Звенит звонок. Смотрю на двери, откуда доносится звук, и шумно, жадно втягиваю воздух под трель окончания ленты. Поворачиваю голову, смотрю на парту блондинки.
Там никого нет.
Я дышу быстро, часто. Я не могу подняться с местамои колени трясутся, мои ноги не работают. Что это было? Я оглядываю классстуденты поднимаются с мест, складывают тетради в сумки и рюкзаки, преподаватель завершает свою лекцию пояснением к домашнему заданию. Я не чувствую ног.
Что это было? Неужели никто больше не увидел это?
Никто. Никто кроме меня.
Но тут я слышу тихий, недоуменный возглас блондинки:
Твою мать, что это за хрень?
Я смотрю, как она кривит лицо от омерзенияона поднимает сумку над партой, и с неё капает прозрачная, тягучая слизь.
***
За слова «твою мать» и «хрень» блондинка была задержана в кабинете для разговора с преподавателем. Вместе с её подружками.
Это дало мне спасительное время.
Я еду в автобусе и затравленно шарю глазами по сторонам. Я ищу черную тварь. Ищу и не нахожу.
Домой я буквально залетаюмамы дома еще нет. Я мчусь наверх, в свою комнату. Хлопнув дверью так, что пугаюсь сама, я забираюсь с ногами на кровать и отползаю в дальний угол. Господи, что это было? Мое сердцеотбойный молоток, ногине мои, я их просто не чувствую, рукиледяные, в грудипожар. Господи, что это было? Я вцепилась глазами в дверь своей комнаты. Я жду. Чего?
Проходит целая вечность, прежде чем мое тело перестает трястись.
С приходом мамы мне становится легче, но все же засыпаю очень долго, почти под утро, и сплю отвратительно.
***
Утро. Я говорю маме, что плохо себя чувствую. Сегодня пятница, и я умоляю её дать мне три дня, чтобы отлежаться. Она задает кучу вопросов, внимательно выслушивает ответы, ища в них скрытый подтекст или просто наглое вранье, но ни того, ни другого не замечает. Что, в общем-то, не удивительнони того, ни другого нет. Я, действительно, не вру о том, насколько хреново себя чувствую. И ничего между строк. Ничего, кроме первопричиныжуткой, угольно черной, с одним глазом Но, боюсь, моей маме этого не увидеть. И не объяснить.
Как ни странно, немного подумав, мама оставляет меня дома, и как только за ней закрывается дверь, я беру свое барахлодве самые любимые книги, телефон, наушники, бутылку «Колы» и отправляюсь на задний двор своего доматуда, где много света и высокие стены забора. Солнце сегодня, очень яркое и очень теплое, греет по-летнему, а потому яв джинсах, футболке и теплой кофте. Скидываю тапки и с ногами забираюсь на скамью-качели, что стоят на веранде заднего двора. Мягкий матрас и четыре небольших подушки вчера вытащила мама, и теперь я растягиваюсь в полный рост, расплываюсь по длинной качели, удобно укладываясь на мягком. В это время солнце в таком положении, что светит прямо на заднюю веранду, заглядывая под козырек навеса, согревая дерево, заглядывая внутрь окон, ласково обнимая меня, прикасаясь теплыми ладонями к моему лицу. Я подставляю лицо по-настоящему летнему солнцу, впитывая тепло света, льющегося на меня с небес, голубых и таких прозрачных, что если присмотреться, можно увидеть Всевышнего, наблюдающего за мной откуда-то из-за голубого занавеса. Тепло просачивается в меня сквозь кожу, и я чувствую, как по венам разливается витамин D. Мне становиться хорошо. Страх окончательно выветривается, и я уже думаю, что вчерашнеерезультат стресса. Всего лишь подростковая психика, которая, не справившись с напором внешнего мира, наскоро сочинила «бабайку», чтобы, так сказать, сбросить давление. Сбросила. Вчера был ад, сегоднярай. На фоне вчерашнего говна, в котором я увязла по самую майку, сегодняшнее тихое, спокойное утро в лучах солнца, вдали от всех неприятностей, наедине со всем, что мне нравится, кажется манной небесной. Я расплываюсь в довольной улыбке. Чего еще хотеть от жизни в такие моменты?
Привет, Хома.
