Я не очень глубокий человек, к моему счастью, и не задумывался прежде о том, как дорога мне память. История? Не знаю, она не благоволит проигравшим, памятьвот единственное мое прибежище, моя теплая постель.
И мне больновато думать, что память утеряна тобой, и ты бродишь где-то, может быть, желаешь крови или занимаешься еще чем-нибудь поганым без полного понимания того, что тыЛуций Антоний, мой младший брат.
То же самое касается и Гая, не к ночи будет он помянут.
В общем, не буду более лить слезы, ибо память побеждает беспамятство, как буква побеждает чистый лист.
Разумеется, не могу напомнить тебе, Луций, всего, но почему бы не начать с того, что хочу помнить сам?
Вспоминаешь ли аттический мед, стащенный с кухни, и твой поход за черепахами, и историю о том, как я не хотел быть песчинкой?
Не "Одиссея" ни разу, но постараюсь как-то поувлекательнее, обещаю. Тем более, как ты знаешь, я это немножко умею, хотя я и не самый разумный бычок из всех возможных.
Замечательное выдалось лето, во всяком случае, вплоть до серединыотличная погода, мама все время занята знакомствами с жутко важными матронами, женами магистратов, и мы, если не считать Миртии и Тисиада, были, в основном, предоставлены сами себе.
И если старушка Миртия не становилась проблемой почти никогда, то Тисиад доставлял некоторые неудобстваон желал вложить нечто в наши не самые светлые головы.
А для того, чтобы мы получали побольше свежего воздуха и прекрасной критской природы, мама рекомендовала нам заниматься на улице. Это сводило тебя с ума. Честно говоря, ты даже Тисиаду надоел, а этот человек отличался терпением, собственно, в связи с этим и был принят на почетную и опасную должность нашего домашнего учителя.
А если время безжалостно к мертвым, как говорит моя детка, и ты не помнишь даже его приметного лица, то вот: у него нос в красную крапинку, похожий на какую-то ядовитую ягоду, блестящая залысина, заставляющая его выглядеть старше, уголки его губ уныло загнуты книзу, большие зубы сильно выдаются вперед.
Гай называл его толстым конем, уж не знаю, почему. Мне он скорее напоминал грустного красномордого гуся. Ты же однажды сказал, что лицо его не сочетается с доброй и терпеливой натурой и похоже на плохую одежду. Только теперь я понимаю, каким мудрым ты был в детстве, а тогда я, помнится, тебя стукнул, чтобы впредь ты говорил понятнее.
Может, слушал бы я Тисиада, и не оказался в той ситуации, в которой пребываю сейчас. Как знать, как знать. Он был мудрейший из всех уродцев.
В общем, я считал крапинки на его носу, такие яркие, что уже почти малиновые, и он это видел, тем более, что губы у меня шевелились, и я шептал:
Раз, два, три, ну и так далее.
Молодой Антоний!
Он постучал нескладной маленькой ручкой по столу.
А? Я да, я думаю.
Удивительно, сказал Тисиад. Солнце играло с его лысиной, ничем не защищенная макушка уже начинала краснеть. День вообще стоял прекрасный, и сад у нас былне хуже того дня. Всюду чудо: цветы, кусты, смешные насекомые, дорожки, даже симпатичный маленький фонтан, правда, неисправный, и достался нам таким, когда мы сюда переехали, пусть кое-кто и был убежден, что его сломал я.
А что удивительного? спросил я, тут же взвившись.
Марк, разве недостаточно у тебя было времени?
А у тебя голова краснеет.
Тисиад потрогал макушку, отдернул руку, будто обжегся, и я засмеялся.
Тебе лишь бы хохотать. А кто будет думать над свазориями?
Я слишком молодой Антоний для этого.
Так уж. Нужно развивать разум с юности, и тогда он прослужит тебе до самой старости.
Ну, я думаю.
И я стал качаться на стуле, естественно, не думая ни о чем и глядя в синющее, безжалостное к глазам небо.
Ясно, сказал Тисиад. Кто-то опять упрямится.
Вокруг нас бегал ты, туда и сюда проносился, будто крошечный вихрь (которым ты, может быть, стал). Я дал тебе задание собрать всех черепах, две уже были у тебя подмышками, и в любой момент эта забава могла тебе надоесть.
Черепаший поход! крикнул я.
Черепаший поход! ответил ты, оживившись.
Какой ты, Марк, замечательный, воспитатель. Может, станешь учителем?
