Ну, согласна кивнула я и спустя месяц оказалась в сущем аду таком, в каком никогда не думала, что могу оказаться.
Впрочем, вру думала. Думала, как это некоторые женщины могут шлюхами быть, как они ими становятся. Это же надо через себя переступить, чтобы с каждым незнакомым мужиком не важно, симпатичен он тебе или нет, приятен или противен ложиться в постель. И какие такие могут быть роковые обстоятельства жизни, чтобы на это пойти не насильно, а по своей воле? Нет таких обстоятельств. Ничто не может толкнуть тебя на это, если ты сама не хочешь. Остальное оправдания и женское лукавство.
Однажды, когда я только вышла замуж, мне приснился сон.
Будто б просыпаюсь я в каком-то деревенском доме на кровати под толстым одеялом. Кровать большая, супружеская, двуспальная. Мягко, точно на перине, но бельё грязное, пахнет немытостью человеческого тела, мужской и женской. В доме темно, но на стене играют языки пламени от затопленной печки свет всполохами озаряет кровать. Натоплено жарко, а я под толстым одеялом, так что едва дышу и мокрая вся, как в бане.
Рядом со мной голый мужик, с бородой, но лица не вижу, он спиной ко мне. С другой стороны женщина тоже голая, пожилая, смотрит на меня и улыбается. А за ней, на самом краю кровати, ещё кто-то.
И тут я понимаю, что в доме полно людей. И все голые, ходят туда-сюда, что-то делают, разговаривают, смеются. Мне нестерпимо жарко, и я со всей силой отбрасываю от себя одеяло, а под ним молодой мужчина, с куцей бородкой, лицом же красив. Он так же, как и я, весь мокрый, дышит тяжело и говорит мне с трудом, как бы захлёбываясь:
Разними ноги Разними пошире, глупая Я полижу тебе
Он опускает голову между моих ног, и я чувствую его у себя там, в промежности. Его бородку, его язык, его зубы. Теку, как распоследняя сука. И ору то ли от страсти, то ли от страха
Я проснулась и никак не могла опомниться от наваждения сон не отпускал меня. Дикая сырость между ног и сумасшедшая дрожь в теле.
Муж спал рядом, и я украдкой, чтобы его не разбудить, просунула руку под одеяло и опустила палец в вагину. И вмиг точно миллионы искорок взорвались во мне и полетели, пронизывая с головы от ног. С такой сладкой болью, что аж кричи. Подавив крик, я отняла палец и ещё долго лежала, не понимая, где я и что со мной Когда же пришла в себя, стало противно. Чувство вины и боль раскаяния. А потом мучительная пустота в душе
Просвещённые в прежнее время я бы назвала их «так называемые просвещённые» мирские люди сказали бы: это всего лишь оргазм. Мирские обычные люди сказали бы: такова женская природа. Обычные православные люди сказали бы: то греховная природа. Сугубо церковные раньше я бы их назвала «истинно православные» сказали бы: это действие беса.
Бес во всём в мире, в плоти, в чувственности. А женская природа изначально падшая, так как Ева первой пала от искушения дьявола и Адама соблазнила на грех. В каждой женщине дремлет этот бес, каждая женщина по своей природе блудница. С юных лет я возненавидела в себе эту природу, и именно потому никогда бы не подумала, что могу впасть в самую суть своей искренней ненависти.
Задуманное муж не стал откладывать. Закончился рождественский пост, прошли Святки, и сразу после Крещения мы поехали.
Тот его знакомый батюшка по православному сайту жил в посёлке в соседней области часа четыре на машине. Небольшой райцентр частные дома, в основном. В одном из таких домов он и жил.
Встретил нас с ковшиком святой водицы. Дружелюбный, весёлый такой дядечка. Огромный, пузатый, с басовитым голосом. Словно медведь. Я перед ним, как дитя. Да и муж мой тоже.
Мир дому сему, муж несколько боязливо протянул ему руку.
С миром принимаем дорогих гостей! Проходи, братушка, сгрёб тот его в объятьях, и они трижды расцеловались.
И ты, сестрёнка, проходи, пропуская в дом, с хитрым прищуром оглядел он меня. Да не бойся ты, я не съем!..
