Все же это было ее первым свиданием, о котором они с Щигловским условились за котильоном. Поэтому юное ее сердечко билось скорее обыкновенного и яркий румянец залил щеки при входе в салон.
Щигловский поднялся ей навстречу. Тата остановилась со смущенным видом и опустила глаза.
Татьяна Петровна Татьяна Петровна, сказал Щигловский и запутался.
Он чувствовал себя довольно глупо. Ему не приходилось бывать на подобных свиданиях. Он вовсе не рассчитывал, что дело обернется так скоро. В пылу котильона все это казалось очень легко и удобно; вырвались легкомысленные слова, а Тата оказалась чересчур смелой и податливой.
Татьяна Петровна! повторил Щигловский и снова замолчал.
Из полуопущенных ресниц Таты блеснул огонек. Ей неудержимо хотелось рассмеяться.
Татьяна Петровна
Боже мой! Я знаю, что я Татьяна Петровна, сказала Тата:вы мне твердите это уже в третий раз и на разные тона. Может быть, у вас есть и четвертый, и пятый, и так без конца. Неужели вы думаете, что это так интересно?
Щигловский потупился и окончательно смутился. Тата пришла ему на помощь.
Вы меня звали, и я пришла. Сядем здесь, вот на эту козетку: посмотрите, как здесь хорошо.
Она опустилась на козетку.
Садитесь сюда, рядом со мной.
Но козетка была очень маленькая и Щигловский не решался принять приглашение.
Какой он смешной! Вы меня боитесь? Я не кусаюсь, усмехнулась Тата. Садитесь же. Вот так
Они сели бок о бок, совсем близко друг к другу. Близость молодого благоухающего тела опьяняла Щигловского, он чувствовал, что вся его благовоспитанность готова улетучиться с минуты на минуту.
Он стал смелее.
Татьяна Петровна, я не ожидал такого счастья. Вы, блестящая и гордая Тата И вы здесь, со мной, в этом обворожительном tête-à-tête!
Это все, что вы хотели мне сказать? Или будет еще что-нибудь?
Щигловский рассердился.
Вы невозможны, Тата! Если вы зажимаете мне рот и не даете сказать ни слова
Тата ударила его по руке своей длинной перчаткой.
Во-первых, не злитесь! А во-вторых, кто дал вам право называть меня Татой! Разве мы так близки?
Щигловский поймал ударившую его перчатку и сказал почти грубо:
Право?.. Захватное право. Это модно.
Тата взглянула на Щигловского и испугалась.
Глаза его блестели, весь вид его был слишком красноречив. Она сделала движение, чтобы встать, но было уже поздно. Щигловский обнял ее и его дыхание обожгло ее обнаженные плечи.
Оставьте Как вы смеете!
Противная Тата!
И Тата ответила долгим поцелуем на жгучий поцелуй Щигловского, которому не помешала его известная всему Петербургу благовоспитанность.
Но Довольно Будем благоразумны, опомнилась Тата. Отойдите от меня Дальше. Вот так. А теперь будем говорить.
Щигловский, смущенный и сконфуженный, стоял у дверей, а Тата села опять на козетку.
Ей показалось, будто за трельяжем что-то хрустнуло. Она невольно обернулась.
Что такое? Что с вами, Тата? заметил Щигловский ее движение.
Il у a quelqnun ici Econtez!
Щигловский насторожился.
Vraiment?.. Mais qui done?
И вдруг из-за трельяжа раздался легкий смешок и низкий контральтовый голос проговорил с оттенком иронии и сарказма:
Будем благоразумны, nest pas? Cest prudant. Однако, мы не совсем благоразумны. Voyons, ma petite: если мы пойдем так дальше, то, пожалуй, перестанем быть детьми.
Из-за трельяжа медленно выступила обворожительная княгиня Джординеско. Ее голубые глаза с холодным вниманием были устремлены на остолбеневшую Тату. А Шигловский рад был провалиться сквозь землю и положительно не знал, что делать.
Джординеско посмотрела на него с легким презрением.
Подите вон!
Щигловский, совершенно уничтоженный, повернулся и вышел из салона.
