ЧУДОВИЩНАЯ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ
Раньше я считал, что единственная моя проблема заключалась в равнодушии мамы. После видений в чёрной комнатушке я немного подзабыл потрёпанные карты, убрал их на дно ящика.
Жизнь постепенно приходила в норму.
Серёжа продолжал доставать глупыми советами, а я, не забывая делать осмысленное выражение лица, выслушивал его в пол уха, радовался редкой тишине в кабинете, когда наступал завтрак, и почти все шли вприпрыжку за Ириной Андреевной в столовую. Серёжа проводил свободные минуты за водными раскрасками и играми. (Телефоны у нас отличались только по цвету, мой был белый, а его чёрный.) Он был отрешён, когда водил кисточкой по листу. Я рассказывал с удовольствием о фантастических приключениях, написанных в книгах, откопанных в библиотеке, где работал библиотекарь, по совместительству учитель математики.
Ольга Николаевна пряталась за столом с широкими боковыми полками, уставленным учебниками, пестреющими в прозрачных и радужных обложках, жёлтыми ученическими карточками, книгами, научными журналами, атласами в твёрдых папках на металлических кольцах и контрольными тетрадями. Она бегала шумно пальцами по клавиатуре, готовилась усердно к урокам, всякий раз внимательно заглядывая поверх старомодных очков на детей, которые приходили пересдавать работы или же забирать и сдавать учебники.
Я заходил в библиотеку и разваливался с очередной книгой на кожаном диване возле пианино. В иной раз кто-то весело приходил поиграть на нём. Он садился на низкий круглый стул, замирал на мгновение и плавно нажимал на клавиши. Я второпях выскакивал из библиотеки. Бежал всё дальше и дальше от весельчаков, мешавших мне наслаждаться чтением.
Когда Серёже надоедал мой счастливо-сбивчивый монолог, он делился цветными карандашами. Я разом замолкал и вынимал их всех из рваной коробки с рыжим котом, забрасывающим нехитрую удочку в пруд.
Пока я увлекался рисованием, Серёжа откладывал недоделанные рисуночки и блуждал пальцами по страницам книг. Он всё думал, чем бы таким интересным заняться. В конце концов, начинал дразниться, чтобы вновь услышать, как я бормочу.
В один из дней меня впервые за два месяца забрала из школы мама. Я спешно оделся, пересёк холл, крепко схватил её за влажную тёплую руку и сказал тихо и честно:
Хорошо, как хорошо! Ты станешь теперь меня водить?
Придётся, произнесла мама сухо.
Я расстроенно выпустил её ладонь. Она обняла меня и отчего-то беззвучно разрыдалась.
Я спросил:
Но почему ты плачешь? Мам, на нас же смотрят! Уйдём быстрее.
Она безмолвно кивнула и, смахнув незаметно слёзы, ответила шёпотом:
Поторопимся! У мамы много дел.
Ты плохо себя чувствуешь? Хочешь, я за тебя их решу? спросил я смущённо, когда мы проходили возле детского сада. Клиенты покоя не дают?
Ага, надоели.
Может, я поговорю с ними? Вот ты пригласи их в чёрную комнатушку. Всем скажу, что ты устала! Прогоню!
Я мягко улыбнулся одними губами. Мама спокойно посмотрела на меня.
Спасибо, Паша. Но не стоит.
Потому что я не знаком с ними? Да, трудно с незнакомыми мордами! Но я бы хоть попытался. Дай только шанс! Один маленький шанс.
Нет. Дело не в незнакомых мордах. Я знаю тебя, проговорила мама нежно.
Не в них? А в чём же? Стой, подожди, я ничего не понимаю. Где папа?
Она быстро заквакала изрубленными фразами:
Уехал на встречу. Он жутко был занят над новым проектом. Ночью не спал от волнения. И я вместе с ним. Отец твой умеет трудиться. Он большой умница. Таких умниц, как он, ещё надо поискать.
Я знаю обо всех стараниях папы. Когда он вернётся?
Скоро, скоро, пробормотала мама. Скорее всего, к вечеру. Если же всё пройдёт удачно, он отпразднует победу с приятелями, а ночью уже будет дома. А так, возможно, он купит нам с тобой чего-нибудь сладкого, когда будет проезжать мимо круглосуточного. Хочешь, я позвоню ему сейчас же?
Нет, не хочу. Мы только отвлечём его. А я сильно хочу, чтобы у него всё получилось.
Я тоже. Обойдёмся тогда мы с конфетами.
