Препедигна подползла к дивану и опустилась на него. Пугаясь в пестром платке, пытаясь жестикулировать, она завопила:
И все же ты мой, и я сплю с тобой! Сплю с тобой! Ты мой бог! Я принадлежу тебе и никому другому! Кто бы ни стоял между нами, ты мой, и я твоя! Скольких бы женщин ты не принимал, никто не может украсть тебя у меня! Скажи, скажи, что ты терпеть меня не можешь! А я все равно знаю, что ты меня любишь, что ты меня лю-ю-ю-би-и-ишь!
Я ненавижу тебя, сучка! быстро и решительно ответил мужик. В тебе сидит дьявол! Я с радостью бы убил тебя, расквасил бы тебе морду!
Ты любишь меня! кричала Препедигна, подпрыгивая и тряся пестрыми тряпками и лентами. Сломанные диванные пружины зазвенели под ней. Я скоро снова буду спать с тобой!
Она вновь подбежала к своей жертве, обхватила его голову и, дико, похотливо крича, принялась целовать.
Ах ты, дьявол, бешено заорал мужик.
Снова толчок, снова Препедигна отлетела к стене, но тут же опять вскочила.
Ну ударь меня, ударь! Ударь!
Голос ее звенел все выше и выше, в ее крике было такое жуткое бешенство, что Самсон испугался. Впрочем, как он понял, напуганы были и все остальные.
Сумасшедшая опустилась и попыталась поцеловать место на груди, в которое ее толкнули. Поняв, что это невозможно, снова вскочила и закружилась в животном экстазе. На ее шее болтались цветные бусы в несколько рядов, при каждом ее движении они звенели. Она прижимала руки к груди, потом целовала их, посылала жадные воздушные поцелуи. Наконец она успокоилась, подошла к дивану, легла на него и укрылась шалью. Лицо было закрыто двойной вуалью, и Самсон видел только нежный красивый, искаженный болью рот. Вдруг она выпрямилась на диване, сорвала с лица вуаль и закричала:
Ругай как хочешь, плюй на меня! Но не позволяй осквернять мой путь! А теперь я хочу спать с тобой, прямо теперь!
Только попробуй, сука! Мужик встал и принял оборонительную позу. Только пошевелись!
Идолопоклонница, злобно прошептал молодой человек, стрельнув глазами в Самсона. Видимо, он рассчитывал найти в нем союзника. Рубаха старца, сапоги старца, мешочки на поясе с засохшими огрызками от старца.
Но вы же сами заметили, что надо все прощать, обращаясь к мужику, робко пробормотала бледная как смерть Мария Васильевна.
Ты, значит, думаешь, что никого нельзя проклинать? повернулся мужик к девушке.
Конечно нет.
Ну хорошо. Согласен, но как же мне не проклинать Препедигну, когда из-за нее все начали называть меня Христом?
Не Христом, а Богом, закричала Препедигна, ты и есть живой Саваоф, живой Бог!
Вы все-таки спросите ее, почему она считает вас Богом, настаивала Мария Васильевна.
Мужик пренебрежительно дернулся:
Моя душечка, я уже давно спрашивал! Если хочешь, спроси сама! Она тебе тут же ответит: из-за моих добрых дел! Я спросил у нее: спит ли Бог с какой-нибудь женщиной? Есть ли у Бога дети? Но она твердит одно и то же: я знаю, что ты Бог Саваоф!
Жи-и-и-вой Бо-о-о-г, вечная слава тебе! пропела Препедигна. Вы все находитесь в Содоме и не замечаете этого! Одна я в поте лица своего кричу вам об этом, но сердца у вас каменные, и вы не хотите ничего слышать!
Ах, что мне делать с этим извергом? Саваоф шагнул к бесноватой, но тут же к нему потянулись руки женщин:
Отец, успокойся!
Самсон затаил дыхание, безобразная сцена приближалась к кульминации. Однако ничего ужасного не произошло, ибо на пороге столовой появился мужчина: чуть ниже среднего роста, с той немного чрезмерной элегантностью, какая часто встречается у мужчин маленького роста. Напомаженные волосы аккуратно причесаны и разделены на косой пробор, лицо припудрено ароматной пудрой. Самсон мог поклясться, что это бледное лицо с черными, словно атласными усиками, эту наигранную улыбку, он видел совсем недавно. Новый гость обвел бархатным взором черных глаз пестрое собрание.
