Моя детка не понимает, почему это так ранит меня, любовь людей не имеет для нее никакой ценности, кроме чисто практической. Она говорит, что ей все равно, от чьей руки умирать, от этого страх и боль не станут меньшевсякий остается один в самом конце и, теряя в последний раз огни этого мира, он ничего не берет с собой.
Я это знаю. В конце концов, когда меня ранили, и я лежал на поле битвы среди умирающих и умерших, и думал, что я один из них, я тоже смотрел в гаснущее небо, не зная, приду ли в себя, и надо мной кружились жирные мухи, пахло моей смертью.
И мне было одиноко умирать в толпе умирающих, потому что в этот момент остаешься только ты сам.
Но я думал о маме, или о тебе, Луций, или о Гае, о любимых мною женщинах, и все проходило, вместо одиночества оставалось чувство, которое не передать словами, и умирая с ним, я не пожалел бы ни о чем.
И все же мне хотелось бы, чтобы оставался кто-то, чтобы кто-то смотрел. Не могу выдержать одиночествомоя извечная проблема. Когда на меня не смотрят, я едва ли существую.
Моя детка сказала:
А мне все равно, убьешь ли меня именно ты.
Просто пожала плечами и отвернулась. Я разозлился на нее не на шутку, а потом стал смеяться, потому что разве не забавны наши поводы для ссор?
Ночью же мы легли неприлично рано, и я не мог спать в темноте. Я зарекся писать о Фадии, тем более никакой тайны в этой истории нет. Но я уже запутался, зачем я пишу тебе, чтобы рассказать то, что недосказано или, может, чтобы о чем-то тебе напомнить.
О Фадии я хочу напомнить себе, и, хотя я долго сопротивлялся этому, бессонная ночь меня довела, не могу начать день, пока не вспомню о ней. Теперь я чувствую себя виноватым из-за того, что так этого не хотел.
Послушай меня еще немножко, если можешь слушать, милый друг, хотя здесь для тебя не будет никаких тайн.
Так вот, Фадия меня очень заинтриговала, тем более, что до помолвки я ее в глаза не видел, только ушлого папочку, всячески рекламировавшего свой товар. Но ухищрения были излишнидостаточно приданного, что давали за ней.
Я выспрашивал о Фадии у друзей и знакомых, но никто ее никогда не видел, хотя Фадий был дельцом довольно известным. Мне удалось узнать только, что живет она в Остии, там, где я жил раньше.
У меня тут же возникло романтичное представление о том, что, далеко бегая от своей боли по Остии в своих первых белых кроссовках, давно уже порвавшихся, я натыкался на эту Фадию. Разумеется, в моих представлениях она была аппетитной красавицей. Зная, как один ее вид сводит с ума мужчин, ушлый отец ее спрятал, дабы красотку Фадию не испортили раньше времени. Сам понимаешь, юношеские мои фантазии не соответствовали действительности, да от них этого и не требовалось.
Сама мысль о браке мне нравилась. У меня к тому времени имелось некое множество женщин, продажных и вполне честных, знатных и рабынь, но все они принадлежали мне лишь в постели, и любовь их была, безусловна, горяча, но неподвластна мне.
А здесь я получал женщину для себя, она будет спать в моей постели, любить меня, и станет частью меня, я смогу заботиться о ней и играть с ней, она станет радоваться, когда я буду приходить домой. В общем, как ты понимаешь, для меня это было все равно, что снова завести собаку. Тем более, мама любила Публия со всеми его недостатками, и я представлял, что моя жена будет любить меня так же, и мы будем счастливы, и у нас будут счастливые дети, и все такое.
При этом я, в отличие от Публия, например, перво-наперво даже собирался утруждать себя супружеской верностью, если только моя женщина не окажется страшна, как Катон-старший.
Я даже спросил у мамы, как сделать женщину счастливой. Мама не нашлась, что ответить. Она сказала:
У разных женщин разное счастье.
Зато нашелся Гай, он сказал:
Рожу свою волосатую побрей, чтобы она не испугалась.
Поразмыслив, я так и сделал. Самовыражение, конечно, прекрасно, но рациональное зерно в словах Гая было.
Впервые я увидел Фадию на помолвке. В ночь перед ней я совсем не спал, но и не пил. Мы ненадолго встретились с Курионом и кидали камни в Тибр. Курион тоже был исключительно трезв, но по своим причинам. Они с отцом в последнее время нашли общее увлечение, им стала политика, и Курион, судя по его настрою, собирался завоевать весь мир. Но, думаю, больше всего ему нравилось быть заодно с отцом.
