Предтеченский нахмурился.
Опись составили? спросил милиционер, наверное, главный среди трёх.
Опись чего?
Украденного, естественно.
Нет ещё.
Так составляйте. Подозрение на кого-нибудь есть?
Есть, конечно, есть, снова поторопился ответить заботливый сосед, или нет? остановил он себя и взглянул на профессора, нет, определённых-то подозрений вроде нет.
Вообще-то, медленно произнёс профессор, зря мы вас вызвали. Вы уж простите великодушно. Украдена, по сути, ничтожная малостьпродукты с кухни. И больше ничего.
Тогда пишите заявление об отказе от вызова. Вам пришлют штраф, охотно отозвался главный милиционер, предвкушая ничегонеделание.
Я напишу, так же поторопился и так же охотно отозвался отставной военный.
Милиция ушла, забрав листок бумаги с заявлением. Сосед профессора, еле заметно махнув рукой, тоже вышел за дверь, но там остановился.
Да, не просто вышел. Отставные военные просто так дела не бросают. Он махнул рукой не потому, что понял безнадёжность затеи с поимкой Босикомшина. Он так поступил, поскольку решил заняться следствием персонально, так сказать, в одиночку. Справедливость должна занять законное место на этой земле. Нельзя ни терять, ни сознательно разбрасывать совершенно необходимую сущность общества. Отставные военные по-настоящему обязаны бороться за подлинную справедливость. Это и есть их теперешний предмет защиты. К тому же, его вдохновил пример упомянутого им же следователя, будто простачка, лейтенанта Коломбо из одноимённого сериала.
Хе-хе, поймается бобёр.
ГЛАВА 6
Пожизненный пешеход снова оказался на мосту. Вернее, успел немного пройти Благовещенским мостом, шагов десять-пятнадцать, и глядел на течение воды, уносящее редкие предметы, попадающиеся на её поверхности, большей частью, конечно же, мусор. По другой стороне широкого моста остановились двое мужчин, плохо одетых, да к тому же, с чужого плеча. Они опустили вниз мешки.
Никуда я не потащу твои сундуки. Пустые, к тому же. Надоело. Никто этот антиквариат у нас не купит. С таким видом и с такой мордой. Милиция только застукает, и всё, визгливо проговорил щекастый, востренько сверкая узкими глазами, и несколько раз подряд звонко икнул.
Ну, выброси тогда. В речку выброси. Пусть плывут. Куда-нибудь приплывут. К, Урхе, хе-хе.
Какая ещё урха? Что ты болтаешь, аристократ?
А без разницы. Финцы, они и есть финцы, а значит, Урха Кекконен. Кидай.
И кину.
Вниз полетели старинные шкатулки, добросовестно выполненные из красного дерева, и почти без звука шлёпнулись о воду.
А через должное время, проплыв под мостом, эти вещички оказались в поле зрения Босикомшина. «Интересно, что там такое, подумал он, засекая взглядом не совсем обычные для мусора очертания предметов, и от берега недалеко; можно выловить». Он прошёл к набережной, не упуская из виду любопытные вещицы, и последовал параллельным им курсом. Вот ещё один случай, когда ранее неподвижные предметы провожают пешехода. Здесь, правда, наоборот, пешеход провожает, сопровождает неодушевлённые вещи, но всё равнотакое действие создаёт душевное равновесие. А Босикомшину подобное состояние как раз и надобно. Именно равновесия для слегка перекошенной души он и искал у большой воды. Взаимное сопровождение продлилось до известного кладбища кораблей. Там шкатулкам был учинена массовая препона, и они уткнулись в полузатопленный борт бывшего парусника.
Будучи постоянно своим человеком среди мореходных мертвецов, наш первый герой, преодолев замысловатый маршрут с одного корабля на другой, добрался до парусника и без труда вытащил все шкатулки числом семи штук. Благо, вода и верх борта были почти на одном уровне. «Хорошие вещи, оценил он выловленное по внешнему виду, жечь жалко».
Поскольку мешка у него не оказалось, пришлось переносить находки в четыре приёма: три раза по две, последний разодну. Шкатулки небрежно сложены друг на дружке возле печки.
Уюта в кладбищенское пристанище не добавилось. Главноехолодно, а жечь красное дерево Босикомшин так и не решился. Ему даже не пришло в голову поинтересоватьсячто внутри. Оглядев перемену интерьера, он вышел прочь.