Петербургский Саваоф, забыв о Препедигне, порывисто устремился навстречу вошедшему, обнял его и расцеловал. С выражением снисходительного превосходства тот выскользнул из объятий и посторонился. Из-за его спины выглянул еще один мужчина, в возрасте, с несколько обрюзглым лицом, с длинными остроконечными усами, вытянутыми прямой линией до середины щек. Под мышкой у него был зажат портфель.
Чего надо? спросил хмуро мужик, исподлобья взглянув на солидного гостя с портфелем. Хочешь, чтобы Папе звонил?
Изящным и небрежным жестом элегантный красавец взял любовника Препедигны под руку, что-то пошептал ему и через минуту оборотился к своему спутнику:
Господин депутат, можете вручить ваше прошение.
Обнадеженный проситель принялся вынимать из портфеля бумаги. Но едва бумаги были извлечены на свет, как подскочила Препедигна, выхватила листки и вместе с ними вспрыгнула на диван. Приплясывая и извлекая из дивана скрипучие мерзкие звуки, она медленно по листочку бросала текст прошения налево и направо.
Что это? Хмуро спросил мужик, опасливо следя за каждым движением Препедигны.
Проект реформирования народного просвещения, несколько растерянно ответил депутат.
Я сожру его, заявила Препедигна, он мешает мне спать с Саваофом. А супа вы мне не даете.
Вся надежда на вас, проситель, преодолев минутное замешательство, выдвинул вперед правую руку. А силы народные уже созрели. Низы требуют радикальных перемен.
О! вскричала Препедигна и, швырнув оставшиеся листки на пол, соскочила с дивана и бросилась сзади на спину любовнику. Низы! Низы! Мои низы тоже требуют! О мое духовное солнце!
Полуудушенный объятиями страдалец начал извиваться, в надежде освободиться от бесноватой.
Я прикончу тебя, гадина, шипел он, пытаясь укусить руку Препедигны, чтобы та разжала хватку, я тебя породил, я тебя и убью. Отродье сатанинское, шлюха, проститутка, иуда!
Пусть, хрипела Препедигна, пусть я проститутка. Но я не Иуда!
Иуда, Иуда, Иуда, перешел на крик живой бог, повесить тебя мало, четвертовать! Гадина, бь!
Препедигна обмякла и рухнула на пол, опрокинулась навзничь, разбросала крестом руки и завопила в потолок:
Меня? Четвертовать? Только после Ардалиона Хрянова!
Глава 11
Следователь Казанской части Павел Миронович Тернов, не желая привлекать к себе излишнее внимание политиков и газетчиков, поехал в Государственную Думу в штатском. Переоблачиться из служебной шинели в цивильное велел и своему помощнику Лапочкину. Тот, правда, рвался в приют для бездомных кошек, чтобы учинить там обыск и обнаружить тайники, где хранятся антиправительственные бумаги, свидетельствующие о гнусном заговоре, но Тернов посчитал, что предприятие это преждевременное и опасное. Тоцкий, если он причастен к подполью либеральных ветеринаров, знает Лапочкина в лицокак ни гримируйся, разоблачения не миновать, учинят скандал, под шумок уничтожат улики.
Павел Миронович не хотел признаться даже своему помощнику, что главным образом опасается скандала в прессе, менее всего он желал прослыть сатрапом, беспощадно преследующим хоть и сбившихся с пути праведного, но бескомпромиссных мучеников. Да и слишком свежи были воспоминания о том, как под градом нападок либеральной прессы, некоторые полицейские и военные, не выдержав угрызений совести из-за участия в подавлении беспорядков 1905 года, впадали в запойное пьянство, сходили с ума, кончали жизнь самоубийством.
Единственное, на что согласился Павел Миронович, так это отправить в приют агента под видом санитарного инспектора. Лапочкину ничего не оставалось, как покорно исполнить волю молодого начальника.
К Таврическому они прибыли уже в послеобеденное времяс четверть часа назад началось вечернее заседание. К ограде липли зеваки. Возле самого здания Думы народу было немного: городовые, извозчики у экипажей, шоферы. Внутри же по залам и коридорам сновали какие-то сомнительные личности, по углам толклись группки мужчин, которые переговаривались, курили, смеялись, зорко посматривая вокруг, как бы опасаясь чужих ушей рядом. Безошибочнопо фотоаппаратам и блокнотам в рукахузнавались в толпе репортеры. Горожане, правдами и неправдами заполучившие пригласительные билеты для гостей, спешили в зал заседаний, на их лицах была написана гордость от сознания причастности к судьбоносным моментам истории, свидетелями которых они сейчас станут.