Чаще всего виделись в среду. Многомесячный опыт убедил, что это был наиболее подходящий день. Уже накануне свидания ходил Забжеский разгоряченный и воодушевлённый до крайности; знакомых в тот день не принимал, полностью отдаваясь подготовке к выезду на следующее утро, погрузившись исключительно в мысли о любимой. Хотя утренний поезд из Бендзешина, места его постоянного проживания, отходил только в семь, господин Казимеж был на станции уже в пятом часу и нервными шагами ходил туда-сюда по перрону. Тревожили его всегда одни и те же сомнения: "А если она не сядет по дороге? А если привяжется к ней какая-то навязчивая знакомая из Рудавы и поедет с ней вместе, пусть даже до ближайшей станции? Это было бы фатально!.."
Больше всего, однако, беспокоила его возможная смена проводников.
"Дьявол не спит,думал не раз, глядя в пространство.А если Стогрин подведет?"
И в момент прибытия поезда тревожно обшаривал взглядом толпу людей, отыскивая лицо знакомого работникалукаво-сердитое. Однако Стогрин, старый, хитрый волк железной дороги, никогда не подводил. Привлечённый щедрыми чаевыми, устраивал любовникам свидания поистине мастерски. Всегда как-то на его "участке", состоящем из трех поездов, находилась уютное отдельное купе, предназначенное исключительно для Забжеского и его любовницы. Хитрюга, чтобы не вызывать подозрений, не сразу пускал своего "клиента" в соответствующее купе, а советовал ему некоторое время крутиться в коридоре, пока "всё не успокоится". Только после отправления поезда, когда волна новоприбывших "гостей" растекалась по вагонам и освобождала проходы, Стогрин открывал зарезервированное купе и закрывал его за Забжеским на четыре замка. Со временем свою услужливость проводник довел до такой степени, что на станции в Рудаве или в Черске, в зависимости от того, где Лунинская садилась, сам указывал ей на «правильный» вагон и место. Одним словом, Стогрин в роли messagero dell'amore был бесподобен: окруженные его доброжелательной заботой, любовники предавались любовным излишествам в полной свободе.
Единственным темным пятном на горизонте был недостаток времени: могли проводить вместе непрерывно едва четыре часа. Хотя намеренно всегда выбирали поезд, который тащился по этому направлению в достаточно ленивом темпе, однако, хватало этого короткого, слишком короткого для них промежутка времени, только на то, чтобы преодолеть расстояние между Рудавой и Черском. Но собственно и та прерывистость впечатлений, ненасытность любовного опьянения, на которое были обречены, еще больше обостряли взаимную симпатию, подкармливая неутолимый голод счастья.
В Черске, поскольку путешествие завершалась, выходила Стаха, разумеется, одна, а господин Казимеж ехал до следующей станции и только там покидал coupé d'amour, чтобы через пару часов вернуться скорым в Бендзешин. Обычно через неделю или десять дней после этого, если не приходила телеграмма с отменой, Забжеский ехал в Тульчинпервую остановку за Черском, проводил там ночь в каком-нибудь отельчике, а на следующее утро на обратном пути встречал в поезде свою светловолосую любовницу, которая сопровождала его до самой Рудавы.
Так прошел годв ничем не омрачённом согласии, незабываемый год счастья и любовного безумия. Вопреки опасениям Стахи, привязанность Забжеского росла и крепа с каждым месяцем.
Им полностью овладела красота тридцатилетней, буйно расцветшей в полдень жизни женщины. Исходили из нее чары, которые связывали его мужскую волю и бросали ей под стопыпод те милые, маленькие стопы, которые так страстно прижимал к губам. После каждого свидания открывал в ней новые искусы, ибо была, как стихия, каждый раз иная. Особенно глаза: огненные, темно-сапфировыеменялись постоянно; дремала в них тоска степей, пылал жар восточной гурии или клубилась холодная, гордая дума весталки. Его удивляла ее эротичная утонченность.
- Кто тебя этому научил?спрашивал не раз, потрясенный буйством ее любовной фантазии.Муж?
Стаха презрительно надували сочные, как разрезанный гранат, губы:
- Он?! Этот солидный, совершенно лишенный воображения пан? Тоже мне предположение!
