Алмейда скривил губы:
Ты ведь не в отпуск сюда пожаловал.
Нет, по делам, знаешь ли. Импорт-экспорт.
Ну, разумеется Алмейда раздавил окурок в пустой чашке. Расскажи еще кому.
Докажи.
Я ведь могу тебя задержать. Устроить тебе веселую жизнь. И тебе, и женщине, с которой ты якобы провел ночь. Так что не нарывайся.
И чего добьешься? Только того, что мы раздружимся.
Капитан утомленно вздохнул:
Вот не люблю, когда меня считают идиотом
Да я и не думал
Алмейда вскинул руку, не давая перебить себя.
Я не имею ничего против того, проговорил он сухо, чтобы вы, испанцы, выпускали кишки друг другу по ту сторону границы или чтобы в лиссабонском порту контрабандой получали оружие от немцев и итальянцев, пока платите кому следует До поры до времени ПИДЕ это не касается. Но сводить свои счеты у нас не позволим. И гадить здесь не дадим.
Фалько позволил себе проявить легкое нетерпение:
Слушай Зря ты затеял этот разговор Я не имею никакого касательства к тому, что случилось в Алфаме, если речь об этом.
Я уверенкое-что ты все же знаешь. Дай кончик ниточкии я размотаю весь клубок. Хоть что-нибудь, хоть малую малость И мы разойдемся с миром.
Если ты о внедренных агентах Франко, то это не я. Клянусь, что об этом яни сном ни духом
Да неужели?
Ноль информации. Ровный круглый нолик.
Дай честное слово.
Бери.
Алмейда несколько секунд пристально рассматривал его. Потом расхохотался:
Сукин ты сын!
2. Золото республики
Две недели спустя, в Севилье, Фалько допил вторую порцию вермута, взглянул на часы, оставил на столике пять песетбар в отеле «Андалусия Палас» был очень дорогой, взял с соседнего стула свою шляпу и поднялся. Седовласый официант почтительно наблюдал за его манипуляциями.
Сдачи не надо.
Премного благодарен, сеньор.
И«да здравствует Испания!».
Официант взглянул на него в растерянности, силясь понять, провокация это или просто шутка. Посетитель по виду никак не принадлежал к тем, кто ходил по городу с портупеей через плечо и кобурой на боку, в голубой рубашке или в красном берете, брал под козырек или вскидывал руку в фалангистском приветствии. Глаз у официанта был наметанный: этот импозантный господин в элегантном коричневом костюме, в шелковом галстуке, с платочком, торчащим из верхнего кармана, никак не вписывался в образ современного патриота.
Ну, да, разумеется, да здравствует осторожно, с легкой запинкой отозвался он.
Должно быть, он видел, как арестовывают или расстреливают на месте тех, кто оказался неосторожен. Пуганая ворона, подумал Фалько, куста боится. И при виде такого благоразумия спросил себя, какая же, наверно, неимоверная классовая ненависть скопилась под белой курткой этого пожилого официанта, столько лет подававшего вермут молодым севильским хлыщам. И не потому ли восемь месяцев назад, после военного мятежа, он сохранил работу и жизнь, что вовремя разорвал свой профсоюзный билет и благоразумно кричал «ура!» победившей стороне. Может быть, даже на кого-то донес, поскольку это был самый простой способ обезопасить себя в этом городе, где националисты особо свирепствовали в рабочих кварталах и в кругах республиканцев: с 18 июля было расстреляно три тысячи человек. И Фалько никак не удавалось отделаться от этой мысли, и всякий раз, встречая выжившего (откуда бы и кем бы он ни был), спрашивал себя, какую именно гнусность совершил тот, чтобы уцелеть.
Он улыбнулся официанту, как сообщнику, поправил узел галстука и вдоль красивых изразцовых стен двинулся к вестибюлю через центральный двор, в окна которого щедро лились потоки солнечного света. И он окутал Фалько, и вдохнул в него какую-то радость жизни. Впрочем, Севилья неизменно грела ему душу смесью прошлого, настоящего и будущего. Он прибыл сюда только сегодня утром, подчиняясь телеграмме адмирала, выдернувшей его из Лиссабона: «Спешно завершите начатое. Срочно требуется ваше присутствие Саламанке». Однако проведя целый день в машине и примчавшись в Саламанку, Фалько узнал от Марили Грангер, секретарши адмирала, что неотложные дела вызвали того в Севилью. Сказал, что встретится с тобой там, добавила Марили. И как можно скорей. Велел остановиться в отеле «Инглатерра» и ждать указаний.
