Хм, сосед профессора призадумался. По-видимому, он стал припоминать о тех вещах, что и ему достались даром. Даром. И слово-то какое. Ведь это же дар. Потерять дарна самом деле очень страшное событие.
Да, ты прав, Егорыч. Потерять то, что нажил творческим долгим трудом, конечно же, дело обычное. Грустное, но обычное. А вот потерять дарнастоящая катастрофа. Это хуже войны.
Стаканчики снова наполнились вином. А окружающее их помещение снова обволоклось тишиной. Бывший военный, как мы помним из сцены с Босикомшиным на лестнице, был также и человеком тактичным. Он не стал выспрашивать у профессора, что же такое ценное тот потерял, что за такой дар. А главное, от кого тот дар исходил. Он поднял стакан и решил произнести тост:
Я хочу выпить за тебя, Егорыч, за тот твой дар, никем и никогда не уворованный, за твой талант. Главное, он у тебя есть. А куда деваются плоды его, нам не следует вопрошать. Яблоня не спрашивает и не жалеет о судьбе яблок. Её делоплодоносить. За тебя.
Спасибо, профессор согласился со сравнением, философ, ой да философ.
Они чокнулись и выпили до дна.
ГЛАВА 8
Это что же за погром такой? хрипловато послышалось из прихожей, только начала порядок наводить, а онголос осёкся: обладательница хрипоты нехотя поймала себя на скрытой неискренности. Может быть, она заранее знала, что порядоктак, для отвода глаз.
Профессор и командир обернулись в сторону человеческого голоса. Вскоре там показались две женщины.
И дверь не заперта, продолжил голос то ли с горьким упрёком, то ли с язвительной радостью.
А, Светлана, сосед даже почему-то искренне и нормально обрадовался, мы тут немного по-холостяцки
Хорошее ты вино достала, обратился он к своей жене с доверительной и утвердительной интонацией.
Женщины улыбались: то ли с укоризной, то ли с насмешкой, то ли со снисходительностью. Женская солидарность беспрепятственно и быстро выровняла различное настроение. И мы видим, как улыбки уже светились просто женской добротой.
Видно, ты работу нашёл? сказала Светлана с затаённой надеждой и одновременно с разочарованием.
Нашёл, сказал профессор.
Хорошую?
Замечательную. Завтра же и приступаю. У меня есть оркестр. И очень даже перспективный.
И я нашёл маленькую работёнку, сказал командир танка в запасе, Егорыч, тебе взаправду не нужны бумаги?
Нет, не нужны.
Тогда, может быть, отдашь?
Может быть.
В дар?
В дар. Но с условием.
Давай с условием. Хотя, что ты такое говоришь? Куда условие вставить? Разве с условием дарят?
Да, вы действительно большой любитель пофилософствовать. Условий не будет. Не будет, поскольку они сами собой учтены изначально.
Я понял, Егорыч. Не терять. Вот одно и единственное условие, которое всегда учтено при дарении.
Пускай бы и так. Но я сначала подумал, что лучше бы их сжечь. У вас же печка действует.
Фух. Не бойся, в чужие руки и без того ни один листочек не попадёт. Уж, коли я нашёл, я и сберегу. Считай, сжёг. Никто не увидит. Ни даже Моссад или МИ-6, включая и наше ГРУ. Я позабочусь. И в могилу заберу с собой. Всёв меру положенного для содержания дара.
Бумаги были вновь собраны в одну пачку. Сосед, с отблеском счастья на лице, достал из кармана галифе прежние верёвочки и принялся на них всё это укладывать. А Егорыч глядел на него и слабо усмехался.
Да ты сам любого разведчика обставишь, сказал он.
Так что за работёнку ты себе нашёл? спросила жена командира танка после того, когда был подобран последний листок.
Хранителя тайны, ответил бывший военный, теперь уже не без нотки скорби, отдавая себе отчёт в том, что любимая им справедливость ещё в большей степени исчезает, уходит из-под ног.
И они вместе перешли в квартиру, заселённую иными соседями.
Шарообразный пудель встретил их с радостью и долго скакал по полу вокруг них, подобно незадолго до того накаченному мячику.
Так какой порядок ты начала наводить? профессор вспомнил первый услышанный им возглас жены и малость напряг, ожидая по обычаю неприятного выпада с её стороны. «Выпад на спуске», посмеялся он мысленно про себя, припоминая философские упражнения соседа.
