Отец Угрим велел бы сбросить труп в реку.
Почему?
Грешно. Жизнь дана не для того это если кратко.
Длинно и не надо, отмахнулся Роман, заметив интерес к разговору со стороны соседей, и уставился снова в окно.
Ещё сутки пути, и поезд медленно подполз к станции, на которой Роман и Аглая сошли. Единственный страж порядка отсиживался внутри здания и безразлично скользнул по ним взглядом. Зато поднялся со скамьи другой человек, мужчина в шубе до колен и огромных меховых рукавицах, размашисто поклонился Аглае, кивнул Роману и, всё так же без слов, развернулся и пошел к выходу.
Роман не выдержал, бросил взгляд на полицейского тот, отвернувшись, беседовал с кассиршей.
Разве вы не скрываетесь? спросил Аглаю, но та снова улыбнулась:
Чудные вы, москвичи! Здесь все знакомые, что скрываться! Сюда же торговать возят.
Ты же говорила, что деньгами не пользуетесь?
Мы нет, а старосты собирают десятину и возят сюда.
На продажу? въедливо уточнил Роман. Аглая закатила глаза:
Обмен! Меняют на полезные для всех вещи. И хватит уже разговоров, холодно.
Роман заподозрил, что истинная причина была в том, что они нагнали молчаливого мужчину на выходе из вокзала. Там стояла потрёпанная машина; вещи убрали в багажник, Аглае открыли дверь спереди, а вот Романа отправили назад, к двум женщинам и корзинам, замотанным сверху тряпками. Поехали.
Воняло луком и прогорклым маслом.
Автомобиль, рыча и подскакивая, переваливался по заснеженному бездорожью; в окне быстро кончился город и потекли бесконечные серо-белые поля.
От Аглаи виделась одна меховая шапка. Может, зря поехал?
Делать всё равно было нечего, и Роман лениво покатал эту мысль в мозгу. Можно было бы, как он убедил мать, поехать к тетке под Тулу, отсидеться там. Сомнительно, чтобы кто-то стал его там искать; а если бы и стал, то есть ещё дальние родственники в Вельске; правда всё, что о нём помнил Ромка, был февральский холод но родичи наверняка отпаивали бы его из самовара. Да что там делать, куда пойти? Скука.
Остаться в Москве нет, это не вариант. Даже мать согласилась, что до конца этой заварушки ему лучше не появляться. Сейчас московские неприятности казались далекими и несущественными. Какая-то часть Романа, правда, немного жалела Тёму; впрочем, для всех так будет лучше, повторил он себе ту же фразу, что и говорил матери. Его не сильно потреплют ну приедут родители, ну будет неприятный разговор но вряд ли отчислят. Вид паникующего Артёма его раздражал словно он не понимал этого, и словно не понимал, что у Ромы не оставалось иного выхода. Идиот. Недаром даже у недалекой Сони получалось им верховодить.
Хотя Артём и раздражал вечными попытками угодить родителям, учителям и быть хорошим и удобным для всех окружающих, всё же зла Роман ему не желал: дружить мы, конечно, перестанем (хотя и в этом, зная мягкий нрав Тёмы, Роман не был уверен до конца) и хорошо бы, чтобы это заставило его пересмотреть планы на Соню, эту маленькую глупую крыску. Именно так он представлял себе её крыса, с хвостиком в виде косы. Вцепится, оглянется и тащит в норку.
Вернусь посмотрю на её лицо Машину подбросило на очередном ухабе, и Романа ударило по ноге чужой корзиной. Так зачем он вообще туда прется? Настроение его снова изменилось: с тоской подумал, что уже давно бы пил у камина домашнее вино, к тому же тульский дядька очень прилично играл в бридж и преферанс. Тащиться в такую даль ради сомнительных перспектив?
Впрочем, перспективы прояснились довольно быстро. Машина остановилась напротив кладбища: над сугробами виднелись верхушки крестов. Аглая вышла, открыла дверь, Рома вывалился, машина фыркнула и потащилась вперед без них.
Вещи наши Федот сам отвезет, сказала Аглая и протянула руку в сторону, вот.
Рома обернулся.
Оно?
Да.
Напротив кладбища, с другой стороны дороги были видны кирпичные развалины старинной церкви, на крыше которой покачивалась на ветру берёзка, а за ней виднелись уже развалины не опознаваемые, в которых колонны перемежались с деревьями. Крыши не было.
Рома сделал шаг к ним в сторону, но Аглая схватила его за руку:
Не сейчас! Нас хватятся.
