Мать и отец, грузные, вульгарные, шумные люди, любили эту крошечную, тихую девушку и носились с ней, словно с драгоценным сосудом. Фадия была столь бледна, а под глазами у нее залегли такие насыщенные, такие жутковатые тени, что я не сомневался ни секунды в том, что она больна с самого детства. Думаю, родители боялись выдавать ее замуж по причине этой хрупкости, они ждали, когда Фадия окрепнет. И, возможно, по сравнению с тем, что было, она до некоторой степени окрепла. Когда она увидела меня, то первым делом испуганно вздрогнула. Фадия была такой крошечной, еще меньше моей детки, меньше вообще всех женщин, которые у меня были. Я даже испугался взять ее за руку, я подумал, что сломаю эти тонкие пальчики. У нее были длинные, черные волосыединственная здоровая часть, густая копна, блестящая и такая мягкая на ощупь. И глаза, ее глаза казались просто огромными из-за того, какой крошкой она была, темные, с длиннющими ресницами, это были глаза Коры, ошеломленной ужасами подземного мира и желающей более всего на свете вернуться домой. Я подумал, она лишится чувств. Когда ее подвели ко мне, она опустила взгляд, и тогда я подумал, что она почти плачет.
О боги, какая же она крошечная, до сих пор удивляюсь. Кажется, носом она упиралась мне в солнечное сплетение. На ней было очень красивое и очень дорогое платье, которое ей совершенно не шло. Фадии вообще очень не шла одежда. Она была по-настоящему прекрасна только обнаженной, тогда было видно, с каким трудом дались ее телу эти двадцать лет, но как отлично оно справилось: безумно синие венки под бледной кожей, но такие мягкие, женственные изгибы тела, выступающие позвонки, узкие плечи, тоненькая талия, но неожиданно красивая, полная грудь. Только сочетание изначальной слабости и какой-то цветочной нежности давало полное представление о ней. В одежде Фадия казалась нелепой коротышкой. У нее было крайне миловидное лицо: огромные глаза, крошечный носик, пухлые губы, но в бледности ее был синеватый тон, оттого это лицо казалось даже жутковатым.
Я наклонился к ней и сказал:
Привет.
Она только уставилась в пол еще упрямее и стала часто-часто моргать. Я испытал невиданную прежде нежность, ни одна женщина еще не вызывала у меня ничего подобного. Фадия была полной моей противоположностью: хрупкая, говорившая мало, всегда печальная. Мы с ней подходили друг другу, как комическая и трагическая маски, мы не пересекались ни в единой точке, и плыли по жизни параллельно, видя перед собой каждый свою картину, невероятно отличную от картины другого.
Я сразу понял, что не пойму ее, прости за такую формулировку.
Я взял ее маленькую ручку, и собственная рука показалась мне огромной. Ее тонкие бледные пальцы дрожали, а кожа под ногтями казалась синеватой. Я посмотрел на ее родителей. Они ободряюще улыбались, и я подумал, что, наверное, она все-таки не против выйти за меня замуж, просто страшно разволновалась.
Я раскрыл ладонь, показал ей кольцо, как птице показываешь зернышко, бесхитростно и открыто, смотри, крошка, я такой безоружный.
После всех сопутствующих церемоний, она приняла мое кольцо, вдруг подставив не пальцы, а ладошку, и мы с ней, не обращая ни на кого внимания, еще некоторое время передавали друг другу кольцо из ладони в ладонь, играя в не понятную ни мне ни ей причудливую игру. Мы будто бы перекатывали в руках крохотную рыбку, мне даже на секунду так показалось. Наконец, я поймал ее маленькую ручку и погладил. И хотя все это было вполне невинно, но ужасно интимно, и мне до сих пор стыдно, что эту сцену видело так много людей, а я не стыдлив и обычно не стесняюсь любви. Я надел кольцо Фадии на палец, и она взглянула на меня со страхом и с надеждой, с такой искренней любовью к жизни, что мне захотелось обнять ее прямо здесь.
Гай как-то сказал, невероятно верно, о сложных чувствах, которые вызывает Фадия. Он сказал:
Хочется свернуть ее маленькую шейку.
Гай есть Гай, не правда ли? Но в чем-то он был прав. Эта хрупкость возбуждала странное, противоестественное желание сжать ее посильнее, такое чувство вызывает, даже против воли, зажатая в кулаке птичка.
