(я ни за что их не сложу)
и, погружаясь в глубокий траур, болели.
Наконец, приняв окончательное решение, я проник внутрь,
(когда никого не стало дома.)
включил тусклую лампу и, переворошив все платья, нашёл в одном из них карты. Обронил их холодно на стол и уселся на высоком бархатном стуле. Я представил, что случится, если меня поймают за постыдным занятием, и взялся без промедления за дело. Я вынул три карты, но никаких тревожных картинок не заметил. Вытащил ещё две, основательно разворотив колоду. После поёрзал от негодования, вскочил с места и, подняв все раскиданные мятые платья, с быстротой молнии развесил их по плечикам. Мне вдруг стало так тяжело, так тяжело, что я громко закашлялся и, зажав кулаками глаза, горько разрыдался. И шёпот нёс тихий в пустоту: «Карты, карты, покажите картинки, ну покажите, пожалуйста!» Они не отзывались.
Я притронулся к колоде и затем убрал руку. Она горела неистовым огнём.
Вмиг преобразилась чёрная комнатушка! Стремительно замелькали таинственные образы, сотканные из множества танцующих серебристых нитей. Лампа вдребезги рухнула с тумбы, когда её коснулась чья-то невесомая и прозрачная рука. Меня поглотил знакомый голубоватый туман, густой, почти шелковистый на ощупь. Я охнул, когда увидел папу, выходящего из коридора в длинной рубашке навыпуск и в клетчатых тапочках. Комнатушка произвела на него неотразимое впечатление. Я кинулся к папе в смущении и растерянности, но не добежал, а упал рядом бессильно на колени, сильно порезавшись об осколки бледной лампы. Он сразу же взял меня на руки и усадил на стул, предварительно скинув со стола волшебные карты. Волнению удалось успокоить боль, пронзающую ноги.
Ты видишь туман?
Вижу.
Я не должен был доставать карты! Мама предупреждала, что рано. Как нам их убрать? Если она увидит, что я здесь всё испортил!
Успокойся.
Но она рассердится!
Сейчас я обработаю колени, сказал преспокойно папа. Никто не будет сердиться.
Он сделал мне умелую перевязку. Я глядел глупо в пол, теряющийся в тумане, иногда взглядом окидывая карты, выступающие из-под мощно клубившейся пелены, похожей на пену волны, разливающейся по берегу.
Спасибо большое.
Всегда пожалуйста! Так что же тебя пугает? Мама? спросил он бодрым голосом.
Меня пугает то, что она может сделать со мной, если я ослушаюсь её.
Но, если говорить по правде, мама никогда сурово не наказывала меня. Тычков и затрещин она не раздавала, в угол не загоняла, а после проступков так и вовсе проявляла абсолютное безразличие.
Но что она сделает тебе? спросил папа, чуть ли не смеясь. Что сделает тебе эта несносная участливая женщина, у которой хватает сил на одни карточки? Между прочим, карточки лёгкие и очень простые. А ей от этого не проще. Тебе не стыдно?
Мне не стыдно. Почему?
Он молчал. Я поднял резко голову. Передо мной сидел незнакомый человек, смутно напоминающий папу.
Он был бледен как полотно, искорёжен. Вообразите овальное тонкое лицо, покрытое старыми ранами, из которых струится сукровица, заляпанные глиной костлявые руки, такие же ноги, отчего-то босые влажные ступни, под которыми застыла коричнево-красная лужа крови. И запах, о, этот удушливый сладковатый запах, как у трупа! Стула, на котором сидел человек, не было видно и оттого казалось, будто он неподвижно висел в воздухе, как привидение без белой простыни.
Я попробовал выскочить из комнаты по останкам лампы, но лишь разодрал пальцы. Дверь оказалась запертой. Я судорожно ухватился за короткую изогнутую ручку.
Кровавый незнакомец близко подошёл неторопливой, размеренной походкой и тормознул слева в четырёх шагах, явно страшась спугнуть меня. Но я ничего тогда не видел и не слышал, так как мной овладевал один тошнотворный страх.
Вы не мой папа! Пустите!
Мой мальчик, это я.
Уходите!
Незнакомец легко положил пятерню на голову, оставив после себя заметный мокрый след. Я стряхнул ладонь и, беззвучно взмолившись, заколотил по двери, надеясь, что сейчас же появится мама.
Незнакомец повторял ласковым голосом, срывающимся от глубокой печали:
Мой мальчик, это я, мой мальчик, это я, мой мальчик, это я!
