Курион сказал:
Ну теперь, когда мы знакомы, разреши мне спросить: где я?
Хрен ли я знаю, ответил я весело. Пошли, со временем разберемся.
Я отряхнул его, он в процессе едва не упал снова, как очень плохо сделанная, неустойчивая статуя. Курион сказал:
Крайне приятно видеть тебя в добром здравии.
Я сказал:
Да ты гонишь.
Он сказал:
Марк Антоний, пасынок Корнелия Лентула, который Сура, да?
Ага, сказал я, едва удержавшись от пьяных слез.
Все говорят, что тыдолбоеб.
Тут я засмеялся.
А про тебя я вообще не слышал.
Ужасно, сказал Курион, действительно раздосадованный.
Но я, по-моему, трахал твою сестру.
Курион задумался, потом весьма решительно покачал головой.
У меня нет сестры. Это точно.
О, тогда забудь. Она просто тоже Скрибония.
Не знаю, что веселило меня больше, милый друг, какими мы были пьяными, или что мы притворялись еще более пьяными.
Да уж, сказал Курион. Тебе нужно побриться, похож на грека.
Это потому, что я происхожу от Геркулеса, сказал я важно.
Правда, что ли?
А то.
Мы брели, куда глаза глядят, надеясь, что ноги вынесут нас в знакомые места. Курион сказал:
Даже не знаю, что тебе посоветовать.
Для стойкости мы снова обнялись, теперь, когда Курион заваливался на сторону, я удерживал его. Когда же на сторону заваливался я, Курион клонился вместе со мной, и мы едва не падали.
Мы снова горланили какую-то пошлую песенку, да так громко, что кто-то пригрозил вылить на нас содержимое ночного горшка.
Суки, сказал Курион. Суки паршивые.
Да, сказал я. Какие же суки они все.
И если Курион, вероятно, имел в виду сварливого мужика, то я говорил о убийцах своего отчима.
Курион спросил:
И почему мы раньше не общались?
Не понимаю, сказал я. Реально, как будто всю жизнь тебя знаю, дорогой ты мой друг.
Это точно, ответил Курион, и мы снова затянули песенку о похищенных сабинянках.
Потихоньку мы с Курионом вышли к его дому. Он сказал:
О. По ходу, здесь я и живу.
Нормально так, сказал я.
А ты где живешь?
Далеко, ответил я.
Хочешь, у меня оставайся, пожал плечами Курион. Папка нормально к этому отнесется, я так думаю.
Он потер лицо, словно пытаясь стереть веснушки. Курион был старше меня на год, но выглядел младше из-за своей хрупкости и подростковой долговязости.
О, мать твою, становится хреново. Пойдем, я уже не могу.
Меня два раза звать не надо.
И мы зашли в дом Куриона, отличный, к слову сказать, хотя и обставленный очень скромно. Просторный и светлый дом достойного человека, не очень увлекающегося роскошьюего отца. Курион пытался устроить мне экскурсию, но в итоге упал в атрии и велел рабам нести его в комнату.
Этотсо мной, сказал он, когда его подняли. В гостевую его.
О, здорово, сказал я. Сразу видно мудрого хозяина дома. А меня будут так же нести?
Нет, крикнул Курион, когда его вынесли за дверь. Я на некоторое время остался в их темном атрии один. Сел на корточки перед имплювием, смочил лицо водой и, заглядевшись на свое отражение, свалился в бассейн.
Вероятно, я бы там и утонул. Как знать, может, история сложилась бы так, что это ты, сидя в осажденной Александрии, писал бы мне письма, полные любви и боли.
К счастью или к сожалению, вовремя подоспели рабы Куриона, они вытащили меня из воды и потащили за собой. Это были очень надежные рабы. Столпы, на которых держится Рим.
В простенькой, но уютной и пахнущей чистотой гостевой комнате, рабыня стелила мне постель. Не помню, симпатичная она была или нет, полная или худая, но от нее невероятно чудно пахлоапельсинами, и этопосреди зимы. Я некоторое время стоял, как меня поставили, у двери, и наблюдал за ней, вкушая ее чудный запах, а потом, шатаясь подошел к ней, перехватил ее за талию и потянул к себе.
Ты так вкусно пахнешь, говорил я. Я люблю тебя, люблю.
Я целовал ее и кусал, и терся щекой о ее шею и грудь, а потом я трахнул ее на свежих простынях, которые она постелила, не знаю уж, насколько успешно.
Уснул я крепко, безо всяких снов, без всего вообщекак будто умер.
