Доживать? Доживать? Значит, доживаешь ты? Со скольких лет ты доживаешь? С тридцати четырех, как папа ушел? С сорока доживаешь, как узнала, что он на другой женился и там свой маленький? Со скольких ты решила, что доживаешь?
А может, и раньше. Может, и раньше. Может, я с детства с самого, с юности такая. Может, он потому и ушел от меня. А? У мамы побежали крупные слезы из глаз, казавшиеся еще больше под увеличивающими линзами. Я литературой зачитывалась с тринадцати. И все мне грезилось, что я такая же интересная, как героини. Такая же особенная. Всё хотелось видеть себя такой. А была я самой обыкновенной. И потому читать мне было всегда интереснее, чем жить. Там со стороны могла я определить, кто из героев прав, кто не прав, и так легко мне было в том мире, а в этом нет. В этом было страшно. Не бывает такого в жизни, как в «Барышне-крестьянке», что можно переодеться в того, кем не являешься, и начать чудить, не бывает, а в книгах бывает. Не разговаривают люди с цветами и животными, как Герда Андерсена, а если разговаривают, то они психи, скорее всего. Не бывает в жизни волшебства, мистики, когда можешь перенестись из одного пространства в другое, а в книгах пожалуйста. Не варят люди каши из топора, нет скатертей-самобранок в природе. Не признаются прекрасным незнакомкам герои в любви сразу, как увидят. Не бросают в жизни, как в книгах, все ради другого человека.
Стасов расплылся в дурацкой улыбке:
А если бывает, мам? Если вот это вот все, что ты перечислила, бывает в жизни?
Ну, может, у кого-то и бывает.
А если, мам, вот встречаешь такого человека, как из книг, а тебе за него все время немного стыдно? Вроде бы и нравится все это, но как-то непривычно, непонятно. Потому что правильно ты говоришь, в жизни все проще и площе.
Мне всегда за отца твоего стыдно было, мне хотелось тихо и просто, а он то научное обоснование НЛО искал, то из трех рабочих радиоприемников собирал один нерабочий. То уходил в самоназначенную экспедицию в тайгу и возвращался с парой-тройкой клещей в промежности. То тащил домой раненых ворон и безногих собак. И когда он собрал один пакет вещей, обычный целлофановый такой, и сказал, что уходит, мне вдруг стало стыдно за себя. Всегда было стыдно за него, а тут за себя стало.
За что именно?
За то, что я думала, что я такая умная, начитанная, реалистичная. Я думала, я Татьяна Ларина или Раневская, а оказалось, что я человек в футляре.
Нет, мамочка, не так это. Иногда просто встречаются герои из разных произведений, понимаешь. Папа был из Жюля Верна или Айзека Азимова, а ты из Пушкина, и вам друг друга не понять было, не услышать, как бы вы ни старались.
Мама улыбнулась, но горько:
Ты вот у меня такой нелитературный был, а сейчас одним предложением объяснил мне всю мою жизненную трагедию на примере книг.
Ну, во-первых, не трагедию. А во-вторых, у меня были хорошие учителя. Стасов подскочил к маме и поцеловал ее в седую кудрявую макушку.
Мне, мам, пора, есть одно важное дело. Я поеду. А ты возьми да и позови дядю Сережу с тобой в театр. Почему нет? Тети Аллы уже больше десяти лет нет. Вы оба любите подмостки и классику. Сейчас такой выбор везде, такой богатый репертуар. Сходите, а?
Может, и сходим, может. Он давно зовет, а мне все неудобно было как-то.
А ты сходи, сходи.
Стасов выскочил из квартиры, как подросток, перепрыгивая с одной ступеньки на другую. Сердце у него колотилось, билось взъерошенным голубем внутри.
Глава 6. День. Хлюпик
Дверь открыл мальчишка лет шести. Ее мальчишка, похожий на Буратино большим подвижным ртом и озорным взглядом. Только лицо его совершенно белое, не унаследовало от матери ни одной, самой малюсенькой веснушки.
Привет! произнес Стасов дружелюбно, чуть изменив голос, как не нарочно делают взрослые в разговоре с детьми.
Привет. А кто ты? спросил пацаненок.
Я мамин друг.
Мужчина на пороге казался ребенку слишком торжественным.
Новый какой-то? спросил он, пытаясь разобраться.
Стасов ощутил замешательство. Из кухни появилась Стася в одной безразмерной футболке с наскоро собранным пучком на голове, из которого свисали выбившиеся пряди.
Стасов, что ты тут делаешь?