- Значит, много читала? Ну, признайся,настаивал, водя губами по ее прекрасной шее.
Сводила нетерпеливо королевские дуги бровей:
- Скучный ты сегодня, Казик, иногда производишь впечатление педанта. Не проще ли предположить, что всё развилось во мне само собой, в пылу истинной любви?
Обвивал ее стан рукой и шептал:
- Стаха! Возможно ли? Ведь я, только я открыл в тебе этот завораживающий ураган, который сжигает наши души и тела в роскошной муке? Ведь только благодаря мне созрел в тебе этот странный, экзотический цветок, запахом которой упиваюсь до потери рассудка? О, как ты прекрасна, возлюбленная моя, о, как прекрасна!
И прижимал голову к ее коленям в покорности поклонения...
Несмотря на многократные попытки, не удалось ему склонить её к бегству, или по крайней мере к разрыву с мужем.
- Хочешь лишить меня привлекательности, порожденной исключительно секретностью наших отношений?отвечала ему всегда в таких случаях.Люблю азарт. Кто знает, если бы стала твоей женой, не перестала бы тебя любить?
- Ты страшно испорченная, Стася,морализаторствовал с улыбкой Забжеский.
- До мозга костей,отрезала, приглаживая ладонью его буйную черную шевелюру.Но чем тебе это, собственно, мешает?
- Хочу, чтобы ты была только моей. Не люблю ни с кем делиться любовью. Ведь ты его, наверное, не любишь? Так как можешь жить с ним под одной крышей?
- Да, не люблю его, но не хочу с ним порывать. Не настаивай, Казик, больше, не то поссоримся.
И на том обычно заканчивались всевозможные попытки любовника в этом вопросе. Лунинская, в определенном смысле была женщиной несокрушимой и умела настоять на своем. Забжеского раздражало это сопротивление, перед которым он ощущал себя бессильным, как ребенок.
"Может она хочет нас обоих держать в своей игре?думал, анализируя их отношения.Может оба: и я, и ее мужтолько марионетки ее каприза, которыми она играет согласно своим желаниям? Между тем, этот Лунинский представляется мне человеком с характером и, несмотря на всё, что она о нем говорит,лицом незаурядным. Хм... странная женщина..."
И воспроизводил в мыслях смелый, мужской профиль соперника, с прекрасно сформированным орлиным носом и гордым, высоким лбом. Наблюдал его не раз украдкой из окна вагона на станции в Черске, выходящего навстречу жене, или когда прощался с ней в момент отъезда. Это ясное, открытое лицо с доброй, немного грустной улыбкой, эти серые глаза, которые словно смотрели вдаль, склоняли его ко многим размышлениям.
"Безусловно, прекрасный человек,признавал в душе, желая быть беспристрастным в суждении о муже любовницы.Ну и, допускаю также, мужественный человек. Возможно, только, немного староват для нее: выглядит не меньше, чем на сорок пять. В любом случае, производит впечатление gentlemanיa в полном смысле этого слова. Видно, сильно привязан к ней: здоровается с ней всегда так душевно, и так внезапно с ее появлением проясняются эти задумчивые глаза. Допускаю, что не согласился бы так легко на потерю Стахи. Может, она это чувствует и поэтому боится решительного шага?.."
Однако, не выдавал себя этими домыслами перед госпожой Лунинской, которая вообще в последнее время все более неохотно говорила о муже, очевидно избегая разговора на темы своей совместной жизни.
Пока не случилось такое, что невольно направило внимание обоих в эту сторону.
Было это 15 июня, почти через полтора года с начала знакомства. Неизвестно почему, у Забжеского эта дата глубоко засела в памяти.
Ехали уже около двух часов в сторону Рудавы, как обычно, изолированные от остальных попутчиков, увлеченные собой, счастливые... В какой-то момент Стаха освободилась из его объятий и начала прислушиваться.
- Кто-то прошел по коридору и задержался у нашего купепрошептала, указывая движением головы на застеклённые двери.
- Показалось тебе,успокаивал её также приглушенным голосом,в конце концов, каждый имеет право задержаться в коридоре.
- Может, подглядывает за нами?
- Пустой труд, двери плотно закрыты.
- Я должна убедиться, кто это такой.