Дом у него большой, под стать ему удивил роскошью, которой бы позавидовал и иной архиерей. Убранство в русском стиле, всё в дереве, на бревенчатых стенах разные красивые штучки, на полу дорогие ковры. Кухня метров двадцать, с современной техникой, а посередине массивный стол из дуба, ужин накрыт. В гостиной горел камин, перед ним диванчик, на стене шикарная плазма, а в другом углу иконостас с аналоем.
Проходите на кухню, не стесняйтесь, добродушно басил хозяин. Помолимся и поужинаем. Люди мы простые, скромные, деревенские, так что вы уж не церемонничайте, будьте как дома. А вот и матушка моя. Маша, иди-ка сюда. Познакомься с гостями отец Кирилл и его супруга Феврония. Ну, иди же сюда, голубушка!
Он на миг словно осерчал, и добродушие как бы спало с него, а под ним мне вдруг почудилась вот та грубоватая властность, как у моего мужа, и на сердце у меня появилась тревога.
Его матушка, немолодая уже, худая и сгорбленная, с потупленным взором, от его окрика всполошилась, стала что-то лепетать несвязное, пустое и вместе с тем чёрствое, точно застывшая, залежавшаяся просфора.
В гостиной была лестница на второй этаж. Там, наверху, зашумело что-то, я подняла голову и увидела двух ребятишек лет пяти и семи. Личики испуганные, заплаканные, смотрели на меня с какой-то не то надеждой, не то мольбой.
Маша! снова окрикнул жену хозяин. Уложи-ка детей спать. У них на сегодня программа окончена.
Последние слова он сказал с прежней весёлостью, шутливо. И затем сразу же повёл нас на кухню. Громко, проникновенно затянул молитву.
За ужином мы разговорились, и моя тревога немного улеглась.
Отец Иван, так звали хозяина, словоохотливый, лёгкий на юморок, видно, любил поболтать «по душам». А его матушка, Мария, напротив, помалкивала и почти не сидела с нами то пойдёт принесёт что-нибудь, то встанет и помоет бокал или тарелку, то ещё какие бабьи хлопоты.
Ни он, ни она мне совсем не понравились. Я изредка поглядывала на мужа и не понимала, зачем мы сюда притащились и зачем нам эти люди.
Болтая «по душам», отец Иван внимательнейше следил, чтобы у нас всегда было налито. Только мой муж опрокинет рюмку тот ему сразу ещё водочки туда вольёт. Только я глотну из бокала вина он мне тут же винца опять до самых краёв.
Да частенько толкал тосты громко, проникновенно, так же, как до этого читал молитву: то «подай, Господи, многия лета», то «за Русь», которая «храни веру православную, в ней же тебе утверждение», то за «благостояние святых божьих церквей».
И так напоил.
Когда был провозглашён очередной тост «за русское воинство, не жалеющее живота своего» и моего мужа несколько повело в сторону от выпитого, предусмотрительный хозяин предложил сменить обстановку:
О, братушка и сестрёнка, надо нам теперь в баньку! Не откажите, мы люди скромные, но банька хороша. Всё уже готово и только нас с вами и дожидается. Баня русская, настоящая! Вмиг вас на ноги поставит! Ну, айда, попаримся с божией помощью!
Я дёрнула мужа за рукав дескать, не надо нам никакой бани, но он с грубостью отпихнул мою руку. Глаза мутные, взгляд упрямый и гневный. Пьяный с ужасом осознала я. И ещё осознала в тот момент непоправимую, роковую неизбежность так, как если бы вылететь на машине на встречку и не иметь возможности избежать столкновения: вот, ты видишь впереди фары и понимаешь, что это конец.
Баня у отца Ивана находилась за домом во дворе. Дорожка метров десять выложена плиткой, возле крыльца красивый кованый фонарь и лавка под ним свет жёлтый, точно замерший, мертвенный.
Зашли в предбанник. Отец Иван крикнул жене, оставшейся стоять на крыльце, сурово, нетерпеливо:
Маша, пиво нам сюда принеси!
А нам вежливо, но тоже нетерпеливо:
Давай-ка, братушка, давай-ка, сестрёнка, проходите. Простыньки вот вам приготовлены, чистенькие, уж не побрезгайте. Да не робейте, идите же, ну, чего студитесь, морозно же! Живее раздевайтесь и в парную, грейте косточки, а я подойду потом. Машу только за смертью посылать!..
Когда тот вышел, я в сердцах бросила мужу:
И что, мы с ними мыться будем, что ли? Совсем с ума сошли?