Пешеход оставался пешеходом. Опять его понесло. И он вскоре снова очутился поблизости от дома профессора, но на соседней линии, куда примыкает проходной двор. Туда и свернул. А там вообщецарство пешеходов. Ведь чем ценен такой город, где в изобилии сосредоточены дома со скрытыми внутри путями, а особенно этот Остров? Тем, что позволительно гулять проходными дворами из любого конца в любой конец, лишь изредка попадая на миг в пространства улиц, прорезаемых потоками ничем не останавливаемых машин. В такие редкие мгновения привычно обругаешь ничего не подозревающих автомобилистов, отрезающих путь именно тебе, протиснешься между ними, и без сожаления забываешь о них, вновь и вновь погружаясь в пешеходное царство. И приговор о пожизненном пешеходном труде уже не кажется столь тягостным.
Здесь, ещё в начале проходного двора, его внимание привлекла школа с юридическим уклоном. Может быть, он в ней учился когда-то? Или даже, бывало, работал учителем? Допустим. По крайней мере, это место ему хорошо знакомо. И ощущал он себя здесь вроде бы нечужим, посреди торчащих отовсюду брандмауэров.
И он был узнан учеником старшего класса, выходящим из двери чёрного хода: одним из тех, кто отнял бумаги у малышей. Думаем, будто узнан. Потому что, увидев Босикомшина в образе учителя, школьник вдруг сообразил отдать немедленно те бумаги ему.
Мальчишки нашли, хотели отнести в учительскую, так я у них взял, чтобы ознакомиться. Рисунки, чертежи с пояснениями. Не вы ли потеряли? Возьмите.
Босикомшин взял.
А остальное вон, во дворе поразлетелось. Я сейчас вам соберу, старший мальчик отбежал в сторонку, подобрал бумажные листы разного формата и подал их потом Босикомшину.
Тот взял. Но что делать дальше? С таким грузом и не развернуться. Учитель опустил пачки и рулончики на площадку наружной лестницы. Откуда-то взялась у него аккуратность, и с её помощью он все бумаги сложил в одну большую пачку. Затем, взгляд, прилежно примечающий нужные вещи, отыскал поблизости довольно длинный кусок медной проволочки, наверное, оставленный одним из вездесущих мальчишек-добытчиков. Им и повязалось всё в единый пакет.
Взвесив рукой новое приобретение и покачав им из стороны в сторону, Босикомшин попробовал поразмыслить. И после того ему пришло в голову оценить произошедшее краткое событие.
«На растопку, что ли пригодится»?
Довольно. Больше сегодня ходить без толку не будем. Пора куда-нибудь прийти окончательно. Кто это сказал? Босикомшин пожимал плечами, но такие движения можно растолковать по-разному, не обязательно причиной тому неуют. Он просто несильно поёжился от холода. Или испытал новое сомнение. Но нельзя и не подумать, будто он услышал чей-то голос, направленный в его адрес. Встревожился, и сразу не понял, чем же ответить на услышанное чьё-то утверждение. Прошло тягучее такое время, довольно продолжительное, а он и не пытался оценить неведомое обращение к себе. Он стоял, исподлобья уставившись в небесный свод.
Ноги у него тоже помялись на месте, пока ещё не решаясь на поступательное движение.
И что же, долго ли мы будем продолжать стояние? Всё-таки пойдём, а? Не оставаться же на месте просто так. До корабля уж дойдём, а там
А там Босикомшин развязал стопку бумаг и сразу же ахнул. Та бумага, что была самой нижней, случайно стала самой верхней (стопка сделала кувырок в момент освобождения от проволочки). Но, конечно же, не цирковое действие с бумажным кульбитом повергло нашего первого героя в изумление. Оказывается, взгляд упал на графическое изображение того чемодана, который без малого целый день был в центре чуть ли ни больного внимания вечного изгнанника.
С благоговейным страхом он стал рассматривать другие бумаги, и по мере увеличения откладываемых в сторону страниц, росло благоговение, умножался страх. Перед ним ведь лежали бесценные рукописи профессора и мага. Вот они, те гениальные проекты, ведь о добыче оных так долго и мучительно терзали мысли его! А теперь не только думы занимались производством. Сходу теория сменялась натуральной практикой. Сколько ж бедные ноженьки поисходили из-за них! А теперь всё позади. Неужели всё позади? Но чего же впереди?