Оргия все-таки случилась, но я почему-то ни с кем так и не трахнулся. Я лежал с рыжулей на песке, и она, растянувшись на мне, гладила мое лицо.
Я говорил ей, что люблю ее. Она говорила:
Я никогда не любила никого так сильно, как тебя, Антоний. Я больше никогда не буду плакать, потому что я люблю тебя.
Когда я гладил ее, то хорошо ощущал, как ей нравятся мои прикосновения. Я ощущал это будто бы ее кожей. У нее было длинное, гибкое тело, тоже как у кошки, и, лаская ее, я чувствовал, как ее возбуждение нарастает и спадает.
Почему мы не трахаемся? спросил я.
И она ответила:
Потому что наша любовь выше этого.
А как тебя зовут? спросил я тогда, накручивая на палец прядь ее волос.
Фульвия, ответила она.
Хорошо, сказал я. А то я все про тебя знаю, кроме этого.
Куриону, кстати, обломилось, причем все то, чего он желал. Однако к утру мы все равно были злые и несчастные, какими, может, не были прежде никогда. В горле у меня немилосердно пересохло, чувство легкости исчезло, а голова, напротив, стала свинцовая, и накатила на меня совершенно невероятная волна отвращения к себе и к миру. Вот урод, подумал я, этот великолепный Марк Антоний, и мир вокруг него тоже уродский.
Курион, судя по выражению лица, был примерно в том же состоянии, и мы молча смотрели на молочный туман, сменивший прозрачный воздух. Все виделось мне пыльным и грязным, хотелось тереть глаза, но цвета и краски не возвращались, и мне казалось, что я смотрю на мир сквозь какое-то ржавое зеркало.
На обратном пути мы с Курионом даже немного поссорились. Я его поддел как раз таки по поводу его любви к Красавчику Клодию, спросил:
Слушай, а серьезно, как твоему отцу может быть выгодно поддерживать Клодия? Идеи у него довольно людоедские для людей вроде твоего папани.
Ну да, сказал Курион. Только отец не верит, что Клодий собирается их выполнять. Он думает, это хитрая политическая игра.
А ты?
А я думаювыполнит. Так что мы с отцом стоим на одной стороне, но на противоположных позициях!
И он об этом точно-точно знает? спросил я.
Тут Курион и разобиделся, так что мы даже не обсудили наши впечатления по поводу вечеринки Красотки Клодии. Лично я так впечатлился, что хотел только лечь и умереть. Так я и сказал Антонии, на что она ответила:
Слава богам, услышавшим моим молитвы.
Но заснуть я тоже не мог, мучился и маялся, у меня болели зубы, и я чувствовал себя таким жалким существом, что у меня нет правильных слов, которые я в силах подобрать для описания этого состояния. Даже теперь, когда я вспоминаю о том утре, смерть представляется мне плохой, но не худшей перспективой. Да, это муторно, умирать, но не столь отвратительно, сколь утро после экстази. Представь себе, милый друг, свое самое худшее похмелье, измельчи его ножом и смешай со своей же кровью, выпущенной в результате твоего худшего ранения, приправь это все горестными сожалениями о том, что никогда не вернется, но залпом не пейрастяни величайшее удовольствие на пару ближайших дней.
На третий день, когда меня стало чуточку отпускать, я все равно не был вполне в силах справиться с трагедией собственного существования, зато был в силах куда-нибудь идти. Так что я встал тихонько поутру и пошел смотреть тренировки гладиаторов.
Вообще утротоскливое для меня время, я предпочитаю его проспать. В тот период моей жизни, если уж я просыпался достаточно рано, чтобы встретить скучнейшую часть дня, то, пока приличные люди работали на благо или даже во вред государству, я, как ты знаешь, ходил в качалку или смотреть тренировки гладиаторов, один важный тренер был мой хороший знакомый. Я брал с собой какой-нибудь вкусный завтрак (бои всегда возбуждали у меня аппетит, мясо есть мясо, что ни говори) и отправлялся смотреть, как мужики мутузят друг друга деревянными мечами, и очень радовался, когда у них все-таки получалось что-нибудь друг другу раскровить.
Тогда, помню, взял с собой вяленое мясо и пирожки с медом (аппетит ко мне вернулся впервые за три дня и очень решительно), уселся на скамейке и принялся смотреть, как два крепких парня сражаются на деревянных мечах. Больше всего я любил глядеть, как учатся молодые. Они еще не всегда понимают, что выгоднее бить не в полную силу, и все происходит куда реальнее, чем у их более опытных товарищей.
