Аникудинов зачитал приказ, которым руководствовался заградотряд и который требовал беспощадности к дезертирам, паникерам и трусам, вскинул «ТТ», и сухой выстрел подвел итог еще одной неудавшейся жизни.
Тело подполковника рухнуло в донскую воду, закачалось на волне. Когда стреляют в грудь, убитый падает лицом вниз, поэтому Аникудинов благодарил Бога, что больше не видит умоляющих о пощаде глаз и нервно дергающейся щеки.
А этихв комендатуру! приказал он, словно исчерпал на сегодняшний день лимит на смерть. Пусть с ними особый отдел разбирается!
И пятнистая, нестройная людская змея вновь потекла по грейдерук Сталинграду, где пока еще мирно ревела слониха, идущая из зоопарка на берег Волги для водопоя, где на танцплощадках молодые лейтенанты из пехотного училища приглашали на танец девушек, где цвели розы на клумбах городского сада и играл духовой оркестр, где на карусели беззаботно каталась Смерть, выбирая будущие жертвы из солдат и жителей города.
Армагеддон выходного дня
Взвыла сирена.
Она выла пронзительно, от нее дребезжали стекла в домах, она вселяла в людские души испуг и тревогу. От депо и железнодорожной станции ей принялись вторить паровозные гудки. Пронзительный рев, пронизывающий воздух, пугал.
Над городом появились крестики самолетов. Их становилось все больше и больше, часть их выходила с левого берега Волги, держа курс с острова Крит на центр города.
Воздух наполнился тяжелым гудением, словно сотни гигантских майских жуков штурмовали небеса. Страха еще не было, люди смотрели в небо.
Зенитчики не ожидали атаки с тыла. Они спохватились лишь тогда, когда немецкие бомбардировщики начали вываливать на город, безмятежно встретивший солнечный день, свой смертоносный груз. Воздух вскипел от разрывов, рявканье зенитных пушек и треск пулеметов слились в один сплошной вой.
Поздно! Поздно!
Самолеты, словно хищные осы, нападали на город со всех сторон. Стальными когтями растопырив неубирающееся шасси, падали на город пикировщики. На земле горело все, что было способно гореть. Город превратился в огромный дымный костер, и это не было преувеличением или метафоройдома были охвачены пламенем, горели деревья, гигантские языки пламени облизывали стены, а вверх от земли взлетали бесчисленные черные смерчи, состоящие из дыма, копоти, пыли и возносящихся к небесам человеческих душ.
Среди горящих улиц метались уцелевшие люди.
Гасить огонь было бесполезно, горел не отдельно взятый дом, горел весь город. Спасать собственное добро было тоже бесполезно. Можно было лишь просить Бога защитить жилье от бомбы и огня. Но и Бог сегодня был равнодушен к человеческим молитвам.
Отбомбившиеся самолеты беспрепятственно уходили на юг, уступая место новым носителям смерти. Казалось, это будет длиться вечно, казалось, что все сгорит в адском пламени, разожженном безжалостными обитателями небес.
Редкие самолеты Красной Армии вступали в отчаянные схватки с немецкими самолетами и горящими свечами уходили к земле.
Сумерки наступили раньше, чем ожидалось. Причиной тому были дым и копоть, поднятые на многокилометровую высоту. Но и сумерки не принесли облегчения городу и его жителям. Ветер разогнал дымные, копотные облака, и черное небо щедро усеяли яркие августовские звезды. В небеса полетели разноцветные ракетынемецкие диверсанты, пробравшиеся в город, показывали ночной авиации немцев цели для ударов.
Ближе к утру, когда ангелы смерти перестали бесноваться в небесах, на свежих городских пожарищах завыли собаки.
Последний выходной день, выпавший городу, принес его людям смерть, отчаяние и боль. Никто не подсчитывал потерь, это было невозможно.
Это был первый день начавшегося сталинградского Армагеддона, в котором предстояло гореть и бесам и агнцам.
Не сирены воздушной тревоги выли над городом, не паровозные гудки будоражили души граждан.
Первый Ангел вострубил
Мать и мачеха
Лидия Степановна отоваривала карточки, когда началась бомбежка.
