Полежите немного! Вы выглядите очень утомленным.
Он пошел в пансион «Адрия» и спустя десять минут уже спал на узкой кровати.
Ему снился Нью-Йорк.
Союз писателей при ООН наградил его в 1986 году премией за заслуги в области литературы. Торжественное мероприятие состоялось в зале «Даг-Хаммаршелд» в здании Организации Объединенных Наций на Ист-Ривер. Чтобы услышать хвалебную речь в его честь и его доклад на тему «Писатель и политика», пришли представители многих национальностей, и в своем сне он снова увидел большой зал с круто поднимающимися вверх рядами сидений, обшитые панелями стены и людей с кожей разных оттенков, одетых в фантастические костюмы и головные уборы. Это был один из самых важных моментов в его жизни, несмотря на то что Натали была уже больна и слишком слаба, чтобы сопровождать его. С ним был его издатель. Он сидел в первом ряду, а затем стоял на сцене вместе с представителями Организации Объединенных Наций, Союза писателей и послов разных государств, когда президент Союза повесил ему на шею голубую ленту с медалью. В своем сне Фабер внезапно обнаружил среди множества людей, которые встали и аплодировали ему, Миру и Горана во втором ряду. На Мире был надет тот самый старый вязаный костюм из отвратительной грубой коричневой шерсти с растянутой юбкой, в котором он видел ее в венской Центральной клинической больнице. Горан, очень бледный, с бесформенно распухшим телом, был одет в белую больничную рубашку. Внезапно Мира без чувств упала на пол. Горан пронзительно закричал, и много людей столпились вокруг них, стараясь помочь Мире. Никто не обращал внимания на Фабера, который стоял на сцене, всеми покинутый, не в состоянии сделать хотя бы одно движение, точно он превратился в камень, и все это приснилось ему с поразительной точностью.