Ну? Узнал меня?
Вопрос был задан вполне мирным тоном.
Саша промолчал. Перминев шагнул в камеру.
Ты ошибаешься, сынок, если думаешь, что молчаниезолото. Здесь этот товар не в цене. Я мог бы покалечить тебя в прошлый разпомнишь, тогда на улице? Но не стал этого делать, потому что ты повел себя правильно. В результате твоя девушка Лена жива и невредима и отдыхает сейчас в Мурманске. Если ты послушаешься меня и на этот раз, то окажешься на свободе еще сегодня. Учти, с теми, кто сюда попадает, такое не часто случается.
Саша взглянул на него снизу вверх. Ему хотелось верить.
Мне нужна информация по одному делу, важность которого ты даже не представляешь. Перминев присел рядом с ним на койку и расстегнул пиджак. Ты хорошо знал мать Лены?
Сердце у Саши часто забилось. «Неужели им нужно только это? Может, они и вправду ничего не знают о Паркере?»
Да нет, не сказал бы, ответил он Перминеву. Иногда мы виделись у них дома, когда я заходил за Леной. Мне казалось, что она меня недолюбливает.
Почему?
Не знаю, она никогда не говорила со мной откровенно.
Кого ты знаешь из ее знакомых?
Почти никого. Она меня ни с кем не знакомила.
Где отец Лены?
По-моему, умер, когда она была еще маленькой. Лена мне говорила, что не помнит его.
Перминев расслабился, с утомленным видом привалившись спиной к стене. Саша, напротив, приободрился, почувствовал себя увереннее. Резкий удар в голову, сбросивший его на бетонный пол камеры, был для него полной неожиданностью. Он привстал на колени, держась рукой за правый висок.
«Мальчишка, скорее всего, не врет, думал тем временем Перминев. Да что толку?»
Он встал, приподнял Сашу за шиворот и бросил на нары. В тусклом свете подслеповатой лампочки лицо юноши казалось землисто-серым, а длинное тощее тело безжизненным, как у марионетки, которую кукольник снял с руки. Перминев снова занес кулак, но передумал.
Думай, Саша, вспоминай. С кем дружила Николаева, с кем встречалась?
Корчась от боли, Саша поднялся и сел на койке. Он по-прежнему держался за правую сторону лица. Ощущение было такое, будто он налетел на самосвал.
Я никого не знаю. Разве что доктора, которая к ней ходила, Марину Александровну. Она живет на Ленинском. Недавно мы были у нее в гостях. Больше никого
Перминев поднялся. Все, с него хватит. Раскалывать мальчишку дальшетолько попусту тратить время. Генерал, похоже, свихнулся на этом деле. Скоро пол-Москвы пересажает в кутузку.
Постарайся вспомнить еще кого-нибудь. И не вздумай врать, не то пожалеешь. Горько пожалеешь.
Перминев запер за собой дверь камеры и направился к дежурному сержанту.
Подержите его еще часик, а потом выбросьте вон, приказал он милиционеру.
На калмыцком лице сержанта проступило недоумение.
Отпустить его, товарищ начальник, совсем пусть идет, да? переспросил он на ломанном русском.
Перминев злобно усмехнулся.
Слушай ты, чурка. Я понимаю, что такое ты слышишь впервые, и лишь поэтому повторяю еще раз: через час отпустишь его. Сам лично проводишь до проходной и откроешь ему дверь. Все ясно?
Не дожидаясь ответа, Перминев обошел сержанта и стал спускаться по лестнице.
«Скотина, ругался он про себя, хуже животного. Ну, ладно бы встретить такую образину где-то в кишлаке, но здесь, в столице? Черт знает что!»
Афанасьев откинулся на спинку кресла и облегченно вздохнул. За окном прошумел мотором отъезжающий автомобиль, и снова воцарилась дремучая лесная тишина.
За сегодняшний вечеру него побывал третий гость. Только что Афанасьев проводил Петра Пилкина, отвечавшего в Политбюро за сельское хозяйство. Тот с унылым видом помахал рукой на прощание, подтянул висящие на нем, как на вешалке, брюки и молча удалился. Уж, казалось бы, на таком посту можно и не кривляться.
Афанасьев заранее воспринимал Пилкина как своего естественного союзника. Никто из кураторов сельского хозяйства в Политбюро не мог рассчитывать на благополучное завершение карьеры. С каждым годом урожаи падали, и с каждым годом ЦК все больнее клевал Пилкина. Большую часть энергии Петр Кузьмич затрачивал на то, чтобы удержаться в своем кресле.
