ГЛАВА 6
Босикомшин, и мы о том писали, тоже переживал утрату чего-то бесподобного и особо незаменимого. Он всё яснее понимал, что не сможет никогда вернуться в сокровенную каморку на кладбище кораблей. Там уже произошла облава, проведён шмон. Всё приземлено и опошлено. Как ведь легкобесподобное и незаменимоеприземлить и опошлить. В том кладбищенском помещении уже не будет ничего для него выдающегося. Выветрилось оно, оставив голый и ржавый металл. А чемодан и всё прочее, связанное с ним: ключ от тайны, доски судьбы, ларцы с набитыми в них сокровищами знаний? Всё перечисленное нами и разом позабытое, это необычайное явлениеоказалось для него, по сути, и последним, и самым ярким событием в жизни. Всё это дармовое благо, будто нарочно появившееся у него, как вычеркнуть его навсегда, вместе с надеждой на обладание вообще хоть чем-нибудь и сколько-нибудь нужным? Но не слишком мы увлеклись, так сказать, драматичностью происшедшего события? Так ли всё тут обстоит на самом деле? Может быть, мы ошибаемся, как и тот метущийся критик чужой жизни, выруливший из-за поворота её стремнины и сразу дающий полновесную оценку состояния нашего первого героя? Нет, мы не поддаёмся скоропалительности и не утверждаем наше заключение. Мы только видим, что лицо Босикомшина потускнело и очертилось угловатостью. И на замутнённые глаза опустились веки, словно в знак согласия нашему высказыванию.
Или он к чему-то другому прислушивался? Да, да, конечно, к другому. Наше рассуждение о теперешнем его состоянии, думается, им и не могло быть услышанным, и соглашаться ему ни с чем не довелось. Другое тут. Скоро и уже сейчас мы узнаем о том поточнее.
Босикомшин с опущенными веками продолжал держать голову задранной вверх, вроде бы в ожидании оттуда благостных струй. Нет, каким бы напряжением он ни воздействовал на все существующие органы чувств, а также на подаренную ему небом способность ощущать природу непосредственно, жданной музыки оттуда не воспринималось. Способность слышать свет исчезла, чуть придя. Но, кто знает, звучит ли она оттуда сейчас? Не умолкла ли она сама по себе? Взяла да тоже взглянула и исчезла. Кому какое дело? «Пропало всё», подумал наш первый герой, всё равно, что выстрелил в себя. Промелькнувшая мысль оказалась не похожей на ту, что была в начале, когда он ошпарил себя приговором к пожизненному пешеходству. Вслушиваться в слово, произнесённое про себя сейчас, не имеет уже и предположительного смысла. Теперешний непроизнесённый звук не мог породить пространственного воплощения. Наоборот, полнота иных просторов, окружающая его, в один миг решилась на свёртывание себя внутрь несказанного слова, будто в чёрную дыру.
Пропало.
Голова опустилась вниз, поникла, и её взгляд случайно попал на кончики стоптанных ботинок. Скрытые в них ноги слабо ныли без движения. Потом, по обыкновению, потоптались они на одном месте, потоптались, и понесли опустевшую голову по городу. И ни куда-нибудь, адомой.
Идти далеко не пришлось. Домвот он, в узком Соловьёвском переулке, рядом с одноимённым садом. И подниматься по лестнице не надо, а стоит лишь пройти через арку во двор, а там преодолеть одну ступеньку, да и ту вниз. Босикомшин, стоя у порога вплотную к двери, сунул руку в один просторный накладной карман пальто, потом в другой, затемобе руки сунул в карманы брюк. И с досадой отметил, что нет ключа от славного убежища на корабле-мертвеце, где любимые дровишки любовно сгорают в любимом пламени, согревая и сердце, и тело. Его пришлось оставить в открытом замке, вдёрнутом в душку кладбищенского дверного запора. Не мог же он в присутствии милиционеров закрывать каюту в качестве ему принадлежащей. Сам же сказал, что случайно туда зашёл, что к этому месту не имеет заинтересованного отношения. Просто не мог сделать этого, и потомкомандир танка помешал. Не приличествовало выглядеть перед ним обитателем кладбища, он бы понял такое проживание слишком прямолинейно. Вот, и ключик, и замочекотныне висят бесхозно. Нет и дважды найденного ключа от квартиры мага. Правда, не пришлось им воспользоваться ни разу по назначению, но столько чудесных удач с ним уже произошло, и сколько могло бы произойти да. Оба ключа потеряны втуне. Они окончательно утвердились недоступными, но теперь вряд ли заветными. Можно взять да забыть о них и о том, что они открывают. А искать ключ от давным-давно существовавшей действительно собственной квартирывечный пешеход вообще не стал и нажал на кнопку звонка.