Когда пришло время поцеловать Фадию, я осторожно взял ее за подбородок и прижался губами к ее холодным губам. От нее пахло чем-то таким свежим и сладким, не знаю, как объяснить. Как если бы море было не соленым, а сахарным. В любом случае, на самом деле я оценил ту ее сладость только здесь, на Востоке, впервые попробовав парфянский сахар.
Она ткнулась носом в мой нос, отшатнулась, сжала плечи, и я осторожно погладил ее по руке. Все случилось очень быстро, и вот мы уже разлучены.
Праздник удался на славу, и я даже не напился, все следил за Фадией, чтобы улучить момент и побыть с ней наедине.
Наконец, она в компании одной только старой воспитательницы вышла в сад, подышать. Я выскользнул за ней и увидел, что она плачет у воспитательницы на плече.
Мне стало неловко, но я подумал, что она скоро уйдет, может быть, уйдет навсегда и отвергнет мое предложение. И я спросил:
Устала? Очень нервно, мне тоже. И все ужасно чешется, венок дурацкий. А тебе что не нравится?
Она резко обернулась, как олененок, заметивший стрелка, и я сделал пару шагов назад.
Прости, я тебя напугал?
Я говорил тихо и нежно, мой голос мне самому казался не очень знакомым.
Может, мы поговорим? спросил я, обращаясь не то к ней, не то к воспитательнице. Нам с тобой все-таки предстоит провести некоторое время вместе, правда? Надо бы познакомиться.
Фадия посмотрела на воспитательницу, и та сказала:
Это было бы полезно.
Мы сели на каменную скамейку, и она тут же замерзла, хотя было уже довольно тепло. Она обхватила свои локти, пальцы ее стали гладить их, нервно и нежно.
Я сказал:
Тебе не следует меня бояться. Я тебя не обижу. Это из-за моей своеобразной славы, да?
Тогда она впервые сказала мне что-то, почти прошептала:
Я тебя не знаю.
Совсем-совсем? спросил я. Ничего-ничего? Так это даже лучше, начнем с чистого листа.
Она молчала. У нее на бедрах поблескивала серебряная цепочка, луна делала ее белой.
Ты похожа на цветок, сказал я. Когда я тебя увидел, мне сразу сделалось за тебя очень страшно. Со мной прежде такого никогда не бывало.
Она посмотрела на меня, черные глаза ее блеснули влажно и лунно. Я захотел поцеловать эти сладкие, холодные губы снова, но воспитательница наблюдала за нами довольно пристально, хоть и отошла на комфортное расстояние.
Ты переживаешь, что я не буду любить тебя так, как родители? спросил я.
Немножко, сказала она и быстро добавила. Но ты можешь меня совсем не любить.
Я засмеялся.
Как же я могу тебя не любить, если ты такая?
А как же ты можешь любить меня, если я такая? спросила вдруг она неожиданно серьезно. Ее пухлые, бледные губы болезненно скривились.
У меня было много женщин, сказал я. Но не таких, как ты. Мне хочется тебя погладить. Можно?
Она украдкой протянула мне руку, и я осторожно коснулся ее. Красные костяшки пальцев, будто она, о боги, дралась, полумесяцы ноготков, синее небо кожи под ними.
Ты так ласково смотришь, вдруг сказала она. Даже когда злишься. Я видела, сегодня ты кричал на раба, и ты смотрел на него с лаской.
А, сказал я. Тебе повезло, что я всегда знаю, что ответить, не то наступило бы неловкое молчание. Здорово я выкрутился, а?
Но в тебе, продолжала она задумчиво. Есть и нечто, что меня пугает.
Правда, что?
Не знаю, сказала она. Руки, наверное. Да, твои руки.
Я посмотрел на них. Руки как руки, если честно. Только много лет спустя я понял, о чем она говорила. Взглядоб одном, рукио другом.
Фадия сказала:
Прости меня, что я так себя вела. Для меня все ново. Ваш дом, ты, то, что мы делаем.
Я проглотил комментарий по поводу того, что у меня для нее есть еще новинки поинтереснее.
Я понимаю, сказал я. Все в порядке, никто не родился с умением терпеть скучные праздники.
Она тихонько засмеялась, журчащий ручеек, не более того.
Ты терпеливый, сказала она. Но на самом деленет. Пытаешься быть мягче, чем ты есть.
А ты проницательная девчонка, сказал я. Но разве мы не пытаемся быть нежными с теми, кто нам нравится?
Я не знаю, сказала она.