Дмитрий Костюкевич, Ольга Рэйн, Максим КабирТемная волна. Лучшее
На гребне темной волны
Позвольте начать с цитаты Влада Женевского. В две тысячи двенадцатом году в докладе, посвященном хоррору, среди прочего, он сказал следующее: «Русского хоррора как цельного явления итем болеенаправления попросту не существует. Точнее, он сродни коту Шрёдингера: как бы есть, но как бы и нет».
Прошло чуть больше восьми лет, и сегодня мало кто будет отрицать, что лёд тронулся. Русскоязычный хоррор, как направление, встал на ноги. Даже большеон стал модным. Неплохими тиражами выходят антологии и авторские сборники, отдельные романы и серии. Хоррор экранизируют, по его мотивам рисуют комиксы, выпускают аудиокниги. Появились собственные премии.
Самое, на мой взгляд, главноерусскоязычный хоррор оброс сообществом, собрал вокруг себя широкий костяк поклонников. Да и сами авторы хоррора объединились в так называемую «тёмную волну».
Хочу отметить, что и ранее в хорроре у нас появлялись безусловно талантливые и именитые авторы, многие из которых радуют читателей и сейчас. Но в то время успех книг в жанре хоррора списывали на удачу или случайность. «Ну откуда, скажите, у нас с вами отечественные Стивены Кинги». Писать хоррор было в чём-то даже стыдно и непопулярно. Авторы стыдились писать, читатели стыдились читать.
Однако, появление «тёмной волны» а вместе с ней новых молодых авторов, постепенно сместило фокус с «кому нужен хоррор, у нас и так в стране страшно», на «оказывается, и в наших реалиях могут писать страшно!»
К слову, все три автора, собранные под обложкой данной антологии, как раз относятся к новичкам «темной волны». Вернее относились, поскольку уже сейчас можно уверенно говорить, что в русскоязычном хорроре появились собственные большие звезды.
Возьмем, к примеру, Максима Кабирасамого яркого представителя. В его послужном списке на сегодня значатся четыре изданных романа, две авторские антологии и бесчисленное количество опубликованных рассказов и стихов. Я уже не говорю про различные премии и две победы на самом престижном конкурсе хоррора «Чёртова Дюжина». Следует ли считать Максима новичком, или он уже вполне состоявшийся автор, мастер, на которого ориентируются более молодые и менее опытные литераторы? Не думаю.
Не менее яркая звездаДмитрий Костюкевич, всего год назад собравший целую россыпь различных наградпобеда на «Чёртовой Дюжине», лауреат премии «Мастера Ужасов», несколько номинаций в других премиях. Вряд ли он собирается останавливаться. Его также сложно отнести к новичкам, поскольку еще семь лет назад Дмитрий опубликовал свой первый роман.
Пожалуй, наиболее правильно будет назвать новичком третьего автораОльгу Рэйн. В хоррор она пришла позже остальных, но зато как! Добравшись до четвертого места «Чёртовой дюжины» в две тысячи пятнадцатом, следующие два года Ольга как забралась на пьедестал, так никого и не пускала. Вокруг рассказов автора не утихали спорыследует ли относить её к «тёмной волне» или это просто заглянувший на огонек профессионал, который решил размять мускулы. Ольга, не особо реагируя, продолжала пугать читателей замечательными историями. Премии, авторские антологии, повести в различных циклах и множество рассказов в сборникахэто неполный перечень её заслуг.
Как видите, у «тёмной волны» уже существуют вполне конкретные имена. Жанр «скорее жив, чем мёртв». Новые авторы за небольшой промежуток времени сделали невозможное: популяризировали русскоязычный хоррор. Вывели его из гетто, о котором говорил Влад Женевский.
Всего десять лет назад любого автора хоррора неизбежно сравнивали со Стивеном Кингом. Сейчас начинающих сравнивают с Кабиром или с другими авторами волны. Это ли не достижение? Это ли не успех всего нашего сообщества?
Так что, открывая эту книгу, будьте увереныСтивена Кинга тут не будет. Зато будет прекрасный хоррор на гребне новой тёмной волны.
Дмитрий КостюкевичПерила выщербленной лестницы
Мёртвый сурок, которому снятся кошмары
1. Кум
В тюрьму я заехал в апреле. «Заехал в тюрьму» означает, что меня привезли в следственный изолятор. СИЗОкорявое словцо с уродливым содержанием. Чёрная страница в тюремном ежедневнике, гарь, копоть, мрак. Отвратительный кусок мёртвого времени, в котором зека рвёт острозубая неопределённость. В ИВС и колонии тоже хорошего мало, но в изоляторе временного содержания мурыжат недолго, а на зоне дышится легче.
Выпрыгнув из воронка, я сразу глянул вверх. Это единственное, что останется мне от свободы, общее небо над всеми. Ничего другогосвободного! я больше не увижу: окна камер будут пялиться в грязный двор или слепнуть под баянами.
Небо
Мент толкнул меня в боксик, и я потерял серо-голубой небосвод, тяжёлый, плоский, почти без глубины, но такой драгоценный. В сборном боксе, очень похожем на жилую общую камеру со скамейками вместо нар, мне предстояло провести несколько часов. Всё, надо перестраиваться с ласковой темноты и грустного неба на реальность, в которой ягрязь и падаль, нечто без судьбы и имени.
Отключить эмоции, насколько возможно. Они в тюрьме лишь вредят. Меньше вниманияменьше проблем.
Молодой парень с татуировкой паука на щеке явно не знал об этом простом правиле. Угрожал двери, по-звериному скалился, показательно харкал на пол. Глупая «прибыль», как тюремщики называют поступивших заключённых. Хорошо хоть не кидался ни на кого
На вопросы я отвечал точно и коротко, так, чтобы ответы почти дословно совпадали с записанными в документах. Посадили за разбой. И точка. Тюремщикам плевать, попытка убийства или изнасилование, виноват или нет, записали и забыли.
С соседями в боксе я не трепалсяв одну камеру вряд ли попадём. Дежурному фельдшеру, который осмотрел небрежно и быстро, сказал, что ничего не беспокоит. Фокусы с вымышленными болячками не работают: симулянтов тут колют на раз, да и лечат в тюрьме отвратительно, себе дороже. А на ментовские отметины жаловаться бессмысленносвобода ближе не станет. Мояуж точно. Врач охотно согласился с крепостью моего здоровья, от него пахло ментоловой жвачкой и скукой.
Беседа с кумомс оперомзаняла больше времени. Она во многом определяла мою жизнь в следственном изоляторе: в какую камеру поселят. Кум был вежлив, с инеем интеллигентности в карих глазах и длинными пальцами, внимательными к бумагам. Он подкурил сигарету и оставил тлеть в стеклянной пепельнице.
Друг мой в милиции работает, сообщил я. Могут быть проблемы.
У меня? прищурился опер. Уголок рта потянула улыбка, тут же исчезлакум дотронулся средним пальцем до полочки рубашки, осторожно пощупал грудину, словно прислушивался к эху былой травмы.
У меня. Здесь.
Кем друг работает?
Охранник в Департаменте охраны.
Кум кивнул, молча. Но на ус намоталмою безопасность в камере спросят с него.
С прошлым есть непонятки?
Я сразу понял, о чём он. Тактичный вопрос о возможных гомосексуальных контактах. Не петух ли я, другими словами.
Нет. К опущенным в камеру определять не надо.
Он пристально посмотрел. Сигарета тлела, глаза копали вглубь.
Товарищи сидевшие просветили?
Типа того.
А что начал опер, но как-то скукожился от резкой боли, зажмурился, подался вперёд, прижав ладонь к грудине. Через несколько тяжёлых, как дыхание кума, секунд вроде отпустило.
Затем он попытался меня завербовать. Всё-таки не шибко умный, раз заводит эту пластинку, видя заключённого впервые. Хотя практика налаженная. С кумчастью «дружит» немало зеков, некоторые даже кичатся отношениями. Времена задушенных подушкой информаторов прошли.
Отказываться тоже надо уметь, главное не тошнить словами, не размазывать.
Не готов к такому разговору, не отошёл ещё после ареста. Я смотрел на стол, на пепельницу. А в криминальные склоки лезть не хочу. Плохо с людьми схожусь, да и во сне, бывает, болтаю.
Кум не нажимал.
Тлеющая сигарета переломилась в пепельнице. Одновременно с этим начало происходить что-то непонятное и жуткое, словно гибель сигареты была тайным сигналом.