Он постоял, изучая; затем решил согласиться.
Но тянуть не будем.
Сама не жажду.
Ты уверена, что за нами не будут следить?
Будут. Но ночью вряд ли. Здесь работы столько, что в полночь народ дрыхнет без задних ног. В шесть утра подъем.
Уложимся, и Роман довольно зашагал вслед за машиной. Пройдя немного, заметил тропинку, ведущую в лес, и пробежался по ней, увязая в снегу. Вознаграждение последовало: за соснами показался вид, от которого захватило дух: широченная река, засыпанная снегом, на дальнем берегу сплошь лес, а на ближнем, под утёсом деревенские дома, из крыш которых летел дым в свежий морозный воздух. Рома оглянулся, улыбаясь:
Ну и местечко вы, Аглая-краса, отхватили!
Аглая подошла к нему, румяная, чуть раздосадованная:
Что ты убегаешь! Надо вниз, меня ждут.
Ах, ждут! Ждут это другое дело, Рома обнял её, прижал к себе. Она молчала, улыбалась.
Радуйся, что сейчас зима, а то он наклонился к ней, поцеловал пухлую искусанную губу. И ещё раз.
Рома, вечером, она отстранилась, прерывисто дыша. Он кивнул, приходя в себя. Вечером. Они здесь по делу.
Поселение его разочаровало. Не сильно, но всё же глядя на простые деревенские дома с заборчиками он понял, что ждал большего. Аглая словно почувствовала это и, оправдываясь, сказала:
Зимой все по домам, только в воскресенье на проповедь выбираются. А летом тут многолюдно, праздники на берегу
Что празднуют?
Ну как что Обретение пророка Феоктиста, например, усмехнулась Аглая и поправила выбившуюся прядь. Не дни рождения и не новый год, если ты об этом. А вот наш гостевой дом
Уже интереснее. Дом представлял собой трехэтажный терем, добротно срубленный, украшенный сверху какой-то свесившейся тряпкой видимо, флагом а вокруг деревянные столбы; подойдя ближе, Роман понял, что на столбе вырезано человеческое лицо с длинным носом, глазами с дырами в них и полосами, изображающими волосы.
Двенадцать идолов, помнишь, я тебе рассказывала?
Он ничего не помнил, потому что в эту ересь толком не вслушивался, но кивнул. Идолы так идолы. Они поднялись на крыльцо и вошли внутрь. Щёки обдало теплом, в нос бросился запах свежего хлеба. А они тут неплохо устроились!
Пока Аглая взяла на себя политесы, Роман оглядывался. Их провели в просторную комнату, очень чистую и залитую светом из широких окон; по углам гнездились картины с какими-то бородатыми мужиками наверное, с этим самым Феоктистом или идолами, шут их знает: мужики, словно не одобряя такое несерьёзное отношение, сжав губы, таращились на Романа. Помимо картин, были ещё свечи; пластиковые цветы, которые он видел в последний раз на похоронах, разноцветные бусы свешивались с гвоздиков, заботливо прибитых рядом с картинами; под ногами лежали мягкие тряпичные коврики один-в-один как те, которые бесконечно из остатков тканей шила его бабка-рукодельница (когда не шила, вязала такие же бесконечные шарфы). Одна из стен была занавешена длинными шёлковыми шторами, под которыми просвечивали картины и предметы должно быть, священное место. Роме захотелось сунуть туда нос, и он, улучив момент, подобрался ближе, к бородатому мужику со смуглым лицом, который что-то втолковывал:
Non, je nest apprende pas Verstehen Sie? Do you understand?
Ферштейн, ферштейн, махал на него собеседник с совершенно заурядной сельско-славянской физией, голубоглазый, русый хоть помещай в учебник как образец. Про-рок Фе-ок-тист! Понял, дубина?
Пальцем при этом он тыкал в картину сбоку от штор, где черноволосый и черноглазый мужчина, похожий скорее не на пророка, а на дьявола, мрачно таращился перед собой, назидательно подняв указательный палец. Впечатленный пророком и пальцем иностранец пытался продолжить беседу с этим диким русским, и Роман, напустив вид полной беспечности, оглянулся, а затем отодвинул штору. Однако! Быстрого взгляда хватило, чтобы понять там, под этим жалким прикрытием, висит настоящая икона, богато отделанная золотом и камнями, а рядом ещё и лежит книга в кожаном переплете. Сердце Романа заколотилось, он взглянул на собеседников сбоку: