Вообще ни о чем?
Вообще ни о чем, говорит она.
Гаврило Принцип, великий национальный герой, благородный борец за свободу и справедливость? сказал Сиодмэк. Необыкновенный человек, который убил наследника австро-венгерского престола и его почитаемую супругуона не помнит о нем?
Она говорит, разумеется, она помнит Гаврило Принципа, кто его не помнит. Но помнит, конечно, очень слабо, ведь прошло столько времени. Она знала его прежде, чем он стал героем. Они вместе совершали прогулки, было такое дело. Но она не может вспомнить даже его лицо. Все как будто скрыто пеленой дыма, говорит она. Так много прошло лет. Она старая женщина. Так много всего произошло, чтобы что-то запомнить. «А большую любовь?»спросила я ее.
Ну, и?
Она сказала: наверное, это правда, но она не помнит никакой большой любви. Она все время это повторяет. Никакой большой любви к Принципу. Ей просто не о чем вспомнить, и поэтому она убеждена, что такой любви никогда не было и господин Конович ошибается.
For Christs sake,сказал Сиодмэк. И жалобно добавил:У меня нет больше нейлоновых чулок и губной помады!
Они бы не помогли, сказала Мира.
Всегда помогают, возразил Сиодмэк. Вы же видели, как мы получили фото. Скажите ей, она должна постараться и тогда вспомнит. Мы вернемся и принесем подарки. А если она хочет денег
Это я не буду переводить, сказала Мира. Этим мы оскорбим ее.
Тогда принесите фото, милая!
Мира побежала к машине, достала снимки и показала их старой женщине. Та долго почесывала икры ног, поила кур и только потом заговорила с Мирой.
Она говорит: да, конечно, этоПринцип. Теперь, когда она видит фото, она вспоминает, как он выглядел. А девушкаэто она сама, признает фрау Добрович. Она себя узнала по маленькому родимому пятну на плече. Толстая женщина улыбалась с извиняющимся видом и показывала Сиодмэку свое левое плечо с морщинистой кожей.
Она говорит: видите, вот это родимое пятно!
Потрясающе! сказал Сиодмэк. Идем дальше.
Дальше мы не идем, сказала Мира.
Все это время Мира чувствовала себя стесненно, и ее подавленность была заметна.
Фрау Добрович говорит, она с удовольствием оказала бы господам услугу, но ничего не выйдет. Она больше просто ничего не может вспомнить. Да, она знала Принципа. Может быть даже, что она подарила ему когда-нибудь поцелуй. Но какое это имеет значение? Как много мужчин получают поцелуи, не придавая этому никакого значения. Она действительно не может больше вспомнить ничего, связанного с Принципом. Она спрашивает, не зайдем ли мы в дом выпить холодного молока в такую жару. Мы оказали бы ей честь.
Нет, никакого молока, в дом не пойдем, сказал Сиодмэк. Итак, забыто, все забыто. Правда, дарлинг?
Все забыто, сказала Мира. Да, Роберт, совершенно забыто.
Совершенно забыто, подумал Фабер, и ему вдруг стало грустно. Мира, очевидно, думала о том же. Такая большая любовь, как утверждают в книгах, рассказывают в музее, а эта женщина ничего не может вспомнить, все забыла. Может, действительно, проходит время, и все забываетсяболь и радость, ненависть и любовь?
Елена что-то сказала.
Мира перевела:
У нее был мужчина, его звали Джорджо. Вот его она любила. Его она любит до сих пор. Он был в партизанах. Его убили немцы. Джорджо она помнит совершенно точно. Этот дом и хлев построил он с друзьями. Как она любила Джорджо! А Принципа? Нет. Ей жаль нас.
«Могла бы она вспомнить о Принципе, если бы она его ненавидела? размышлял Фабер. В наше время ненависть намного сильнее, чем любовь. Так и надо написать сценарий. Какой можно снять фильм, когда не только Елена, но и многие другие опрошенные свидетели покушения еще живы!»
Теперь я понимаю, почему господин Конович так долго колебался, прежде чем назвать ее, сказала очень серьезно Мира по-немецки. Он сказал: она живет в полном уединении Визит может быть ей неприятен. Видимо, господин Конович знал, что она не может уже помнить Принципа и эту большую любовь, даже чуть-чуть Мира смотрела в пол. Она не хочет доставлять нам неприятности или устраивать театр. Она на самом деле не может нам помочь даже при самом большом желании.
