Не представляю, признался Печорин.
«Мой, говорит, отец был кавалерист и сызмальства меня заставлял упражняться фехтованием. По его словам, шашкой можно служить либо отечеству, либо собственной чести. С первым у меня не очень получается, со вторымтоже. Зарубить старика-отцачесть небольшая. Поэтому я тренируюсь для физического здоровья. Сложение-то у меня тщедушное, а сабля очень хорошо развивает мышцы, да и для гибкости членов полезна». Такой вот чудак, закончил Вахлюев.
Думаю, мы с ним сойдемся, сказал, вставая, Григорий Александрович.
Не сомневаюсь. Только вы ему палец в рот не кладитеоткусит руку по локоть, даром что тощий, как спичка. Это я вам по-дружески советую.
Весьма признателен.
Григорий Александрович вышел из администрации через пару минут и, постояв немного на крыльце, чтобы собраться с мыслями, зашагал по хрустящему гравию в сторону двухэтажного дома с клумбами по обе стороны старенького каменного крыльца. Возле него лежала рыжая собака и лениво щурила на солнце единственный глаз.
Григорий Александрович обошел ее и, легко поднявшись по ступенькам, позвонил в колокольчик.
Ему открыл, судя по всему, сам доктор.
Печорин, представился Григорий Александрович, едва заметно кивнув. По поручению Михаила Семеновича.
Какому поручению? сварливо осведомился Вернер, смерив гостя взглядом с головы до ног.
Пришлось коротко объяснить.
Ну, входите, раз так, смилостивился доктор и исчез в темноте прихожей.
Григорий Александрович осторожно двинулся за ним, боясь на что-нибудь наткнуться, но благополучно добрался до просторной почти пустой комнаты, служившей доктору гостиной.
Располагайтесь, предложил Вернер, указав на диван и сам садясь в кресло. Уж простите, я недавно поднялся. Что-то голова болит. Как говорится, сапожник без сапог.
Григорий Александрович опустился на диван, предварительно убедившись в его чистоте. Доктор возился на маленьком столике с какими-то пилюлями, и Печорин воспользовался этим, чтобы рассмотреть его.
Вернер был небольшого роста, на вид худой и слабый, как ребенок. Одна нога у него была короче другойэто Григорий Александрович заметил, еще идя по темному коридору. После лорда Байрона, правда, это в глазах женского пола недостатком не считается
Голова у Вернера казалась слишком большой, а из-за того, что доктор стриг волосы под гребенку, неровности черепа бросались в глаза и, наверное, поразили бы френолога странным сплетением противоположных наклонностей. Маленькие черные глаза словно старались проникнуть в мысли собеседника.
Вы делали вскрытие убитых? спросил Григорий Александрович, когда доктор проглотил несколько таблеток, запив их стаканом воды. Похоже, ему было все-таки нехорошо.
Делал, куда ж деваться, нехотя отозвался Вернер. Вы извините, я несколько не в себе. Почти не спал эту ночь, только с утра подремал, и вот теперь совершенно разбит.
Сочувствую, качнул головой Печорин.
Вчера вечером двое офицеров вздумали играть в американскую рулетку, продолжил доктор. Знаете, что это такое?
В револьвер заряжается один патрон, затем барабан раскручивается, и спорщики стреляют себе в висок, ответил Григорий Александрович.
Ну, эти целили в сердце. Один, разумеется, проиграл. Пуля прошла сквозь левый желудочек и застряла в лопатке. Мгновенная смерть. Когда я приехал, офицер был мертв с полчаса. Я констатировал смерть и распорядился увозить тело в морг, и тут он вдруг очнулся! Представляете?!
То есть как очнулся? не поверил своим ушам Печорин.
А вот так! Самым что ни на есть натуральным образом!
Но ведь сердце же!
Да что сердце! воскликнул Вернер, отмахнувшись. Говорю вам: он был мертв! Одной крови натекло сколько. Не дышал, пульса не было. Все признаки, и никаких сомнений! И тем не менее очнулся прямо на моих глазах! Если б кто рассказал, ни в жизни не поверил бы, но тут лично был свидетелем медицинского феномена.
А пуля?
Вытащил я ее! Потому и не спал полночи. Из лопатки, знаете ли, не так-то Долбить пришлось.