Я поговорить пришел.
Гость был взволнован. Стася видела это по его влажному лицу и не уложенным волосам. Он заметил, что она оценивающе смерила его взглядом. Поправил волосы растопыренной рукой, отчего стал еще более растрепанным.
Сынок, иди в свою комнату, Стася мягко направила мальчугана к себе и прикрыла за ним дверь. Говори, раз пришел. Она сомкнула руки на груди и прислонилась к стене.
Стасов ожидал иной реакции на свой приход, но был слишком возбужден, чтобы анализировать. Он понимал, что она злится на него за новость о переводе в Москву.
Стась, я, знаешь, я ведь понял эту штуку про ногу. Я вначале решил, что это абсолютнейшая глупость, наложил эту концепцию на все свои прежние отношения, и нигде она не работала. И потом меня как шарахнуло. И я понял, что с тобой она работает. Понимаешь? С тобой работает. Мне совсем неважно, есть у тебя нога или нет. Да тебе эта бионическая нога даже пошла бы! Он сиял, но Стася смотрела на него внимательно и отстраненно. Знаешь, ты ведь как аналоговая музыка. Всё, как ты и говорила. Есть те, с кем просто и понятно, но неинтересно, предсказуемо. Нажал на иконку и звучит, а жизнь, она не там, жизнь там, где сложно и в то же время радостно, и тогда оно ведь ценится куда больше. Стася чуть улыбнулась. Мне все было стыдно за тебя, все время было стыдно, но я хочу, чтобы мне с тобой было стыдно. С тобой вместе. Хочу этого.
Стыдно? От улыбки у нее не осталось следа. Почему тебе было стыдно? Она не понимала.
Да, ну декольте это твое огромное, в котором все утопали, и как ты горланила песни из душа, эзотерика, и этот наряд, и секс в ресторане, и французский говорок Он увидел удивление на ее лице и остановился.
Так тебе было стыдно? Стыдно за меня все это время? Стыдно? Стася рассмеялась.
Ну было, и что, главное, что сейчас я хочу с тобой быть.
Хочешь, Стасов? Со мной быть хочешь? А не думаешь ли ты, что я могу не хотеть. Могу, вот представь себе, не хотеть с тобой быть, она развела в стороны руки.
Не дури, Стася, не дури! Я же просто так сказал, и не то чтобы прям стыдно, ну просто неловко иногда. Он, злой на самого себя, стукнул кулаком в стену. Прости, я не хотел. Я люблю. В прихожей повисла пауза. Ты ведь веришь в глубины подсознания. Может, я тогда не просто так тебе сказал, что люблю, на корпорате, пьяный в стельку. Может, подсознание мое знало, что я люблю, а я еще нет. Оно, может, умнее нас, прозорливее. И я сказал. А теперь понял. Теперь только понял.
Я ничего не чувствую, хлюпик.
Чего ты не чувствуешь?
Ничего, хлюпик.
Да хватит же уже меня так называть! Что еще за хлюпик? Что за хлюпик, откуда нафиг ты вообще это взяла?
Хлюпик это ты и такие, как ты, голос ее был резким и холодным.
Что это еще за «такие, как я», это какая-то определенная каста? Сообщество хлюпиков? Как туда попадают? Может, расскажешь, чтобы я получше знал о том клубе, в котором так упорно состою?
Такие, как ты, выращенные любящими мамами, зацелованные в попку, хорошо образованные и подающие надежды. Такие, кто думают, что они выбирают. Общаются так, будто выбирают. Каждый бабский шаг оценивают. Каждую родинку, объемы и размеры заносят в табличку в своей голове. За каждый поступок галочку ставят. И все время сравнивают, сравнивают, сравнивают. Как счетные машины сравнивают. И очень боятся ошибиться и взять то, что не так будет статусно для них, не так подходяще. А тут, можешь представить, все не по плану, и вдруг он захотел. Он так предусмотрительно заявил этой женщине, что ей могут быть отведены только два дня выходных, только два, и не более, а дальше другие планы, другая жизнь. Перспективы. И он ведь такой честный, он сразу обо всем предупредил, с него взятки гладки, ведь он так хорошо воспитан, он обо всем предупреждает. Заранее. А тут вдруг захотелось. Ведь он великий выбиратель. Он выбрал, значит, все-то у него должно быть. А нет, Стасов. Нет! Я не выбираю. Вот представь себе, я тебя не выбираю, голос ее дрожал, она была в два раза более эмоциональной, чем тогда с тесаком на кухне.