Окей, сказал Сиодмэк, как всегда торопясь. Окей. Then lets get the hall away from here. Its too goddamn hot to stand around and talk shit.
Мира снова заговорила с Еленой. Она, наверное, извинялась за причиненное беспокойство, а маленькая полная женщина с беззубым ртом, конечно же, уверяла ее, что это пустяки. Потом она побежала в дом.
Что дальше? спросил Фабер.
Мы должны минутку подождать.
Елена вернулась. Она принесла большую корзину с блестящей красной вишней и подала ее Мире через забор.
Она сказала, что это для меня. И пусть Бог будет с нами на всех наших путях.
И на всех ваших путях тоже, сказал Фабер. Мира перевела это Елене.
Они пожали ей руку, пес снова залаял, куры закудахтали. Когда они отъезжали, старая женщина долго махала им вслед, и они махали ей в ответ, пока Фабер не въехал на кучу песка на полевой дороге, после чего Елена со своими животными и ее дом исчезли в облаке пыли, словно сработала диафрагма при съемке.
Некоторое время они ехали молча. Ветер, продувающий машину, стал еще горячее.
А теперь? спросила Мира.
Что«а теперь», sweetheart?спросил Сиодмэк.
Что мы будем делать теперь?
Ничего, справимся. Роберт напишет потрясающую любовную историю. Елена и Гаврило. Самая большая любовь на свете.
Но Елена же говорит, что любви никогда не было, запротестовала Мира. Корзину с вишнями она держала на коленях.
So what,сказал Роберт Сиодмэк. Не будьте дурехой, милая. Сейчас у нас тысяча девятьсот пятьдесят третий год, и старушка не вспоминает больше о Принципе и о том, как безмерна была ее любовь к нему тогда, в четырнадцатом году, тридцать восемь лет назад, нет, тридцать девять лет. Действие нашего фильма происходит в четырнадцатом году. Вы забыли об этом! И Роберт сочинит такую love story, что все поверят и будут плакать об этой необыкновенной, чудесной любви, которая пережила смерть и будет жить вечно.
«Мира и я, наша любовь в 1953 году, сорок один год назад, думал Фабер в Вене у постели смертельно больного Горана. И я, так же как Елена, совершенно забыл эту любовь. Я уже не помнил лица Миры. Только когда увидел здесь на ночном столике фото, вспомнил, очень многое вспомнил. У нас с Мирой был ребенок, а я не знал об этом. Дочь Надя. Снайперы убили ее и ее мужа. Ее сын Горан лежит передо мной. Как мы снова встретимся с Мирой? Как это будет?»
Когда они возвращались в Сараево жарким майским полднем, он молчал. Они отвезли Миру домой. Она жила в новом доме, недалеко от отеля «Европа».
Когда я буду вам нужна? спросила она, когда машина остановилась.
Сейчас слишком жарко, сказал Сиодмэк. Сейчас пожилые люди должны отдыхать. И вы, молодые, тоже. Не менее двух часов. Мира, дарлинг, не могли бы мы попросить вас прийти около шести часов выпить с нами чаю и до ужина еще погулять по Корсо?
Фабер и Сиодмэк уже были несколько раз на Корсо, широкой улице, по которой ежевечерне совершали прогулки множество людейдрузья, любовные пары, праздношатающиеся.
Это очень любезно с вашей стороны, Роберт, сказала она тихо, но мне хотелось бы побыть одной. Это было немного утомительно для первого дня. Вы не будете на меня сердиться? Нет?
Глупости, как мы можем сердиться, сказал Сиодмэк и поцеловал ее в затылок. Тогда завтра утром к завтраку. Спокойного сна, дарлинг!
Вы очень милы.
Я неотразим, заявил Сиодмэк.
Фабер вышел из машины, помог Мире отнести корзину с вишней. Перед входом в дом он сказал:
Мира, пожалуйста, приходите.
Нет, сказала она, я действительно хочу побыть одна, Роберт. Мне стало грустно после этой поездки.
Я знаю, сказал Фабер. Я знаю, о чем вы подумали и что почувствовали. Я подумал и почувствовал то же самое. Именно поэтому я и прошу васприходите!
Пожалуйста, Роберт, не надо меня просить!
Как только я вас увидел