Она бросилась домой, где оставались Олег и Анечка. И в это время бомба попала в булочную. В разные стороны полетели куски камня и деревянные щепки, кто-то заголосил испуганно. Лидия Степановна повернулась на крик, и в это время что-то больно ужалило ее под правую грудь. Укус был болезненный, и белая блузка немедленно начала краснеть, а по животу побежала теплая струйка. Она расстегнула кофточку и увидела ниже испачканного кровью бюстгальтера небольшую ранку, из которой родничковыми толчками вытекала кровь.
Лидия Степановна поняла, что ее ранило, и заторопилась домой. В сумке у нее были карточки на месяц и деньги. В больнице это могло потеряться, а детям предстояло еще прожить месяц. По дороге боль усилилась. Лидия Степановна утешала себя мыслью, что ранка небольшая, ранение не могло быть тяжелымкрохотный осколок никак не мог причинить большого вреда!
У дома она остановилась перевести дух. Остановившись, она не сразу смогла продолжить движениеголова кружилась, ноги не слушались, а в правой стороне груди нестерпимо жгло.
Войдя в дом, Лидия Степановна села на табурет у кухонного стола.
Сын Олег и маленькая Анечка с ужасом смотрели на нее.
Лидия Степановна взяла вафельное полотенце и засунула его в кофточку. Полотенце стало мокрым.
Олег, голос у нее был слабым. Позови тетю Валю!
К счастью, соседка оказалась дома.
Заохав, она наклонилась над полулежащей на табурете Лидией Степановной:
Больно, Лидуся? Как же тебя угораздило? В больницу тебе надо! В больницу!
Лидия Степановна и сама это понимала. С усилием выпрямившись, она поманила соседку рукой.
Карточки, сипло сказала она. Деньги в сумочке.
Соседка закивала, с состраданием глядя на подружку.
Пригляди, сказала Лидия Степановна.
Боль все усиливалась, и когда вдруг показалось, что она стала нестерпимой до крика, боль исчезла и тело стало необыкновенно легким. Лидия Степановна блаженно улыбнулась.
Пригляди, сказала она, пока в больнице буду!
Пригляжу, пообещала Валентина.
Лидия Степановна прикрыла глаза.
Вот что, сказала она. Если что, ты их не бросай, ладно? Я ведь знаю, что Лешка к тебе ходил. Знала, да молчала. Что зря скандалы устраивать? Ты дождись его, дождись. И детей не бросай. Обещаешь?
Она еще не понимала, что умирает, что жизнь оставляет ее. Она чувствовала удовлетворение оттого, что дошла, что принесла карточки, деньги и хлеб, а значит, дети не останутся голодными.
Соседка Валентина, закусив губу, смотрела на нее глазами, полными слез. Она-то понимала, что Лидия Степановна умирает. Не отрывая взгляда от подруги, она непослушными руками выталкивала детей в коридор.
Обещаю, глотая слезы, сказала она.
Лидия Степановна тихо вздохнула.
Валентина долго смотрела на усталое лицо с темными кругами под глазами. После смерти оно медленно приобретало бледный, естественный вид. Сейчас Лидия Степановна выглядела на свои двадцать шесть лет, не более. «Знала и молчала, подумала Валентина. Надо же!»
Перекрестившись, она закрыла лицо подруги белой марлей, накрывавшей до того тарелки на столе, вытерла глаза и собралась с духом.
Выглянув в коридор, она попросила теперь уже своего семилетнего сына, стараясь, чтобы голос ее не дрожал и не прерывался:
Сбегай за дядей Ваней, Олежек. Скажи, чтобы с лопатой пришел.
Укрепрайон
Танки Виттерсгейма перевалили через рельсы дороги на Москву близ станции Котлубань и скрылись в русле реки Мечетки. Пройдя по нему, танки выскочили к Латошинке, и перед ними открылась панорама тракторного завода и паромной переправы Рынок.
Вижу город! сообщил Виттерсгейм в штаб армии.
На холмах, покрытых полынью и ковылем, копошились люди. Много людей. Люди рыли теперь уже бесполезные укрепления для раздавленных танками русских подразделений.
День выдался знойным, лица и спины обдувал жаркий степной ветер. Хотелось пить, а руки устали сжимать черенки лопат.
Несколько месяцев подряд они готовили укрепления, которые должны были задержать немцев. Работа подходила к концу.