А проснулся все равно пьяным. Сквозь мучительную полупохмельную дрему я слушал радостные вопли народа, возобновившего гулянья. Ах, золотой век Сатурна, век равенства и любви между всеми людьми без разбору. Я хотел бы трахнуть весь мир, с любовью и без ненависти в сердце, но голова моя начинала раскалываться.
Я, пошатываясь, встал и вышел в коридор. Хозяйские комнаты, подумал пьяный я, они на втором этаже.
Я решил, что мне повезет, раз уж я сумел забраться по лестнице, поэтому, распахнув первую же дверь, я сказал:
Курион, нам решительно надо побухать, собирайся!
Но на кровати лежал не Курион. Вернее, Курион, Гай Скрибоний, но не тот. А человекочень на него похожий, такой же субтильный, черноокий и кудрявый, правда весьма постарше.
Ты кто такой?! рявкнул он.
Я друг твоего сына, сказал я. Марк Антоний.
Я не добавил "великолепный", наверное, поэтому Курион-старший приказал слугам немедленно меня выкинуть, да еще и с черного хода.
Я предпринял некоторые попытки бороться, но охрана явилась соответственная моим спортивным габаритам и достижениям. Шлепнувшись на землю среди мешков для мусора, я крикнул:
Извини, я перепутал немного!
Мусорные мешки были очень мягкие, и я подумал: а ведь хорошая идея вздремнуть на них чуть-чуть. Но ей так и не суждено было сбыться. Через пять минут вслед за мной, почти так же, но намного легче, вышвырнули Куриона.
Курион попытался встать, но не смог, поэтому, продолжая лежать, крикнул отцу:
Я тебя ненавижу!
Зря ты так с папкой, сказал я. Пойдем бухнем.
И мы пошли бухнули, а потом отправились смотреть игры. Курион очень ценил меня с самого начала за то, что со мной было просто. С самого начала мы с ним, подстегиваемые вином, стали ужасно откровенны.
Игры в честь Сатурналий всегда выходили отличными, и Курион оплатил нам лучшие места (деньги водились у него всегда, даже когда он ссорился с отцом). Помню, я смотрел на бой двух опытных гладиаторов, на столпы пыли, на удары щитов и мечей, слушал крики и лязг оружия, и хотел учуять кровь. Я очень любил льющуюся кровьу нее такой праздничный цвет.
Я вопил:
Гаси его! Гаси нахуй!
А Курион похлопал меня по плечу.
Ты такой непосредственный, сказал он.
Я посмотрел на Куриона.
Да ладно? спросил я. Тут я услышал крик, обернулся и увидел, что один из бойцов держится за пораненный бок. Я скривился.
Уловка. Люблю, когда они дерутся с преступниками. Чтобы было много крови! Там следующий бой, по-моему, как раз с одним мужиком, который
Тут Курион снова похлопал меня по плечу, я обернулся, и он сказал мне:
Я так ненавижу своего отца.
Что? спросил я, из-за рева толпы, я сначала его не услышал.
Я ненавижу своего отца, крикнул Курион.
А! крикнул я. Понятно! А меня сейчас стошнит!
Но, по счастью, обошлось, а то бы нас вывели, и это было бы большой досадой, ведь бои становились только интереснее. Как пахнет покрытый кровью песок! Я любил этот запах в юности, затем хорошенько нанюхался его на Востоке, и вот теперь он преследует меня, стоит в ноздрях, дополняя всякий аромат, который я могу ощутить.
Но в юности то был запах праздника, кровавого приключения, возбуждающего аппетит.
Ну да ладно, Курион, Курион, мой добрый друг. Он часто говорил мне:
Ты хороший актер, но ты совершенно бесхитростен, за это я тебя ценю.
Это была не совсем правда, именно потому, что я хороший актер. Сейчас я думаю, что понимал его лучше, чем он понимал меня. Хотя это Курион мнил себе экспертом по поводу человеческих душ.
После игр мы были так утомлены, словно сами сражались на сцене. Так всегда бывает, когда представление хорошее, ты знаешь это и сам. Кстати, был ли ты там тогда, со своими друзьями? Тебя я не видел.
Гай игры не любил.
Слишком много людей, говорил он. Мне это тяжело.
Конечно, говорил я, смеясь. Тяжело испытывать столько ненависти, тощая мразь.
Теперь мне так стыдно за то, что я над ним посмеивался, над его болью и бедой. И вот, опять я отвлекся, память, в отличие от истории, все время распадается на цветные кусочки, как мозаика, и полную картину можно увидеть лишь отойдя на некоторое расстояние.