Он сказал:
И ты не боишься?
Чего? спросил я. Гляди, как я далеко зашвырнул! И он еще скачет!
Ну, сказал Курион. Что она крокодилица, к примеру?
Я могу трахнуть что угодно, пожал плечами я. Это не проблема.
Хорошо, но если она сварлива?
А я пьяница и транжира. Нам придется смириться с недостатками друг друга.
А не пугает тебя сама идея еще одного существа, которое поселится рядом?
Само предположение показалось мне диким.
В том смысле, что она будет занимать место? Нет, мы с ней переедем в небольшом дом, вдвоем. Как настоящая семья. Ее отец богат, он купил нам дом, представляешь? Возьму с собой Эрота, и Варду, и
Нет, резко оборвал меня Курион. Ты не понял. Она станет жить с тобой, и будет частью всего, что ты делаешь, и ты не сможешь уединиться.
Да почему? У меня трое братьев, я же нахожу время на себя.
Это другое.
У тебя какие-то с этим проблемы, сказал я.
А как же наше с тобой пьянство?
Оно все равно теперь тайное. Какая разница, сколько человек будет о нем не знать?
Настолько тайное, что мы сидим на берегу Тибра.
А мы трезвые, сказал я. Вроде как. Я просто не помню.
Мы засмеялись, и Курион стукнул меня по плечу.
В любом случае, сочувствую тебе. Брак хорош, когда хотя бы примерно знаешь невесту. А в твоем случае он так же хорош, как стрела, пущенная в тебя из засады.
Как ты ужасно ко всему настроен, сказал я. Тебе просто деньги не нужны.
Ну теперь все понятно.
Мы с ним еще посмеялись и разошлись в неожиданно приличном для нас обоих виде. По приходу домой, я сказал тебе:
Представляешь, никогда не общался с трезвым Курионом.
И как он? спросил ты.
Вечно всем недоволен.
Мне кажется, ты злился и ревновал, что я ухожу. У тебя в то время было вечно плохое настроение, и после помолвки оно только ухудшилось. Гай же сразу сказал, что займет мою комнату и, чем ближе становилась моя свадьба, тем в более радостном расположении духа он пребывал.
Гай нас удивил, он тогда активно учился риторике, и его отмечал сам Цицерон, который тогда еще был ого! Даже огого! Ты же прогуливал занятия и приближался к простому народу, его бедам и чаяниям. Эта стратегия у некоторых работает, взять, к примеру, Клодия Пульхра, но ты всегда был слишком наивным и чистым для политика.
Что касается меня, я считал свою миссию выполненной и самоуверенно думал, что смогу провернуть еще один подобный маневр, когда придет время.
Но к Фадии, к ее появлению в моей жизни. Я хочу, чтобы эта история была больше о ней, чем обо мне, но разве могу я рассказать такую историю?
Ты уже понял, что я ужасно волновался. Мне хотелось порадовать ее и удивить. Я купил ей самое прекрасное железное кольцо на свете. Позже, когда я женился на Октавии, я подарил ей золотое кольцо, но тогда это было еще не принято.
Праздник мы устроили крайне симпатичный, мама вдруг преодолела свою обычную после смерти Публия апатию и весьма яростно всем распоряжалась, наш дом снова стал красивым, впечатляющим, каковым был когда-то при отчиме, и мама задалась целью устроить прекрасный пир, который бы привел всех в восторг. Я доставал для моей милой подарки, не жалея денег, потому как знал, что за нее дают богатое приданое. Думаю, эти деньги пошли бы впрок, если бы я тогда столько не промотал на помолвку и свадьбу.
Как и полагалось, праздник начинался рано утром, в полшестого все были уже в сборе. Я не привык вставать в такую рань, чаще я ложился как раз в это время, поэтому, несмотря на все волнение, не мог перестать зевать. Голова чесалась из-за венка, мои роскошные одежды вдруг показались мне смешными, и я сам себеужасно нелепым. А самое невероятное было то, что девушка, которая войдет сейчас сюда, будет моя жена.
Когда ее привели, я сразу понял, почему Фадию в первый раз выдают замуж столь поздно. Нет, она не была крокодилицей, напротив, пусть она и не блистала красотой Елены, в ней было нежное, холодное очарование хрупкого цветка перед заморозками.