Ну, не порядок. Зачем мне порядок. Просто шкатулки твои собрала и выставила в прихожей. А ты почему-то взял да выпотрошил их.
Ты выставила в прихожей мои сокровища? Мы же так не договаривались. Забыла? Мы с тобой условились: не будем трогать вещи друг друга.
Почему же? ответила жена с твёрдой серьёзностью, а мои куклы? Мои старые, любимые куклы. Тоже, небось, антиквариат. Я так долго их сохраняла. Это же дорогая память моего дорогого детства, единственное доброе, что я могу вспомнить. Ведь за всю жизнь с тобой ничего такого вспомнить нельзя. А ты выкинул. Выкинул мою добрую память. Вот и ясначала шкатулки твои выставила, потом рояли выкачу, а потом
Потом и меня, закончил профессор.
Угадал. Но теперь я передумала выбрасывать твои вещи вместе с тобой, сказала она в продолжение, чуть-чуть растеряв серьёзности, погуляла немного и передумала. Это было бы слишком определённо и ясно. Может быть, даже слишком примитивно и заштамповано. Разводы, сводывсе так делают. Не интересно. Поэтому, когда шла домой, думала перед твоим приходом снова шкатулки на место положить. Но видишь, не успела.
Да, не успела а ты ничего оттуда не брала?
Ты что! Мне ещё не хватало копаться в твоём хламе.
Профессор не стал более допрашивать жену. Он подошёл к окну и отодвинул штору. Там, за окном вверху зеленело небо, перечёркнутое желтоватым следом от высоко летящего самолёта. В цвете неба чего-то явно не доставало.
Ты, когда гуляла, не обратила внимания, будто небо не совсем обычное? спросил он жену.
Небо как небо, оно всегда у нас необычное, ответила она куда-то в сторону и пожала плечами.
Кстати, а что за сила тебя потянула на прогулку? Клод Георгиевич только теперь обнаружил в себе удивление, в рабочее время. А?
Сила увольнения. Уволилась я.
Такой ответ насторожил профессора ещё больше, чем заявление об якобы наведении порядка в квартире. Он готов был всего ожидатьсамого невероятного для него, что само по себе почти недопустимо разумом. А взять, да уволиться! Уволиться женщине ответственной, знать не желающей ничего, кроме необходимости работы надо подумать о таинственном значении сего действия. Поступок, можно сказать, явно не связанный с иными происходящими делами в потоке бытия.
Сегодня я много чего поняла, с пружинящей натянутостью продолжила супруга профессора, от понимания и произошло увольнение с работы. Подтверждение понимания. С утра до ночи крутишься, крутишься. Вот и докрутилась. Гайки свернулись и слетели прочь. Ничего меня уже не связывает. И вообще, разве такое бывает: бабы на работе, а мужики дома сидят. Сидят, сидят.
Ты это именно сегодня поняла? тихо спросил профессор, пропуская мимо, в общем-то, как говорится, неадекватную укоризну насчёт небывальщины, потому что начал про себя потихоньку подтверждать нарождающуюся догадку.
Не смейся, жена снова обрела слишком серьёзный вид.
Нет, я не смеюсь. Я уточняю. Если сегодня, тогда много чего объясняется много чего.
А мне объяснять ничего не надо. Ни много, ни мало Я, может быть, наоборот, хочу неясного, расплывчатого, неопределённого. Хочу, чтоб всё размылось, никаких границ чтоб до самого горизонта, и вообще без горизонта Не хочу принимать определённых решений, тем более, порядки наводить. В том числе и по отношению к тебе и твоим вещам. Не хочу, чтоб и у тебя, не дай Бог, произошла ясность по отношению ко мне.
Профессор молчал. Он продлевал нарастающую в себе настороженность и бесшумно сходил за «чемоданом». Вернулся к окну. Продолжая смутно о чём-то догадываться, или просто, предполагая отвлечься от охватившей его настороженности, он открыл створку окна и выставил экспериментальный аппарат вовне. Вертел им в холодных потоках воздуха, по разным направлениям, одновременно вглядываясь в моторчик и ощупывая основания трубочек. Двигатель помалкивал. Трубочки не только не нагревались, а напротив, обретали температуру зимнего вечера.
«Наверное, водой что-нибудь подпортилось, подумал Клод Георгиевич, неуверенно успокаивая себя, или этот художник всё переломал. Художник, надо же».