Перед тем как зайти в дом, мама накрошила белого хлеба на влажный люк. Тотчас слетелась крупная стая голубей. Прибежали две тощие собаки с бирками на ушах и чуток пожевали оставшийся мякиш.
Мы поднялись в квартиру и, переодевшись, уселись за кухонным столом, застеленным узкой крапчатой скатертью.
Поговорили об учёбе и о Серёже.
Мама подогрела клубничного молока, прихватила из шкафа раскрытую коробку и тут же, не доходя до стула, сгрызла половину песочного печенья с белой глазурью из сахарной пудры. Я был удивлён, когда, наевшись, она расспросила меня о растрёпанных кисточках, подаренных папой на девятый день рождения. Она вынесла кисточки из ящика и положила их рядом со стеклянной вазой с мармеладом и орехами в шоколаде.
Зачем они мне сейчас? спросил я и прихлебнул клубничного молока. Не хочу рисовать.
Да? Отнесу, чтобы не мешались, сказала мама растерянно и ушла в комнату.
Вернулась она в скверном настроении, вся в слезах, затуманивших глаза.
Я не понимал, что с ней творилось, но был твёрдо уверен в том, что это как-то касалось папы.
Ты займёшься делом?
Да, займусь. Но сначала посижу в кухне. Погляжу на тебя, на солнце. Там, в комнате, нет ничего подобного. После уйду, подышу свежим прохладным воздухом. И отправлюсь в дорогу.
Но что это значит? спросил я, допив клубничное молоко.
Я вымыл кружку в раковине, поставил на сушилку. Потом сел совершенно близко к маме, положил голову на её обнажённое подрагивающее плечо, холодное и твёрдое, как сталь.
Ты меня услышала?
Конечно. Как тебя не услышать?
Ну так что? Ты уедешь на дело, как и папа? подытожил я угрюмо фразу.
Уеду, но обещаю, что вернусь раньше, чем он. Ты пока иди делать уроки.
Мама помяла мои волосы и порывисто бросилась в спальню за тряпичной сумкой.
Я стоял под дверью, обхватывая дымчатого кота, и слышал, как мама тяжело дышала, наверняка обливалась потом от томительного беспокойства и, стараясь громко не шуметь, ходила по полу в шерстяных носках.
Чудился бессвязный, напряжённый шёпот. Казалось, сами стены объясняли мне что-то с помощью гневных, неразборчивых слов. И что же они говорили? Верно, стены не умели говорить. Это шептала проклятия мама.
Она вышла через минуту.
Я прибежал в коридор и подал ей нехотя коричневые сапоги с мехом наружу. Она надела их на хорошенькие ножки, скрыла рассыпанные волосы под пушистой полосатой шапочкой.
Ну так что с тобой?
Ничего. Да неужели ты так сильно волнуешься за меня? Боль и расстройства выдуманы каким-то злым существом, не иначе. Вот он взял и сделал так, чтобы я плакала.
Так не бывает.
Почему не бывает? Почему ты так решил? спросила она в недоумении.
Как бы она не любила обманывать клиентов, вера в неземных бессмертных обитателей была сильнее. Я знал, что она очаровывалась красотой ангелов и демонов, и много ворчала, когда рассказывала о духах, портящих сеансы гаданий.
Она выкупала совсем старые и новые колоды карт. В спальне включала плеер и рассматривала редкую коллекцию откровенных книг с толкованиями предсказаний. Когда часть из них по неудачному стечению обстоятельства оказалась утерянной, мама прикупила недостающие тома, и больше никому их не показывала. Я отчасти винил себя в безалаберности и оттого близко не приближался ко всему тому, что она хранила с восхищением.
Папа часто подшучивал над мамой за крайне фанатичное отношение к магии. Он не поражался чудесам, ярко описанным в книгах, и критически воспринимал выстраданные и радостные истории людей, которым якобы виделись лики святых Архангелов, спускающихся на землю в трепещущих одеяниях, вышитых из плотной ткани, точно сочившейся солнечным светом. Я хохотал вместе с ним, чтобы угодить ему. Но сам в глубине души верил в запутанные рассказы очевидцев мистических явлений и всё больше осуждал людей, подобных папе, у которых была такая же точка зрения насчёт потустороннего, притягательного мира.
Существа ни при чём. Ты сама плачешь, потому что боишься или грустишь. Чувства и мысли полностью принадлежат тебе, мам, они только твои! Ну так скажи, в чём дело? Может быть, ты думаешь, что я буду смеяться над тобой? Нет, ни за что! Зачем так?