Тогда княгиня перевела снова глаза на Тату и вперила в нее свой почти мертвенный взор. Девушка, словно завороженная, глядела на Джординеско. Сознание мало-помалу оставляло ее, ей казалось, что эти голубые глаза делаются все больше и больше, заслоняя собой все окружающее. Она чувствовала, что последние силы оставляют ее. Какая-то слабость внезапно овладела всеми ее членами и она растворилась вся, почти растаяла, в этих страшных голубых глазах: веки Таты сомкнулись и она, как сноп, упала к ногам страшной красавицы-княгини.
А Джординеско стояла неподвижно у трельяжа. По мере того, как бледнела бедная Тата, щеки княгини розовели, губы алели и лицо оживлялось все больше и больше; казалось, все жизненные соки, вся кровь Таты невидимо переходили к Джординеско. Через несколько минут она вышла из салона и, незаметно войдя в столовую, заняла свое место за одним из столиков, объяснив свое отсутствие каким-то ничтожным предлогом.
А бледная Тата лежала на полу в салоне в глубоком обмороке. Никто в столовой еще не заметил ее отсутствия. Щигловский старался потопить свое смущение в шампанском, а единственная посвященная в секрет подруга Таты, черноволосая Лика Железнова, напропалую кокетничала с остроумным соседом-правоведом.
Через несколько минут после того, как княгиня Джординеско заняла свое место за столом рядом с Моравским, к ней подошла старая Репина в сопровождении Фадлана.
Я боюсь, дорогая княгиня, сказала она, что вы чувствуете себя здесь одинокой и скучаете. Позвольте вам представить доктора Ибн Фадлана, одного из моих друзей, тоже иностранца и потому тоже одинокого. Он развлечет вас и будет чувствовать себя в вашем милом обществе не столь отчужденным
Блондинка и брюнет, снег и солнце, проговорил вполголоса Моравский.
Во время представления Фадлан низко поклонился, но взгляд его пристально и как бы с угрозой остановился на лице Джординеско. Она ему ответила легким поклоном и, подняв голову, встретилась с его взглядом. Взоры их скрестились; валашка невольно как бы подалась назад, но Фадлан остался недвижим.
Разве вы уже знакомы? изумленно заметила Репина, обратив внимание на почти неуловимое движение Джординеско.
Я первый раз имею честь быть представленным княгине, сказал Фадлан.
Мы не были знакомы, в свою очередь заметила молодая женщина, показывая Фадлану на свободный стул около себя.
Вместе с тем, с уверенностью женщины, привыкшей к победам, она начала обворожительный разговор, бывший тем обворожительнее, что оттенялся легким иностранным произношением, и сразу овладела вниманием Фадлана.
Вы, доктор, смуглый и глаза ваши черны, как уголь, сказала княгиня. Не нужно быть особенно проницательной, чтобы сказать, что вы южанин.
Фадлан молча поклонился.
И вы, по-видимому, молчаливы, как настоящий восточный мудрец. Ну, хорошо, давайте, я буду отгадывать. Вы не турок; у вас лицо обожжено тропическим солнцем и глаза ваши не миндалевидны, а последнее непременная принадлежность истинного османа. Почему ваши глаза смотрят на меня с угрозой? Уверяю вас, доктор, я безвредная и безобидная женщина Вы не персвам не пойдет высокая баранья шапка. Не правда ли, это чисто женская логика? Впрочем, она в большинстве случаев безошибочна, как бы ни смеялись над ней мужчины. Араб? Нет, я не могу себе представить вас в белом бурнусе. Индус?
Вы почти отгадали, заметил Фадлан.
Индия! Страна чудес, джунглей, тигров, змей и мудрецов. Синее небо, таинственный Бенарес, мистический лотос, купающий свои лепестки в священных водах Ганга. Но каждая страна имеет свое очарование. Растительность тропиков, несомненно, блестяща, но и тоска родной степи имеет свою прелесть Не правда ли?
Фадлан принял вызов.
Несомненно, ответил он, что для того, чтобы понять поэзию страны, нужно в ней прожить очень долго; пожалуй, даже больше, нужно в ней родиться. Я думаю, княгиня, что вы плохо поймете великолепие непроходимых джунглей, так же, как я не пойму величие бесконечной степи. Конечно, красота везде остается красотой. Но красота степи, говоря многое моему уму, ничего не скажет моему сердцу.
Однако, доктор, я сумела в моих путешествиях любоваться всем прекрасным, что находила в каждой стране. Хотя бы, например, эта чудная роза
Она, отколов от своего корсажа чайную розу, протянула ее Фадлану.