Я не об этом, нетерпеливо перебил Григорий Александрович. Она, получается, не попала в сердце. Вы ошиблись?
Именно что попала! убежденно ответил доктор. Потому и феномен! Да что феномен?! Настоящее чудо!
Печорин не стал спорить, хотя ему было совершенно ясно, что Вернер просто не желает признавать очевидное: он счел мертвецом тяжелораненого.
Главное, что все завершилось благополучно, сказал Григорий Александрович. Ваш пациент пойдет на поправку?
Доктор развел руками.
Если уж ожил, то все может быть.
Пора было переходить к сути дела.
Что послужило причиной смерти? деловито осведомился Григорий Александрович. Я говорю не об этом офицере, а об убитых девушках. Удары шашкой?
Само собой.
Больше ничего не обнаружили?
Вернер вздохнул.
Дайте сообразить. Он помотал головой, затем яростно потер виски. Да! воскликнул он вдруг, оживляясь. Перед смертью их били кнутом!
Что? Григорий Александрович слегка опешил. То есть как?
Сильно, я бы сказал. По спине.
Повисла пауза, в течение которой Григорий Александрович переваривал информацию. Почему-то ни князь, ни полицеймейстер не сочли нужным ему об этом сообщить.
Вернер сидел, прикрыв глаза и судорожно двигая кадыком. Пальцами он вцепился в подлокотники так, что костяшки побелели от напряжения.
Но они ведь кричать должны были, неуверенно заметил наконец Григорий Александрович. Неужто никто не услыхал?
Орать должны были бы, поправил его, открыв глаза, доктор.
Значит, им заткнули рты?
Вернер пожал плечами.
Кляпы я не обнаружил, следы на губах отсутствуют, однако иного объяснения не вижу.
Вернер был прав. Печорину не требовалось описывать, какие звуки издают люди, истязаемые кнутом. Он слышал их не единожды, с самого детства, часть которого провел в имении матери под Москвой. Там дворовых наказывали часточуть не каждую неделю, и воздух оглашался стонами, криками, плачем и воем.
Однажды Григорий Александрович, будучи лет восьми от роду, видел человека, которого вели под руки после порки. Обнаженный по пояс, он блуждал мутным взглядом из стороны в сторону, будто не понимал, где находится. Спина его влажно блестела и была краснакнут вырезал на ней множество пересекающихся линий, длинных и коротких. От человека пахло сырым мясом, потом и страхом. Из глаз текли слезы.
Зрелище было так ужасно, что Печорин, едва наказанный прошел мимо него, убежал прочь и спрятался в своей комнате.
Через некоторое время он услышал голос матушки. Она разыскивала егодолжно быть, хотела спросить, выучен ли урок по латыни. Григорий Александрович замер, сидя на стуле возле кровати, надеясь, что она не заглянет к нему. Матушка не пришла. Зато она прислала слугу, который отвел Печорина в «дедов» кабинет, где обыкновенно пребывала матушка, когда занималась делами по хозяйству.
«Может, она и меня хочет наказать?» думал Григорий Александрович, переминаясь с ноги на ногу и глядя на худую, хрупкую на вид женщину, сидевшую в «крылатом» кресле за большим письменным столом.
Матушка сняла пенсне, положила его на зеленое сукно и взглянула на сына. Взгляд ее был задумчив и внимателен. Она всегда, казалось, искала в собеседнике скрытые пороки, не делая исключения и для своего ребенка.
Сядь, Григорий, велела она.
Печорин послушно забрался в вольтеровское кресло, стоявшее напротив стола. В нем он чувствовал себя совсем маленьким. Было неуютно и тревожно. Хотелось, чтобы матушка поскорее спросила заученные слова и разрешила уйти. Но она никогда не торопилась. Все делала обстоятельно, вдумчиво.
Мне сказали, ты видел, как секли Еремея, проговорила она, глядя на сына. Голос у нее был грубоватый, низкий. Это правда?
Григорий Александрович молча кивнул. Глаза у матушки были светлые, почти прозрачные. Они действовали на него магнетическион не мог отвести от них взгляда.
Ты еще мал, чтобы смотреть.
Тонкие сухие руки придвинули и раскрыли книгу в потрепанном переплете.