Только новому генсеку благополучно удалось пересидеть на этой должности и оставить своему преемнику неплохое, между прочим, наследство. Но несмотря на это, Пилкин слишком устал от постоянных понуканий, ему смертельно надоело быть козлом отпущения. Его так и норовили ткнуть носом в каждый поломавшийся трактор, в каждый центнер сгнившего зерна. Как только «Правда» обнаруживала колорадского жука на картофелине или загулявшего колхозника, так сразу же в кабинете Пилкина раздавался телефонный звонок.
Афанасьев, загибая пальцы, еще раз пересчитал своих сторонников в Политбюро: «Пилкиншесть, Калягинсемь». Итак, вместе с ним, их восемьпочти половина. Маловато, но время еще есть.
Тяжко вздыхая, генерал побрел по лестнице на второй этаж, в спальню. Старый дом скрипел и покряхтывал. Зато двадцать четыре часа в сутки его охраняло подразделение КГБ, вооруженное автоматами с инфракрасными прицелами. А поскольку на дом никто никогда не покушался, считалось, что караульная служба несется исправно.
Генерал улегся рядом с женой, которая уже спала или притворялась спящей. Сейчас Афанасьев был бы не прочь воспользоваться своими супружескими правами, но тогда бы ему пришлось унижаться, упрашивать А просить он ненавидел. В конце концов, можно завтра при казать адъютанту, и тот все устроит так, что никто никому не будет обязан.
Заместитель министра обороны СССР уже засыпал, когда внизу раздался громкий стук в дверь. Был первый час ночи.
Голова раскалывалась от боли, ноги не слушались. Саша почувствовал себя совсем беспомощным, когда его вытолкнули за дверь проходной на ночную улицу. С детства у него было слабое здоровье, череда специалистов последовательно констатировала этот медицинский факт, но никто из них не предложил лечения. Все они лишь сходились во мнении, что у мальчика слабое сердце, и рекомендовали ему вести спокойный образ жизни.
Саша вспомнил об этом, когда, шатаясь, брел по безлюдной Петровке. Он свернул направо, к кольцу. Каждый шаг молотом отдавался в мозгу. Надо срочно показаться врачу.
«Марина Александровна», вдруг всплыло на поверхность его сознания. Вот уже несколько лет они были знакомы, Саша часто играл у нее дома на Ленинском проспекте. Для него она была больше, чем врач; она была другом.
По кольцу он доехал на троллейбусе до Парка культуры, поднялся на Октябрьскую площадь и дальше пошел пешком по Ленинскому проспекту. От страшной головной боли он плохо видел, однако ноги сами вели его.
Марина Александровна открыла ему дверь в домашнем халате.
Бог мой, Саша! Откуда ты? Уже ночь!
Она пропустила Сашу в прихожую и тут, взглянув на него, молча повела в свою комнату.
Садись, мой мальчик, дай мне осмотреть тебя. Сюда садись. Она указала на кровать.
Только не расспрашивайте меня ни о чем, Марина Александровна. Дайте мне какую-нибудь таблетку. Я ушибся головой, кажется, сильно.
Мог бы этого не говорить. Ее опытные пальцы ощупали опухоль. Тебя ударили, Саша. Я должна знать, что произошло.
Ну, подрались. Так, из-за ерунды Ну, двинули мне кулаком, вот и все.
Нет, не все. Тебе надо срочно в больницу. Травма очень опасная, не исключено внутренне кровоизлияние в мозг. Она опустила руку и озабоченно нахмурилась. Едем сейчас же. Я сама отвезу тебя в клинику, и все будет хорошо.
Саша взял ее за руку.
Не могу я сейчас лечь в больницу, Марина Александровна. Присядьте на минуту рядом со мной. Понимаете, я должен кое-кого срочно повидать. Это очень важно. Скажу больше: от меня сейчас зависит жизнь этого человека.
Как врач я настаиваю. Последствия могут быть непредсказуемыми Куда ты?
Саша встал и направился к двери.
Я должен идти. Простите меня, но сейчас это важнее всего остального.
Марина видела, что спорить С ним бесполезно. Оставалась только одна возможность.
Ладно, можешь идти, но лучше я подвезу тебя, куда надо, а потомты слышишь меня? потом мы сразу же поедем в клинику. Все, это мое последнее слово.