Ты больше не звони мне, Алина, сказал Валерка. Ни к чему все это. А о том, что я тебе сказал, забудь. Не было ничего. Моя жизнь больше не должна тебя касаться.
Ты что, сбесился, что ли? возмутилась она. Как хочешь, черт с тобой. Выкручивайся сам. И сразу стала чужой и холодной.
Валерка вышел на улицу. Город только начинал просыпаться. Людей было немного, и все они были заняты сами собой.
Вдруг он словно натолкнулся на преграду. Перед ним стоял Гурано.
Здорово, парень, погулять вышел?
Валерка отшатнулся.
Не бойся, воевать с тобой не буду. Испугался, поди?
Да, просто сказал Валерка, было немного.
Ну и хорошо, что сознался, дурак бы стал отнекиваться. Я тебя не трону, если дурить не будешь. Просто пригляжу. Чтобы ты чего не натворил.
И тут Валерка почувствовал невероятное облегчение, словно с души его камень упал.
«В самом деле, подумал он, с такой защитой, как этот цыган, бояться нечего. Седой все предусмотрел. Знает, на кого положиться. С Седым можно иметь дело!»
Гурано улыбнулся, показав золотые зубы, и чуть ли не пропел:
Куда пойдем, милый?
Надо бы Седого повидать, сказал Валерка. Покаяться хочу.
Вот тебе раз! Неужели есть в чем? развел руками Гурано.
Да нет, ты меня не понял, я не подставлял никого, но от бабы своей ушел и больше к ней не вернусь.
Это по-цыгански, сказал Гурано. Если душа твоя от нее отвернулась, значит, надо к душе прислушаться. А может, она чего тебе предложила? А? Ну, сознавайся, колись Против Седого что-нибудь замыслила?
Валерка понял, что одно его неосторожное словои Алине больше не жить. И он промолчал.
Гурано взял его под руку, и они, как два закадычных друга, медленно пошли по утреннему городу.
Митя вспомнил об этом убежище случайно. Деваться ему было некуда, и он решил рискнуть. Старика этого он знал давно, но в последние два года посещал редко, только иногда звонил по телефону. Старик доживал свои дни одиноко, никого не привечая и трудно сходясь с людьми. Ухаживала за ним племянница, которая тоже была в возрасте, но сохранила бодрый вид и недюжинную энергию. Говорил старик редко, а выпивал с удовольствием и, когда собирались гости, сидел и смотрел на них своими уже почти бесцветными глазами, словно вопрошая: «Ну, что новенького скажете, такого, чего я еще не знаю?»
Как ни удивительно, но старик обрадовался Митиному приходу, напоил его чаем и, ни о чем не расспрашивая, оставил ночевать. «Человек, если захочет, сам все расскажет», любил говорить он. И Митя выложил старику все, что с ним произошло. Тот как будто не удивился, а просто сказал:
Живи у меня, Митя, пока все не образуется. А там видно будет
Так Митя поселился у старика. Сердце подсказывало: его ищут, и так оно и было. Его искали цыгане, его искал Седой, его искали власти. А он был совсем рядом.
В юности Митя писал стихи, и старик, работавший тогда в многотиражке, напечатал первое его стихотворение.
Достойно печати, иронически улыбаясь, проговорил он.
И первое Митино стихотворение ушло в свет. А люди никогда не забывают своих первых стихов, какими бы они ни были.
У каждого человека должен быть свой старик, к которому он мог бы прийти в любое время суток и выпить стакан чая или водки. Старики принимают и утешают страждущих, а о своих радостях и печалях словно и не помнят.
Однажды в метро встретил я парня, рассказывал старик, и так раскритиковал его стихи, что он перестал писать.
Эх, метр, возмутился Митя, а может, парень талантлив и вы сделали черное дело?
Он не талантлив, возразил старик. Если бы мог не писать, разве послушался бы меня? Значит, стихи для негозабава. Тебе, Митя, я бы не стал говорить, чтобы ты бросил писать.
Почему?
Бесполезно. Разве зависит от меня, будешь ты писать или нет? Я только подскажу тебе, а остальное ты сделаешь сам. Старик продолжал жить в совершенно другой эпохе. Он был знаком с Есениным, Цветаевой, Пильняком. И душой своей все еще находился там, среди них.
