Его сегодня не будет, вздохнул Курион. Дела. Но будет в следующий раз, я уверен! Тебе надо понравиться Клодии, чтобы она пригласила тебя еще.
Да сомнительное какое-то удовольствие, ответил я, но Курион и слышать ничего не хотел.
В прохладную ночь приятно согреться вином и огнем. После того, как вино перестали разбавлять, и рабы зажгли для нас костры, стало ощутимо веселее, во всяком случае, мне. А, может, устрицы оказали нужное влияние. Во всяком случае, через полчаса я уже с кем-то целовался, но не с рыжулей, вот что я помню.
Потом мы о чем-то спорили, кричали, какие-то девушки подрались, шипя, как кошки. Прежде я такое видел только в Субуре. Красотка Клодия скорее наблюдала. У меня было ощущение, что она экзаменует присутствующих. Смотрела она и за мной, за тем, как я себя веду, как смеюсь.
Впрочем, все было, как по мне, вполне в рамках приличия, пока не случилась одна примечательная вещь. В какой-то момент Клодия, когда мы сидели у костра на подушках, и я рассказывал какую-то веселую историю, встала и скинула одежду. Какое совершенное было у нее тело, и как невероятно смотрелось оно в буйном свете огня, обласканное тенями и вспышками.
Ее примеру последовали и другие. Я не сдержался и выдохнул:
Ну, наконец-то!
Клодия услышала это и засмеялась.
О, нет, Марк Антоний, это не для того, чтобы удовлетворять твои низменные инстинкты.
А для чего тогда? спросил я, изрядно расстроенный и разочарованный.
Чтобы не иметь друг от друга тайн, сказала Клодия и, подойдя к Куриону, стала стягивать с него одежду. Мы с вами будем очень искренними друг с другом.
Сначала мне было непривычно сидеть голым среди голых людей без надежды на немедленное удовлетворение желаний плоти, но, спустя минут двадцать, смущение окончательно прошло, словно его со мной и не случалось.
Мы передавали друг другу чашу с вином по кругу и смотрели на огонь, сначала почти молча, а потом Клодия рассказала историю о том, как она впервые занялась любовью с мужчиной, и это была не то чтобы горячая история, а во многом даже отвратительная, рассказанная в подробностях, которые не хочется знать.
И другие истории были в таком духе, будоражащие, но мерзкие. Когда пришла моя очередь рассказывать, я говорил о Фадии, о том, что считаю себя виноватым за то, что сделал ее беременной. И я все-таки это сказал:
Я убил ее.
И это было неловко. Когда говоришь, что убил кого-нибудь, зарезав его или задушив, оно звучит вполне пристойно, но это моя любовь убила Фадию.
Странное дело, мне стало легче, когда я все рассказал едва знакомым людям в таких подробностях, в которые не посвящал даже Куриона. Мы пили все больше и больше, и в какой-то момент мне стало плохо. Я отошел в темноту, подышать холодным воздухом с озера, ступил в воду, надеясь, что она меня отрезвит. Тошнило невероятно, и в голове будто настойчиво пилили какую-то железякумерзкое и навязчивое ощущение. От выпитого я совсем отупел и, честно говоря, не знаю, сколько я так простоял, в холодной воде. Вдруг ко мне подошла Красотка Клодия. Она обняла меня, и я почувствовал, как ее соски прижимаются к моей спине.
Почему ты ушел, Антоний? спросила она.
Я сказал:
Не могу больше пить.
И сразу ушел?
Она выскользнула вперед, подняв брызги воды, и взяла меня за подбородок обеими руками, ласково погладив.
Только-то и всего? спросила она.
Ага, сказал я.
У меня есть вопрос, Марк Антоний, сказала она. Который я не могу решить. Я слушала твою историю и подумала, что ты можешь мне помочь.
С готовностью, ответил я. Если не отрублюсь.
Клодия Пульхра, чьи прекрасные русые волосы выбелила луна, чуть склонила голову, переступила ногами в воде (это было очаровательно, потому как говорило о том, что ей холодно, и она вполне живая женщина). А вот мне холодно не было, наоборот, только ледяная озерная вода удерживала меня от тошноты.
Что такое по-твоему зло? спросила она.
Чего? Мне плохо, Клодия, я не
Но она продолжала держать и гладить меня.
Как ты думаешь? Мне очень важно услышать.
От нее очень сильно пахло вином, и глаза ее блестели. Я сказал:
Когда перепьешь на вечеринке, и девахи пристают к тебе с философским вопросами.
Но она ничего не ответила, продолжала смотреть на меня совсем темными в слабом свете луны глазами.
Ну, сказал я. Я не очень-то соображаю. Интересного ничего не скажу.
Только не словами какого-нибудь философа, попросила она так нежно, что я не удержался и погладил ее по волосам. Они были очень мягкие. В слабом белом свете было вовсе не видно, что она старше меня. Красотка Клодия казалась совсем девчонкой.
И я сказал:
То, что делается без усилий. Вернее, то, что случается, когда перестаешь прилагать усилия, чтобы этого не случалось. Ты меня понимаешь?
Далеко не лучшая речь великолепного Марка Антония, без фирменных цветастых метафор и сальных шутеек, но Клодия Пульхра оценила то, что я сказал.
Так не прилагая усилий, чтобы не впускать в мир зло, мы виноваты в его появлении?
В ушах у меня шумело, и нос почему-то заложило. Я сказал:
Я думаю, что люди делают злые вещи, потому что они перестают следить за собой. И то же самоебоги. Боги забывают о том, что мы маленькие и хрупкие, и случаются всякие моры, землетрясения и прочее. Я делаю зло, когда забываю о человечности других.
Ты говоришь о Фадии?
Я разозлился и решил толкнуть ее в воду, но Клодия сказала:
Тшшшш! Ты помог мне, я помогу тебе. Значит, тебе плохо, и ты перепил?
Со мной случается, сказал я, но не успел я вывернуться, как она принялась гладить мои губы. Клодия делала это так ласково и нежно, что я закрыл глаза от удовольствия, но, в то же время, в ее ласке не было ничего сексуального. Я быстро привык к ее нежности и расслабился, а она резко засунула мне пальцы в рот и стала гладить мой язык.
Ты чего? сказал я невнятно, но Клодия покачала головой, а потом сунула пальцы мне в горло, я оттолкнул ее, и меня стошнило.
Твою мать.
Вот, сказала Клодия безо всякой брезгливости. Теперь ты можешь пить дальше.
И действительно, всякий раз после того, как тебя стошнитприходит замечательнейшее облегчение, исчезают все страдания и заботы.
Клодия подозвала рабыню, взяла у нее что-то и сказала:
Открой рот.
Второй раз я на это не куплюсь!
Тогда она разжала кулак и показала таблетку на ладони, в спрессованном белом порошке были темные крапинки, на таблетке кто-то выцарапал солнышко.
Что это?
Экстази, ответила она. Я что-то такое о чем-то таком слышал, поэтому открыл рот, и она положила таблетку мне на язык.
Глотай.
Мы с ней пошли обратно, и я спросил ее:
А что будет?
Станет очень хорошо, пообещала Красотка Клодия. Подожди немного.
А зачем ты спросила меня про зло?
Ты так винил себя, я думала, ты что-то про это знаешь, сказала она. Ты меня впечатлил.
Я думал, что таблетку она дала мне за хороший ответ, но к тому времени, как мы вернулись, все уже закинулись и ходили с огромными зрачками. Через полчасика я почувствовал, как сердце бьется сильнее и чаще, а потом пришло и ощущение невыразимого полета. Холодная ночь стала теплой, и все наполнилось светом и любовью, каких я не знал прежде.
Парень, которому я хотел вмазать, показался мне лучшим другом, и я сказал ему, что он прекрасный человек. Да и вообще каждый из тех, с кем я провел тот вечер, вдруг стал для меня особенным. Я полюбил этих людей, я полюбил Клодию, и, хотя это прошло к рассвету, сменившись такой же искусственной и такой же пронзительной тоской, тогда я ощущал себя частью какого-то большого и небессмысленного плана вместе со всеми другими людьми.
Сознание оставалось ясным и ярким, но в то же время мир казался мне очень нежным, воплощенной любовью, которая никогда не увянет и не угаснет. Я вдруг почувствовал эту живую линию, идущую с самого начала времен в меня и через меняв будущее.
Короче говоря, скажу тебе сразу, Луций: что оно того не стоит понимаешь только на следующее утро. А тогда я думал, что Клодия сделала мне величайший подарок в мире. Разве что я все время клацал зубами, и к утру у меня стала ужасно болеть челюсть.