И я снова погружался в работу и чаще всего выигрывал. Конечно, в ряде случаев я был бессилен, я не мог ничего сделать, но никто не мог обвинить меня в том, что я не воспользовался всеми шансами. Большинство же моих неудач произошло как раз оттого, что я не понял пациентов, оттого, что у меня не хватило ума докопаться до причины. Виновато мое невежество, а не их. Он засмеялся, поднес бокал к губам и продолжил: И это говорит Мартин Кабелл, крупнейший психиатр в мире, который пытается объяснить свои профессиональные неудачи с точки зрения здравого смысла. А может быть, загвоздка в том, что у него самого до сих пор не изжит комплекс неполноценности.
Мартин сделал еще один глоток и посмотрел на друзей. Пока он говорил, его лицо расслабилось, сделалось мягче и моложе. Вдруг он улыбнулся своей обычной теплой улыбкой, придававшей его лицу мальчишеский вид. «Мои старые друзья, подумал он с удовлетворением. Они такие же, как и раньше, ничуть не изменились. Можно, как и прежде, излить перед ними душу, и они будут тебя слушать». Мир снова окрасился в розовые тона, и впервые после возвращения он почувствовал себя по-настоящему дома.
Часть вторая
Глава первая
За время, проведенное в больнице, я многое узнал о своем дяде и его семье. Он работал продавцом в магазине одежды в центре Нью-Йорка, где жил со своей семьей последние десять лет. У них была довольно неплохая пятикомнатная квартира в районе Вашингтон-Хайтс.
Жена была спокойная, кроткая женщина, которую я полюбил с первого взгляда. Все ее слова и поступки свидетельствовали о ее добром отношении ко мне. Она приходила ко мне в больницу каждый день и приносила в подарок фрукты, печенье или книжку, чтобы мне было не скучно коротать время. Она проводила у меня столько времени, сколько могла. Иногда она приходила с моими кузинами двумя маленькими девочками восьми и двенадцати лет.
Поначалу они относились ко мне с благоговейным страхом и застенчивым дружелюбием. Позже, когда они привыкли ко мне, они даже стали чмокать меня в щеку при встрече и прощании.
Моррис и Берта Каин и их дочки Эстер и Ирен стали моей семьей в одночасье, поэтому то, что в наших отношениях иногда чувствовалась определенная неловкость, легко объяснимо. Семейные отношения, которые для большинства людей дело обычное, казались мне необычайно сложными. Я с трудом разбирался в многочисленных кузинах и кузенах, а высчитывание троюродных братьев и сестер и вовсе выбивало меня из колеи. Тем не менее мы неплохо общались.
Я выписался из больницы в конце сентября и сразу попал в другой мир. Дядя Моррис приехал за мной на маленьком «бьюике». Когда мы появились дома, я понял, что семья заранее готовилась к моему приезду и организовала нечто вроде маленького праздника: тетя Берта испекла пирог и пригласила кучу родственников, чтобы познакомить меня с ними. Когда гости разошлись, мне показали мою комнату. Раньше ее занимала Ирен, старшая из сестер, которая после моего приезда перебралась в комнату младшей сестры Эстер или Эсси, как ее называли в семье. Все в моем новом доме дышало теплом и дружелюбием.
Я помню, как дядя Моррис показывал мне мою комнату. Девочек уже уложили спать, и он, в сопровождении тети Берты, подвел меня к двери, открыл ее и, сказав: «Это твоя комната, Фрэнки» жестом пригласил меня войти. Я переступил порог, дядя и тетя последовали за мной. Я огляделся. Первое, что я заметил, была фотография молодой женщины в рамочке, стоявшая на комоде.
Тетя Берта увидела, что я смотрю на фотографию.
Это твоя мама, сказала она. Это единственная ее фотография, которая у нас осталась. Я подумала, что тебе было бы приятно иметь ее.
Я подошел поближе, чтобы рассмотреть фотографию. Когда она была сделана, моей матери было лет девятнадцать. Ее волосы были зачесаны на уши и собраны сзади в пучок, как носили в те годы. Губы застыли в легкой улыбке, а в глазах светились веселые огоньки. У нее был круглый упрямый подбородок, который казался слишком сильным для таких женственных глаз и губ. Я несколько минут разглядывал фотографию.
Ты очень похож на нее, Фрэнки, сказал дядя Моррис. У тебя точно такой, как у нее, цвет глаз и форма рта. Он подошел к комоду, взял фотографию, затем опять поставил на место. Хочешь, я расскажу тебе о ней? спросил он меня. Я кивнул. Ну, тогда раздевайся, а я буду рассказывать.
Тетя Берта открыла один из ящиков платяного шкафа и достала новую пижаму.
Мы решили купить тебе кое-что из одежды, сказала она и, улыбнувшись, протянула мне пижаму.
Спасибо, сказал я, испытывая некоторую неловкость. Мне еще предстояло научиться принимать подарки. Я стал расстегивать рубашку, а дядя Моррис начал свой рассказ.
Ты можешь гордиться своей мамой, Фрэнки. Она была не такая, как все. Видишь ли, когда-то давно мы все жили в Чикаго. Там наши корни. Твоя мама была гордостью семьи. Когда ей исполнилось двадцать, она окончила колледж и устроилась на работу. Именно тогда и был сделан этот снимок, через несколько месяцев после выпуска. Фран была очень отзывчивой и деятельной. Она участвовала в движении суфражисток и мечтала о равноправии женщин. В семье считали ее странной, но гордились ею. В то время женщины не имели права голосовать наравне с мужчинами, как сегодня, и она часто выступала с речами по этому вопросу. Она была прекрасным бухгалтером, и однажды, а работала она тогда в крупном чикагском универмаге «Маршал Филдз», ей удалось найти ошибку в отчетной документации, которую допускали из месяца в месяц и которую никто до нее найти не мог. Примерно в это время я уехал в Нью-Йорк. Чуть позже у нее завязался роман с одним человеком. Она хотела выйти за него замуж, но мои отец и мать были против. Видишь ли, он не был евреем, а порядки в нашей семье были очень строгие. Короче говоря, она сбежала с ним. Я как-то получил от нее письмо, в котором она говорила, что навестит меня в Нью-Йорке. Это была последняя весточка от нее. Потом следы ее затерялись. Вскоре после этого умерла мама, и отец переехал ко мне в Нью-Йорк. Он ненадолго пережил свою жену. Он всегда говорил мне: «Если бы мы не были такими глупцами и позволили Файгель поступить так, как она хотела, мы бы сейчас были все вместе». Он ни минуты не был счастлив после того, как Фран покинула нас.
Дядя Моррис опять взял фото и стал рассматривать его.
И все-таки это прошлое, сказала тетя Берта. А сейчас нужно думать о настоящем. Теперь все наши родные знают, что ты, Фрэнки, с нами, и они счастливы так же, как мы, что отныне ты живешь в нашей семье. Мы хотим, чтобы ты любил нас так же, как мы любим тебя.
Она взяла у дяди Морриса фотографию и поставила ее обратно на комод.
Да, мэм, ответил я, застегивая последнюю пуговицу на пижаме и кладя брюки на стул. Я сел на край кровати, снял башмаки и носки и нырнул в постель.
Спокойной ночи, сказали мне на прощанье дядя и тетя. А тетя Берта нагнулась и поцеловала меня в щеку.
Спокойной ночи, ответил я.
Они направились к двери, но прежде чем выключить свет, тетя Берта сказала:
Фрэнки.
Да, мэм?
Не нужно говорить мне «мэм», зови меня тетя Берта. С этими словами она выключила свет и вышла из комнаты.
«Да, тетя Берта», шепотом сказал я и приложил руку к щеке. В том месте, где она поцеловала меня, еще чувствовалось тепло ее губ. Засыпая, я видел освещенную лунным светом фотографию моей матери, и мне казалось, что она улыбается мне.
Глава вторая
На следующий день я проснулся рано. В квартире стояла тишина. Казалось, все еще спят. Я встал с постели, подошел к комоду и взглянул на свои часы. Было полседьмого. Я подошел к окну и выглянул на улицу.
Утро только начиналось: солнце еще не взошло, и все вокруг был покрыто серой пеленой. Окна моей комнаты выходили ео двор между двумя домами. Сквозь открытое окно послышался звон будильника; кто-то варил свой утренний кофе, и его густой аромат приятно щекотал ноздри. Стены домов, выходивших во двор, были выкрашены светлой краской, вероятно, для того, чтобы лучше отражать свет. Я отошел от окна, надел брюки и направился в ванную комнату.
Умывшись, я вернулся в свою комнату и сел на кровать. Мне нужно было привыкнуть к новой обстановке. Всю жизнь я спал в комнате, где была куча других ребят. И иметь собственную спальню было для меня весьма непривычно. Мне не хватало шумной утренней возни и приютских шуток. Услышав шаги в холле, я встал и открыл дверь это была моя тетя.