Однажды пьяные Есенин и Мариенгоф раскритиковали стихи какого-то парня, который обратился к ним за советом и помощью, а тот вышел в коридор и застрелился. Есенина так потрясла его смерть, что он долго не мог прийти в себя. Все время повторял: «Талантливый парень, а мы с Толькойпьянчуги!»
Да, протянул Митя, бывает
Ты, Митя, сломался на пустом месте, а о своем призвании забыл. Женщина тебя погубила. Это все оттого, что ты ушел от хороших людей.
Я думал, ответил Митя, что мне достаточно одной любви и одного друга. А они оба меня и предали. И вот я остался один. Теперь можно и творчеством заняться, рассмеялся Митя.
Одиночествосвято, но оно ненадолго, усмехнулся старик. Я вот живу не своей жизнью, а жизнью людей, которые меня окружают. Жду писем, телефонных звонков, людей. Сам влиять на события я уже не могу, стар стал, да и не хочется. Ты, Митя, не удивляйся тому, что я тебе все это говорю. Может быть, когда-нибудь и тебе захочется написать обо мне пару слов. А то, что я на тебя пародии пишу, так ты не серчай, знаешь, как это было у Блока: «Здесь жили поэты и каждый встречал другого надменной улыбкой».
Ну конечно, я все понимаю и не обижаюсь.
Вот сегодня вечерком мы с тобой вдвоем будем, тогда обо всем и поговорим
Но побыть одним им так и не удалось.
От зеленого абажура на четырехугольный стол падали продолговатые тени. Толстая неуклюжая баба танцевала, обнимая за шею стройного парня. Ее руки были похожи на жерла орудий. Тени изгибались совсем не в такт музыке и продолжали плавать по комнате, как птицы на водяной глади.
Ну и натворил же вчера наш метр, услышал Митя голос парня в шерстяной рубашке, плотно облегавшей его коренастую фигуру.
Что он выкинул? переспросил его другой парень.
Напился до чертиков и целовался с кем-то.
Ха-ха-ха, взревели вокруг.
Люди отступили, прижались к стенам, и Митя оказался в середине круга, со всех сторон окруженный хищными оскалами.
Чего они там гогочут? полюбопытствовал старик.
Ничего, метр, все хорошо, успокоил его Митя.
Старик обнял Митю и прижался седой головой к его плечу.
Ты знаешь, парень, а ведь они, когда гуляют, твои песни поют. Рад?
Чего там!
Поцелуй меня, касатик, разрешаю тебе первый раз в жизни, прошептала женщина с испитым лицом. Ее шепот был трагически-неестественным и оттого совершенно мерзким. Она низко поклонилась, затем разогнулась, и дробная трель цыганочки пронеслась по комнате:
Эх, раз, еще раз, еще много-много раз
Парень в очках завернулся в простыню, глухо вскрикнул и начал какой-то странный танец в саване, напоминающий погребальную процессию.
Митя, прошептала девушка, стоящая неподалеку, уйдем отсюда, уйдем, мне страшно, они отпевают старика.
Митя почувствовал, как мороз пробежал по коже, и содрогнулся. Он встал, накинул пиджак. Старик по-прежнему сидел в кресле и не отрываясь смотрел в одну точку. Митя тронул его за плечо.
Ты уходишь, Митя? Почему?
Не могу их выносить. Сейчас я начну бить эти морды.
Да, да, в такт Митиным мыслям сказал старик, не удалось нам поговорить наедине. Не так я представлял себе свои последние дни
Дом-то старый, неожиданно сказал Митя. Наверное, скоро его сломают.
И музыка чудная, тихо вымолвил старик, когда я был молодым, такой музыки не было.
Я ненадолго, пойду пройдусь, сказал Митя. Я не прощаюсь.
Старик крепко сжал его руку.
Ты не забывай меня, Митя
Проклятие на всех нас лежит, сказал Митя, а за чтоне знаю!
Словно издалека донесся гитарный перебор, и хриплый женский голос вывел:
Эх, раз, еще раз, еще много-много раз
Когда Митя вернулся, старик все так же сидел у стола и смотрел на подоконник, по которому гуляли голуби. В комнате никого не было, кругом валялись окурки и пустые бутылки, пахло застоявшейся пищей и табаком.
Старик не боялся людей, и, может быть, поэтому, они все время наказывали его, порой бессознательно, порой намеренно. Старик не столько верил им, сколько спасался от одиночества, и люди чувствовали это. И все же часто они уходили раньше времени, особенно когда в доме не было водки и говорить было не о чем