Я поворачиваю голову, смотрю на улыбающееся лицо, и брови сами по себе ползут вверх. Я быстренько бросаю взгляд на телефон и не верю глазам своимчто-то из этого выпадает из привычного хода вещей и либо сейчас не половина девятого утра, либо это не Бредовый, потому как в обычных условиях эти две стороны реальности никогда не пересекаются. Увидеть Кирилла на ногах в девять утравсе равно, что увидеть полное солнечное затмение при абсолютном чистом небе.
Чего это ты встал в такую рань?
Он улыбается:
Я еще не ложился.
А Я-то подумалаконец света начался. Ну, знаешь: саранча, три коня Апокалипсиса, «Дом-2»
Он смеется. Он щурит глаз, потому что солнце светит прямо ему в лицо, а кажется, что он мне подмигивает:
Видел твою мамку. Говоритты себя плохо чувствуешь, он достает сигарету, зажимает её губами и прикуривает. Она попросила помочь, если тебе что-то понадобится, глубоко затягивается, и только теперь я замечаю, что его слегка штормит. Тебе что-нибудь нужно, Хома? он выдыхает густой белый дым и расплывается в такой обаятельной улыбке, что мои губы без моей команды копируют его.
Я смеюсь. Я показываю на бутылку «Колы» и говорю:
Нет. У меня все есть.
О! Холодная?
Только из холодильника.
Кинь сюда.
Я косоглазая. Так кину, что все зубы тебе вышибет. Залезай и бери.
Можно?
Ой, да брось
Он тушит сигарету о забор и выбрасывает её, а затем, огромный и не до конца протрезвевший, так ловко перескакивает через забор, что это выглядит завораживающе красиво. Кирилл в три шага оказывается на веранде, и вот он уже берет с пола бутылку. С характерным шипением открывается пробка, он опрокидывает бутылку и в пару глотков вливает в себя одну треть. Я смотрю на огромного парня в кофте на молнии, джинсах, кроссах, и до моего носа доносятся отголоски этой ночисигаретный дым, легкий перегар чего-то сладковатого, женская туалетная вода и запах костра. Кому-то этой ночью было очень весело, кому-то было очень приятно. Он отрывается от бутылки с выдохом:
Хорошо пошла
Закрывает крышку, наклоняется, ставит её на пол, а затем разгибается и смотрит на меня:
Если ты себя нормально чувствуешь, чего не пошла на учебу?
Я поднимаюсь, сажусь, подбирая ноги под себя:
А ты чего не идешь на работу?
Он смотрит на меня, улыбается, а затем делает шаг, разворачивается и усаживается на качели. Под его весом дерево заметно прогибается, а качели приходят в движение. Он упирается длинными ногами в деревянные доски веранды и начинает медленно раскачивать мою райскую обитель.
У меня ненормированный рабочий график, говорит он и зевает, поворачивается ко мне, и его глаза внимательно смотрят на меня. Ты чего опять хвост заплела? Мы же тебе такую стрижку оформили
Он поднимает руку и тянется к моим волосам. Я молча наблюдаю за тем, как он двигаетсянеспешно, плавно, раскованно. Мне нравится за ним наблюдать. Его рост контрастирует с его гибкостьювсе высокие люди, которых я знаю, и которых мне доводилось наблюдатьмедленные, но вместе с этим ониугловатые, грубые и неловкие. Наверное, это как-то связанно с ростом и его природным предназначениемв природе все высокоемедленное, потому что тяжелое, а оттого неумелое в быстром движении и неуклюжее, а все маленькоебыстрое и шустрое. Но вот на Кирилла это почему-то не распространяетсяон умеет быть ловким и быстрым, как маленькое, но чаще всего он все же медленный и ленивый, как большое. Особенно, когда не только пьяный, но и обкуренный, как сейчас.
Он аккуратно стягивает с моих волос резинку. Они не рассыпаются по плечам, как это показывают в рекламе шампуня, а потому он запускает пятерню в мои волосы (слава Богу, что они чистые) и расправляет их. Вот теперь они ложатся на плечи, и он улыбается:
Вот так гораздо лучше.
Он снова садится, как сидел, зевает еще раз, потягивается лениво и сладко, а затем смотрит на меня:
Двигайся, говорит он и, не дожидаясь моего ответа, медленно укладывается рядом со мной, растягиваясь во весь свой рост. Мое сердце подскакивает и заходится. Кирилл берет одну из подушек и подкладывает под голову, ложась поудобнее, а я еле сдерживаю ускорившееся дыхание. Он вытягивает длинные ноги, и его ступни, размера сорок пятого, не меньше, повисают над поломне хватает, как минимум, сантиметров сорок, чтобы вместить его тело целиком.