В центре площади над каменным фундаментом рабочие натягивали строительные леса. Рядом сгружали красный кирпич.
Новую церковь закладывают, пояснил Новоселецкий.
Ул. Скобелевская. Вдали виден храм Александра Невского.
Свернули направо. На углу вкусно пахнуло сдобой, аж слюна выделилась.
Тут у нас Гузняевская пекарня, прокомментировал исправник, А сразу за углом живёт славный скорняк Крупин. Мотайте на ус, Василий Кириллович, если в том будет нужда.
Перед въездом на узенькую улочку под названием Луговая извозчик остановил лошадь:
Извиняйте, Ваше высокородие. Но к участку не поеду увязну. Ишь как развезло-то!
И верно; улочка вся была полная талой водой. Новоселецкий покряхтел и сошёл с экипажа. Аладьин за ним. Погружаясь по щиколотку, а где и по самую голень в воду, они дочапали к крылечку скромного деревянного домишки.
Тут у нас третий участок, сообщил Новоселецкий, поднимаясь на крыльцо, Но надзирателя нет; исполняющий дела Григорьев, и он отчаянно ударил кулаком по двери, Яков! Открывай!
Но на дверной дужке оказался висячий замок.
Тьфу ты! Едрёный конь! сплюнул исправник, Шляется где-то. Зря выпачкались. Айда обратно!
По другой, менее грязной, улице экипаж выехал на Ивановскую.
Дом общественного собрания; вон то здание с маленькими башенками на крыше; один из домов купцов Покровских, продолжал Новоселецкий, А напротив татарская мечеть.
Подъехали к мосту.
Второй полицейский участок находится в Заречной части города. Съездим уж и туда, пока мост не сорвало.
В каком смысле «не сорвало»? не понял Аладьин.
Да почитай каждый год опоры ледоходом срывает, пояснил Новоселецкий.
Ул. Ивановская. Дом Общественного собрания.
Угол ул. Ивановская и ул. Азиатская. Мечеть.
Возле моста произошёл затор. Какой-то незадачливый возница потерял колесо, и с его телеги рассыпались деревянные бочки, заполонив дорогу. Крестьяне, что толкались на мосту, кинулись ловить разбежавшийся товар. Бабы визжали, уклоняясь от летящих на них бочек. Мальчишки хохотали и прыгали в грязи. Извозчики, лишённые возможности проезда, на все лады костерили неудачника. С Соборной площади тянулся народ поглазеть на весёлое зрелище.
Аладьин вытянул шею и невольно рассмеялся, наблюдая, как убегающий от бочки паренёк лихо вскарабкался на фонарный столб. И тут Василий увидел ЕЁ
Она стояла на крыльце двухэтажного каменного здания возле моста. И весело хохотала над сидящим на столбе пареньком.
Аладьин, точно под гипнозом, потянулся в её сторону и чуть не вывалился из экипажа. Подумать только! Он и предположить не мог, что в далёком уездном городе живут такие красивые барышни!
Она была, какая-то неземная. Точно сошедшая с полотна художника, где весь мир выполнен неровными мазками, на фоне которых она светилась так отчётливо и ярко, что невозможно было глаз отвести.
Уже освободился мост. И тронулся их экипаж. А Василий всё задирал назад голову, чтобы продлить это счастливое мгновение. Пока Новоселецкий не одёрнул его:
Что там такое, Василий Кириллович? Кого Вы высматриваете?
Второй полицейский участок на Береговой улице Аладьин посетил, как во сне. Пока Митрофан Иванович строго говорил с надзирателем, отчитывая того за какие-то провинности, Василий сидел на лавке с глупым выражением лица и тихо улыбался. А перед глазами его летали радужные круги, как, если бы он долго смотрел на солнце
Возвращались той же дорогой. И Аладьин с нетерпением ждал приближения того места, где часом раньше на него снизошла благодать. Разумеется, диковинной красавицы там уже не было. По улице, мимо каменного дома сновали горожане, жизнь уездного города текла своим чередом, ничем не примечательно.