А, это ты, открывая дверь, сказала, как мы догадываемся, жена с хронической усталостью в интонации, что-то рановато сегодня.
Рановато, согласился Босикомшин, разуваясь у порога и давая отдохновение натруженным ногам, рановато.
Совершенно явно он вставлял в повторенное слово особо выверенный смысл. И мы ничего не имеем против его значимости, сами вопрошаем: не рановато ли потерять решительно всё, причём с невероятно сокрушительной внезапностью?
ГЛАВА 7
Командир танка постучался в дверь профессора. За дверью долго проистекала тишина. Сосед постучался ещё раз. Никто не отворял. Тогда он потянул дверь за ручку, и та открылась.
Егорыч, спишь, что ли? сказал вошедший, занося в квартиру две связки шкатулок и опуская ношу на пол.
Профессор вышел в коридор и, увидев до боли знакомые, но, казалось бы, потерянные навсегда вещи, проявил слабину радости.
Нашлись?
Нашлись, нашлись. Но ты спроси, где нашлось то, что нашлось.
Клод Георгиевич не стал поддерживать начало философских рассуждений соседа, а сразу присел на пол и кинулся избавлять шкатулки от верёвочных пут. Сосед охотно ему помог, вернее, отодвинул его руки и сам распутал обе связки. Затем, аккуратно стал сматывать верёвочки для будущего полезного мероприятия. А профессор спешно открывал шкатулки, одну за другой, выбрасывая оттуда бумаги. Когда они оказались пустыми, он встал и развёл руками.
Пусто, сказал он, совсем пусто.
Как это? Как пусто? Что значит, пусто? бывший военный только что уложил мотки верёвочек в просторные карманы галифе, похлопал по ним и откровенно возмутился громким голосом, глядя на ворох бумаг, небрежно и безо всякого интереса вышвырнутых соседом из добытых им чудесным образом шкатулок. Сами шкатулки действительно в данный момент опустели, и в том, вроде бы, он прав. Но это же несправедливоназывать пустотой ценную поклажу, которую он тащил аж от набережной и до серединки острова, чтобы успокоить сердце соседа, приубавить горя, но добавить радости. Так произвелось ещё одно подтверждение потери справедливости во всём белом свете.
И ты не спросил, где это я всё раздобыл для тебя, произнёс он совершенно упавшим тоном.
А, не всё ли равно, покуда в них сплошь одна пустота, профессор ещё раз поднял руки.
Но что стоять без дела, пойдёмте. И вообще, можно ведь, в конце концов, продолжить наши посиделки. Возможно, в них не предвидится пустоты. По моей вине они были прерваны, я, конечно же, приношу извинения, но страшного ничего не произвелось. Давайте посидим. Жалко, художник, как вы назвали того чудака, не вернулся.
Сосед только вздохнул и молча согласился.
Они так же молча сидели за столом, глядя на недавно брошенное скудное убранство, состоящее из бутылки, трёх стаканчиков и пары банок с запасами жены отставного командира танка. На внутренней части стаканчиков образовалась тонкая каёмочка, обозначившая уровень оставленного в них ранее недопитого вина.
И всё-таки, Егорыч, я не понял. Шкатулки с бумагами твои?
Мои, мои.
Те самые, о которых ты говорил давеча?
И давеча тоже.
Так что же, у тебя всё это крадут, воруют, понимаешь, плоды твоего творческого труда, многолетнего труда, потом чудесным образом всё это возвращается тебе, и ты вдруг говоришь, будто пусто там. Будто ничего ты и не сделал, будто ничего не нажил долгим трудом, будто ничего не потерял и будто, к счастью, обратно не нашёл.
Нажил, нажил, милый мой добрый человек. И потерял. Нажитое. А когда потерял, то понял, что совершенно не жалко плодов, собой наработанных. Жалко другой вещи, той, на которую не потратил ни секунды собственного времени, той, что без труда и бесплатно досталась мне. Да, нам, людям жалко потерять именно всё, дающееся просто так. Именно такую потерю мы переживаем наиболее глубоко. А плоды труда, что они? Пустяк. Захочешь, снова наплодишь.