А зачем, не знаешь? спросил Фалько.
Понятия не имею. Сообщат, когда шеф сочтет нужным.
Фалько послал Марили свою лучшую улыбкуи без малейшего отклика. Адмиральская секретарша, образцовая жена и мать, миловидная, хоть и бесцветная, была замужем за морским офицером, поднявшим с националистами мятеж на «Ферроле», и ко всему, что не касалось неукоснительного исполнения долгапатриотического, служебного и супружеского, оставалась совершенно нечувствительна. Даже чары Фалько на нее не действовали. А точнее, именно к нему она была подчеркнуто безразлична.
И ты мне ничего не расскажешь? допытывался он.
Ни словечка, она продолжала стучать по клавишам пишущей машинки, словно не замечая его. А теперь убирайся и не мешай мне работать.
Послушай Когда же мы пойдем пить чай с пирожными?
Если не забудешь позвать моего мужакак только захочешь.
Злючка-колючка.
А ты прощелыга.
Горько мне слышать такое, Марили.
Да что ты говоришь?
Я безобидней плюшевого мишки.
Другим вкручивай.
Когда Фалько прибыл в Севилью, отель «Инглатерра», где на фасаде еще виднелись отметины прошлогодних уличных боев, был переполнен постояльцами. Мест не было ни в «Мажестике», ни в «Кристине». И воспользовавшись этим, он остановился в «Андалусия Палас», самом дорогом и роскошном в городе: здесь за номер брали 120 песет в сутки, а клиентуру составляли высшие офицеры франкистской армии, германского легиона «Кондор» и итальянских добровольческих частей, воевавших на стороне националистов, крупные бизнесменысреди них было много немцев, интересующихся железной рудой и вольфрамом, а также люди, связанные с местной олигархией.
В конце концов, его расходы оплачивает НИОС, и адмирал (особенно если будет в духе) его прикроет. «Забыли, с кем дело имеете? скажет он, как не раз уж бывало, начальнику финансовой службыщуплому, близорукому и неподкупному лейтенанту Домингесу, когда тот в очередной раз начнет возмущенно потрясать пачкой счетов. Его ж, пижона, хлебом не корми, только дай повыпендриваться, пыль в глаза пустить. Но в своем делеон гений! Величина! А мне главноеэффективность! А этот прохвост эффективен, как наточенная и направленная бритва, наделенная разумом! А потому будем считать, что предоставляем ему беспроцентный безвозвратный кредит, или, говоря вашим языком, субвенцию. И прошу вас, лейтенант, смените выражение лица и не делайте вид, что оглохли! А если даже такчитайте по губам! Это мой приказ».
Фалько улыбался, вспоминая адмирала, покуда шел к лестнице из вестибюля, где небрежно кивнул портье, которого подкармливал щедрыми чаевыми, не в последнюю очередь и потому, что тот был осведомителем Фаланги. Он уже спускался по ступеням парадного входа, как вдруг лицом к лицу столкнулся с парой, которая только что вылезла из «линкольна-зефир» и теперь шла ему навстречу.
Почти машинально он сперва обратил внимание на женщину, оглядывая ее снизу вверх: отличного качества туфли стройные ноги в шелковых чулках дорогая сумочка темное платье, прекрасно сидевшее на статном теле. Нитка бирюзы на шее. И вот наконец из-под узких полей шляпки с фазаньим перышком на него с удивлением взглянули зеленые глаза Чески Прието.
Доброе утро, благожелательно-нейтральным тоном произнес Фалько, прикоснувшись к собственной шляпе.
И собрался уж, не останавливаясь, идти дальше, как заметил, что кавалерон был в военной формеобратил внимание на глубокую растерянность своей дамы. Тогда Фалько вгляделся повнимательней и узнал Пепина Горгеля Менендеса де ла Вегу, мужа Чески. Это меняло дело.
Какой сюрприз.
Фалько снял шляпу и уверенно принял затянутую в душистую лайку руку женщины. Потом обернулся к мужу и представился:
Лоренсо Фалько. Мы, кажется, встречались с вами.
Он учтиво улыбался. Это была лучшая его улыбка из арсенала адюльтерного лицемерия, хотя в данном случае плод был еще так зелен, что снимать урожай предстояло не скоро. Пепин Горгель, поколебавшись минуту, кивнул и без особой приветливости протянул руку.