Василий грустно вздохнул и подумал: «А, может, мне это привиделось?» Но, на всякий случай, спросил Новоселецкого:
А чей это дом?
Купца Ахметова.
Угол ул. Уфимской и ул. Сибирской. Дом купца Ш. Ахметова.
Обогнули площадь с главным городским храмом Христорождественским и выехали на улицу Большую. Пересекая Исетскую, Аладьин покосился на дом купца Кузнецова; там во дворе между столбов полоскалось на ветру выстиранное бельё, видимо, на новой верёвке.
По левую сторону проплыло здание духовного училища с Покровской церковью, а следом могучие синие купола женского Одигитриевского монастыря. Впереди замаячила уже знакомая Аладьину дорога, ведущая мимо кладбища к железнодорожной станции.
Христорождественский собор
Ул. Большая. Одигитриевский монастырь.
Четвёртый участок самый тяжёлый, признался Новоселецкий, Это привокзальная часть. Сейчас увидите, какое это печальное зрелище: строения исключительно деревянные, улицы не распланированы, не замощены, фонарей нет, всюду непролазная грязь. Хорошей питьевой воды, и той нет. Зато вина с водкой в избытке! Работать в полиции там никто не желает, потому как место скверное. От города в стороне. Народишко живёт разносортный, тёмный. Даже посёлки там названия носят характерные Колупаевка, Шугаевка да Грабиловка. При случае сажай любого не ошибёшься.
Почему?
Наибольшее число преступлений у нас оттуда. Видишь ли, место это обжилось и выросло за счёт проведения железной дороги. Сперва тут селились разные служащие при дороге. Потом мелкие торговцы. И все постройки возникали без всякого на то разрешения городских властей. А некоторые до сих пор являются самовольными. За десять лет территория разрослась до огромных размеров. Двадцать семь тысяч населения в ней! И на всё хозяйство у меня там один надзиратель, и тот исполняющий дела местный офицер Волосов. Да два урядника. А там один Переселенческий пункт чего стоит!
А что это такое?
Это большой участок недалеко от станции, застроенный бараками. Там получает временное пристанище весь без разбору люд, проезжающий через станцию Челябинск, Новоселецкий недовольно поморщился, Расписание поездов сделано так, что к нам на станцию из центральной части России поезда приходят дважды в день. А от нас в Сибирь только раз в неделю. Вот они и толкутся тут бесконечно! Попробуй уследи!
Митрофан Иванович, вкрадчиво произнёс Аладьин, А ведь, если бы к нам пожаловал Оборотень, это для него лучшее место.
Да без тебя знаю! огрызнулся тот.
От станции свернули направо и тут же угодили в непролазную грязь. Экипаж начало болтать из стороны в сторону. Возница нервничал, кричал, дёргал поводья.
Картина Николаевского посёлка предстала в глазах Аладьина именно такой, как нарисовал её Новоселецкий убогие низенькие домишки, выстроенные до того беспорядочно, что улиц не разобрать. Повсюду грязь, лающие собаки и сомнительного вида народец. Особенно резали взгляд чумазые цыгане и нищие-попрошайки.
Остановились возле забрызганного грязью крыльца покосившейся деревянной хибары. Новоселецкий спрыгнул с экипажа и пошёл внутрь. Аладьин за ним, брезгливо избегая возможности прикоснуться к чему-либо.
Здоров будешь, Филипп! громогласно поприветствовал исправник рослого детину, разжигающего печь.
Доброго здоровья, Митрофан Иванович.
Где сам?
Гордей Зиновьевич? Так на насыпь ушёл; там поутру убитого нашли.
Кто б сомневался, пробубнил себе под нос Новоселецкий, Ладно. Тогда и мы туда.
Может, чайку? любезно осведомился Филипп, хватая с полу закопчённый до черноты чайник.
Нет-нет! спешно возразил Аладьин, переменившись в лице.
Некогда. В другой раз, ответил Новоселецкий.
Николаевский посёлок при станции.
До окраинной улицы доехали на экипаже. Дальше пешком по насыпи к железнодорожному полотну. Там толпился народ. Митрофан Иванович уважительно пожал руку офицеру в синем форменном кафтане: