Но, видишь ли, Фрэнсис, поспешно вставил отец Куин, он не такой, как мы, при этом голос его стал серьезным и подчеркнуто спокойным. Он другого вероисповедания.
Я вопросительно взглянул на отца Куина.
Другого вероисповедания? повторил я его слова, вдумываясь в их смысл.
Да, Фрэнсис, сказал он грустно, он не католик.
Я так толком и не понял, к чему он клонил.
По всей вероятности, вступил в разговор брат Бернард, после того, как будет покончено с незначительными формальностями, ты будешь жить у него. Но все равно, не забудь того, чему тебя здесь учили. Никогда не забывай ту Церковь, которая приняла тебя в свое лоно и вырастила. Будь всегда хорошим католиком, что бы ни говорили люди.
Да, брат Бернард, сказал я, еще более озадаченный.
Твой дядя здесь. Хочешь увидеться с ним? мягко спросила сестра-настоятельница.
Да, мэм, машинально ответил я. Я был в полном смятении: у меня есть родные! Я не ублюдок, у меня есть семья!
Мистер Бачалтер подошел к двери.
Заходите, мистер Каин.
На пороге показался высокий, почти шести футов, лысоватый широкоплечий человек с красноватым лицом. Его карие глаза казались добрыми и ласковыми. Глядя на него, я вспомнил чьи-то слова о том, что все не католики окажутся в аду. Но теперь мне было все равно, пусть даже я окажусь в аду, только бы на меня смотрели вот так, как он: с любовью, добротой и тревогой из-за боязни мне не понравиться. Человек улыбнулся, и вся комната озарилась светом. Он протянул мне руку, и я принял ее. Рука была теплая, дружеская, внушающая доверие, которое мгновенно и неуловимо возникло между нами.
Значит, ты Фрэнки? спросил он. И голос его тоже был теплым, глубоким и взволнованным.
Да, сэр, ответил я тоже слегка дрожащим голосом.
И так же, как у него, на глаза мои навернулись слезы, а сердце наполнилось любовью. Потому что я знал это родной мне человек, и ничто другое в мире не имеет значения. В наших жилах текла одна кровь, мы принадлежали одной семье. Я знал это. Я чувствовал это.
Немного позже я узнал, как он произносит свою фамилию, «Каин».
А через несколько дней я узнал, что я еврей.
Глава четырнадцатая
Я где-то слышал, что новости имеют свойство распространяться неким загадочным, не поддающимся вычислению путем. За несколько часов до того, как я вернулся к себе, все уже знали, что у меня появилась семья. Меня засыпали вопросами, и я отвечал, как мог. По правде говоря, я толком не знал, о чем рассказывать. Я с нетерпением ждал того часа, когда смогу пойти к Джулии и поделиться с ней неожиданной новостью. После обеда я позвонил ей, чтобы узнать, сможет ли она встретиться со мной, и направился к ней.
Она открыла дверь и впустила меня. Она казалась довольно усталой, но я не обратил на это внимания и стал с жаром рассказывать ей о том, что случилось сегодня. Я сидел на краю кровати, а она в кресле недалеко от меня.
Когда я закончил свой рассказ, она сказала:
Я очень рада, что все сложилось так удачно для тебя. Ты заслужил это. Она говорила чуть отрешенно, устало и без эмоций.
Я взглянул на нее:
Похоже, ты не рада случившемуся?
Она встала и, подойдя к окну, повернулась ко мне спиной. С минуту она молчала. Когда же заговорила, в ее голосе послышались металлические нотки; я никогда раньше не слышал, чтобы она разговаривала таким тоном.
Я уезжаю, Фрэнки. Домой.
Почему? удивился я. И прежде, чем она ответила, добавил: Ты не должна этого делать. Я по-прежнему буду приходить к тебе, что бы ни случилось.
Она повернулась и посмотрела мне в глаза:
Чтобы переспать на халяву?
Я запротестовал:
Нет, потому что ты мне нравишься. Ты должна это знать, ты ведь часто просила меня говорить тебе это.
Нет, сказала Джулия холодно, я тебе безразлична. По крайней мере, то, зачем ты встречаешься со мной, ты можешь делать с каждой девушкой. Она опять повернулась ко мне спиной. Мы больше никогда не увидимся.
Какое-то время я смотрел ей в спину и затем спросил:
Но я все же хочу знать, Джулия, почему?
Она опять посмотрела на меня:
Если ты хочешь знать почему, я скажу тебе: что мне от того, что я встречаюсь с таким молокососом, как ты? Ты ничего не сможешь сделать для меня. Ты даже не сможешь жениться на мне, если я забеременею. Ну, скажи мне, твоему секс-инструктору, на что мне все это? Нет, Фрэнки, хватит! Занятия в летней школе закончились, и ты, как хороший мальчик, должен это понять. Повеселился, и хватит!
Я подошел к ней и взял ее за руку. Она резко высвободила руку.
Но, Джулия
Катись отсюда!
Дурацкий комок застрял у меня в горле, и я поплелся к двери.
Прощай, Джулия.
Она не ответила мне. Я открыл дверь и вышел. Достав из кармана сигарету, закурил. За дверью скрипнула кровать, и я услышал, как Джулия заплакала. Я выскочил на улицу.
Яркий, солнечный день был в разгаре, но я не чувствовал его прелести. Мне было зябко, почти холодно. Войдя в парк, я бросился на траву и уставился в небо невидящими глазами. Мысли беспорядочно носились у меня в голове, и я беспрестанно повторял: «Джулия, Джулия, Джулия»
Я написал Джерри письмо, в котором рассказал о том, что меня берут к себе родственники. Он ответил, что очень рад за меня. Пролетела неделя, и настал день моего отъезда из приюта. Мой дядя должен был приехать за мной после обеда. Упаковав свой скарб в две картонные коробки, я снес их вниз в кабинет управляющего.
Мне больше не хотелось возвращаться в свою комнату. На первом этаже, в спортзале, раздавались голоса, и я решил посмотреть, что там происходит. Но тут прозвенел звонок на завтрак, и я опять пошел наверх, в столовую. Я сел за стол и наклонил голову, пока брат Бернард читал молитву. Вдруг мной овладело странное чувство: мне показалось, что я впервые здесь. Лица, окружавшие меня, казались мне незнакомыми и безразличными. Мне казалось, что я никогда не видел раньше этот холодный мраморный обеденный стол. Но едва я его коснулся, как сразу же нашел место на его поверхности, где когда-то ключом нацарапал свое имя. Я трогал царапины на гладком столе и пытался припомнить, когда же это было. Это было давно, слишком давно, чтобы я мог вспомнить. Мне совершенно не хотелось есть. Я стал размышлять, понравлюсь ли я своей тете и кузинам. Потом я почувствовал, что не хочу отсюда уезжать.
Кое-как поковыряв завтрак и не осилив даже половину, я попросил разрешения у брата Бернарда выйти из-за стола. Похоже, он понимал мое состояние и разрешил.
Я вышел во двор. Здесь я играл в мяч и стоял вместе со всеми, ожидая, когда нас поведут в классы. Сейчас двор был пуст, но мне казалось, я слышу голоса детей, маящихся в ожидании школьного звонка. Мне казалось, я вижу, как они носятся по двору, играя в мяч и салки, оставив свои учебники на земле, чтобы не потерять очередь. Я взглянул на колокольню церкви Святой Терезы, надеясь услышать перезвон ее колоколов.
Вдруг передо мной легла чья-то тень. Я поднял глаза: это был брат Бернард.
Ты испытываешь странные чувства, не правда ли, Фрэнсис? Это было скорее утверждение, нежели вопрос.
Я кивнул.
Я знаю, что ты чувствуешь сейчас, продолжал он. Я наблюдаю, как ты взрослеешь, вот уже много лет, с тех пор, как ты был совсем крошкой. Я помню, как ты делал первые шаги, какое забавное было у тебя лицо, когда ты пытался встать после того, как падал. Ты никогда не плакал, только крепко сжимал рот и снова и снова пытался встать. Я помню, как ты болел. Я пытался объяснить тебе мир людей. А теперь ты вырос и стал хорошим и крепким парнем, и я горжусь тобой. Я старался быть тебе и матерью и отцом: смягчать твои разочарования, поддерживать тебя, когда ты был на грани отчаяния. Я знаю тебя лучше, чем кто-либо другой, лучше, чем ты сам. Мне известно, когда ты счастлив, а когда грустен. Но было кое-что, о чем я не мог сказать тебе, то, к чему ты должен был прийти сам. Я видел, как ты сам до всего дошел: мне об этом рассказали жесткие складки вокруг твоего рта и тени, которые легли возле твоих глаз. Тут уж я ничего не мог поделать: мне оставалось лишь надеяться, что с тобой будет все в порядке, что все, происходящее вокруг тебя, нанесет не слишком большой ущерб твоей душе. И все же я всегда думаю, что недостаточно сделал для тебя.