Вскоре я очнулся в тёплой постели. Сразу же высунул из-под одеяла ноги, чтобы отыскать раны, полученные при посещении чёрной комнатушки. Не обнаружив ни одного пореза, я распрямился с облегчением и выдохнул весь воздух. После тряхнул всклокоченной головой, на удивление опрятной. Остатки неприятных ощущений совершенно испарились.
В комнату вошли родители. Мама встала возле прикроватной тумбы, на которой мерцала лампа, и пропустила вперёд посеревшего папу. Он поскользнулся на выброшенном кусочке конструктора, поспешил ко мне в грустные объятия.
Я задыхался от стыда и крепко прижимался к нему. Мама куталась зябко в махровый халат с именной вышивкой на спине.
Тут она не выдержала и спросила:
Паша, что случилось?
Я не знаю, произнёс я бесцветным голосом.
Ты ослушался Никто не давал тебе разрешения заходить туда, а тем более обыскивать шкаф и разбрасывать карты! Зачем они тебе понадобились? Мама плюхнулась на кровать, скрипнув острыми зубами. Ну же, не бойся. Ответь только.
Остановись. Сделай глубокий вдох и посчитай до десяти, обратился к ней тихо папа. Мальчик рухнул без сознания. Что бы там он не вытворял будь мягче и спокойнее. Ты так и меня доведёшь. Да отодвинься ты!
Я не хотел падать.
Знаю. Но ты упал, проговорил твёрдо папа и выпустил меня из горячих добрых рук.
Я прислонился к стеночке и смял уголок подушки. Свет от лампы лился струёй на мягкое изголовье, и золотые брызги, долетая до ковра, оставляли на нём красивую яркую россыпь.
Я хотел погадать.
Для чего тебе гадать? Игрушек не хватает, что ли? спросила с любопытством мама.
Просто.
Я не хотел раскрывать всей жестокой правды. Но даже если бы я уклонился от расспросов, то в конечном итоге обязательно сорвался на всхлипы и выдал о том, что меня тогда ошарашило. Чёрная комнатушка, оплетённая белёсой паутиной, к чему ты показывала тёмные видения о папе? Он не заслуживал участи, которой ему подготовили твои смертельные пауки!
Меня не устраивает ответ.
Мама сердито покачала головой и подошла к раскрытому окну.
Эй, ну скажи же, прекрати молчать! потребовал расстроенно папа. Давай, давай ты прошепчешь мне об этом на ухо? Согласен? Мы тогда уйдём. Вон, какой сонный.
Чуточку поколебавшись, я выпалил ему решительно первое, что пришло на ум:
Это насчёт будущего. Я давно просил маму погадать, а она говорила, что я пока маленький. Но у меня ничего не вышло. Я рассердился, а после, когда бросил карты и думал уйти из комнатушки, но заметил большого паука, ползущего прямо перед носом! В общем, он прыгнул на меня, а дальше ну, ты же знаешь, что было дальше.
Я изобразил неподдельную тревогу и поцеловал папу в тёплую бритую щёку. Он посмотрел на меня с трогательным умилением, блеснув ярко карими глазами. Мы быстро поняли друг друга.
Значит, вот оно что. Всего лишь паук! Мерзость какая! Проверить бы комнату, и смести паутину, если она есть.
Мама щёлкнула сухо пальцами по мелкой оконной сетке и напугала длинноногого комара.
Она живо обернулась, когда услышала о чёрной комнатушке.
Нет, можешь не утруждаться. Я сама разберусь с паутиной. Завтра же, как поднимусь.
А если её там много?
Ничего же. Пауки безобидны. Ты их всех передавишь, а я за порог их отнесу, сказала мама. Тебе лишь бы бросаться на ничтожных существ. Всё силой решаешь. Как будто кроме силы ничего не существует!
Я спросил неловко:
Можно мне помочь с пауками?
Верно, вот ты-то и пригодишься, проговорила мама и, подойдя ко мне, поразила грубо-ласковым прикосновением. Отработаешь сполна наказание.
Хорошо, сказал я без малейшего волнения. А теперь я посплю.
Родители вышли. Я закрылся с головой под одеялом. До часу ночи слышалась свирепая ругань, под пятками тонко жужжала мошка.
Надвигалась неотвратимая беда. Я путался в тревожных картинках, как в прочной липкой паутине, и мечтал, чтобы они не претворились в жизнь.
Глава третья