Мы поговорили с тем человеком из школы гладиаторов, я поделился с ним едой, и мы обсудили, на кого выгоднее всего ставить в этом месяце.
А ты все не собираешься? смеялся он. Тебе к нам сюда дорога, не бойся, я не забуду нашей дружбы.
Ну спасибо, сказал я с набитым ртом. Очень приятно, умник. Умеешь ты поддержать светскую беседу.
Потом он ушел по каким-то своим делам, а я все глядел, как ребята молотят друг друга деревянными мечами.
Ну живее! крикнул я. Больше чувства! Не воины, а намокшие лисицы!
В этот момент кто-то сел рядом со мной на скамью и сказал:
Да чего тут смотреть, сука, бля, это постановка все. Улицывот где реальная жесть.
Голос был скрипучий, гнусавый, резкий, но очень запоминающийся. Человек рядом со мной вытянул ноги, и я увидел крепко зашнурованные блестящие черные берцы.
Вот это вульгарная латынь, не так ли?
Да, сказал я. Не без этого. Но люди покупаются.
А их обманывают, сказал он. Им не хватает правды.
Прежде, чем я повернулся к моему собеседнику, он подался ко мне и заглянул мне в глаза. Он спросил:
А ты по алкашечке веселый или грустный?
Когда как, сказал я.
А я злой, сука, бля, ответил он. Публий Клодий Пульхр, кстати.
Ну вот и познакомились, засмеялся я, и он тоже с готовностью засмеялся. Красавчик Клодий был полной противоположностью своей сестре. Когда онасинеглазая, онкареглазый, носик ее крайне аккуратен, у него же широкий нос в заметных порах, где там ее мягкий овал лица, а где его острый подбородок и ярко выделяющиеся скулы. И только губы у них абсолютно одинаковые, безупречно идеальной формы. У Клодия, как и у тебя, лицо в веснушках, из-за этого он всегда казался мне младше своих лет. Я бы никогда не сказал, что он на десяток годков старше меня, максимум, года на два. Было в нем что-то лихое, мальчишеское, что с возрастом почти у всех пропадает.
Я сказал:
Курион про тебя много рассказывал.
Клодий вскинул густые темные брови.
Это, бля, кто?
Ну, парень, сказал я. Который защищал тебя в народном собрании.
А, сказал он. Ну да. Спасибо ему от всей души, сука, бля.
Он вытянул ноги в тяжелых ботинках и посмотрел на учебную арену.
Говно, сказал он. Твой раб меня сюда отправил. Хороший малый.
Я несколько растерялся.
Тебя? Сюда? Ты меня искал?
Ну, ответил Клодий Пульхр. Не ожидал я такого красноречия от этого одиозного персонажа. С другой стороны, а чего я еще ожидал?
В Клодии Пульхре не было ровным счетом ничего аристократического, не так, совершенно не так представляешь себе представителя древнего и прославленного рода. Он одевался просто, улыбался широко, сквернословил, словно такова была большая половина его словарного запаса. Клодий походил на разбойника из Субуры, однако весь его образ был тщательно им продуман. И оттого, если можно так выразиться, смотрелся эстетичнее, чем реальность.
Прекрасные женщины, смотрящие с фресок, продуманнее наших обычных, живых женщин, сколь красивы бы они ни были. Даже Красотка Клодия, идеальная вещичка, допускала иногда отвратительную гримаску. То же и здесьКрасавчик Клодий не был представителем низших классов, он был самой идеей низших классов, воплощенной в очень точном образе человека, который ни слова не может сказать без брани, но ищет священную правду жизни, до которой никогда не опускаются богачи.
Прекрасный пример того, как хороший политик должен создать свой образ, опираясь на тех, кого он хочет призвать под свои знамена.
Но в то же время это не значит, что Клодий был лжецом. Он вполне искренне желал стать тем, с кем шел рука об руку к власти. Потому что он думал, что за ними справедливость. И именно в этом желании было столько огня, чтобы народ полюбил его самозабвенно. В конце концов, всем нам хочется, чтобы нас любили настолько, чтобы уподобиться нам. И если в обратную сторону, от бедных к богатым, это работает легко и приятно, то богатые снисходят до подражания бедным очень редко.