Чего? я скривился. Да ты знаешь, кто был мой дед?
Я знаю, кто был дед! крикнул ты.
Да, естественно, ты знаешь, кто был дед! Черепаший поход!
Черепаший поход!
Сама мысль о труде оскорбляет тебя.
Это из-за Гесиода, сказал я. Лучше б ты научил меня ругаться по-гречески.
Столь благородному молодому человеку эти знания не пригодятся. А вот умение грамотно излагать свои мыслипригодится.
А я умею.
Тогда удивительный мир свазорий ждет тебя!
Удивительный мир свазорий. Как я тебе завидовал. Ты со своими черепахами был как будто все быстрее и быстрее, уже едва различимая тень.
А у Гая будут свазории?
Гай читает Гесиода.
Ты и ему хочешь внушить отвращение к труду?
И к дням.
Тисиад засмеялся. Он был отличный человек, думаю, мы его на самом деле любили, но показывать эту любовь значило бы признаться в тайной страсти к учению. К такому позору я оказался не готов.
Я сказал:
Какая погодка славная, замечательная, чудесная, удивительная, восхитительная, великолепная, потрясающая
Как твой словарный запас, сказал Тисиад.
Жаль, не все могут ею насладиться.
Мимо пятнистого, яркого носа Тисиада пролетел большой жук. Я засмеялся. Тисиад отшатнулся, прикрыл рукой нос.
Принял за цветок, сказал я. А ты еще на нос свой что-то говоришь.
Главное, чтобы ты меньше говорил о моем носе и большео Луции Юнии Бруте.
Луций Юний Брут поднял восстание против царя Тарквиния Гордого
Не пересказ. Будь Луцием Юнием Брутом, Марк, мысли, как он.
Ну я прямо не знаю. Такой это человек важный.
Если хочешь стать важным человеком сам, привыкай думать как важный человек.
А если я не этого хочу?
А чего ты хочешь?
Я крикнул тебе:
Луций, что мы будем делать, когда вырастем?
Ты тут же откликнулся:
Бухать с дядькой!
Тисиад приложил руку к потному лбу, тяжело вздохнул.
Чему ты, как старший брат, скажи на милость, учишь его? И кто тебя этому научил?
Я пожал плечами.
Знание это само пришло ко мне, и, как Луций Юний Брут, я решил восстать против тирании, потому что
Тут я цокнул языком:
Потому что слово "честь" не было для него пустым, как и слово "свобода". Он знал этим словам цену, и знал, что цена эта больше, чем жизнь. И он не побоялся. Потому что только мечта о чести и мечта о свободе могут победить страх. А побеждая страх, мы не даем властвовать над нами. Побеждая страх, мы понимаем, что власть одного надо всемитакая нелепица. Он первый увидел новый Рим, мечту о новом Риме, и он первый увидел старый Рим без полога страха. Он хотел, чтобы Рим был домом для храбрых мужчин и добродетельных женщин, но он видел, что царская власть порождает лишь трусов и трусих.
Я хотел сказать "шлюх", но вовремя прикусил язык.
Тисиад смотрел на меня во все свои маленькие, но очень внимательные глазки, на его мясистых губах играла легкая улыбка, делавшая его наружность чуточку приятнее.
И вот он решил, что дело вовсе не в обесчещенной царским сыном Лукреции, а во всех них, и во всех нас до нынешних времен. Только разрушив царство можно произвести нечто большее, чем царствоместо, где каждый гражданин обладает достоинством царя. Если так сильно было государство, где правил один единственный царь, то не будет равных государству, где каждый царствует над собой. Имя этому государствусвобода.
Тисиад два раза хлопнул в ладоши, и тоненькая улыбочка превратилась в здоровую, сильную и смешную улыбку.
Прекрасно, Марк, не то, что я хотел, но очень занимательно. Ярко, я бы сказал. Признайся, ты не читал.
Я пожал плечами, довольный произведенным эффектом.
Да эту историю вообще все римляне знают. Ты просто грек. Не в курсе.
Чтобы его не расстраивать, я добавил:
Но я попробовал. Там, где было про то, как Секст пришел насиловать Лукрецию. Но было неподробно.
Тисиад погрозил мне маленьким пальчиком.
Мои руки больше твоих, сказал я.
Не сомневаюсь. Никогда, Марк, не позорь такую прекрасную речь своими великомудрыми последующими комментариями.