Мне нужно проснуться! уже не хрипел, а кричал Митяй. Я больше так не могу! Отпустите!!!
Держите, молодой человек! отозвался доктор. Держите, я сейчас! Пару секунд.
Митяй, не кричи! Сейчас все сделаем, все поправим. Хочешь проснутьсяпросыпайся! Все будет хорошо
Сева держал и уговаривал. То ли друга, то ли себя самого. А Митяй вдруг перестал метаться, и взгляд его сделался осмысленным, но все равно пронзительно нездешним.
Сева?.. спросил вдруг Митяй шепотом. Сева, это ты?..
Что-то кольнуло в груди, в том месте, где сердце, что-то отозвалось на это беспомощное «Сева, это ты?..» А потом Митяй снова заметался, закричал:
Сева, где ты?! Разбудите меня! Пожалуйста, разбудите!!!
Таня?.. неожиданно для себя произнес Сева. И оторопел.
Откуда это пришло? Где родилась эта странная и одновременно невероятная уверенность, что невидящими глазами Митяя на него смотрит Танюшка?
Таня! крикнул Сева. Танюшка! Где ты?!
Она хотела ему ответить. Кажется, хотела. Но не успела. Подкравшийся из-за спины Севы доктор вонзил в бедро Митяя шприц. Вонзил и забубнил успокаивающе:
Вот так, вот так Держите его, молодой человек сейчас все закончится
Оно и закончилось. Закрылись незрячие глаза Митяя. Закрылся канал. И тонкая нить, связывавшая Севу с Танюшкой, оборвалась с пронзительным звоном. Захотелось орать и расшвыривать мебель. Захотелось ударить этого проворного старика, который все-все испортил, который не позволил ей договорить
Сева не ударил, просто, когда Митяй затих, молча вышел на крыльцо, уселся на ступеньки, сжал виски руками. Завыть бы тихо, по-собачьи, вот как Горыныч
Горыныч выступил из темноты. Трехглавый красноглазый пес смотрел на Севу и утробно рычал. Или выл?
Ты ее тоже слышал? спросил Сева у Горыныча. Ты ее слышал и пришел на ее зов?
Горыныч вздохнул всеми тремя своими головами. Во вздохе этом Севе послышалось облегчение.
Значит, слышал. Значит, мне не почудилось.
Горыныч лег у его ног.
Она спит. Понимаешь? Она где-то одновременно тут и не тут. Не может вырваться из этого своего сна. Поэтому ты ее потерял, да? Ты просто не чувствовал ее в этом мире, да?
Горыныч качнул одной из своих голов, тихонько заворчал.
А только что у нее получилось пробиться, да? Не проснуться окончательно, но нащупать дорожку в этот мир, да? Через Митяя нащупать.
На мгновение Севе стало обидно, что она пришла к Митяю, а не к нему самому. У него ведь были такие яркие, такие реалистичные сны, в которых он строил замок специально для нее, для Танюшки. У Ольги Владимировны получилось войти в его сон, а Танюшка не захотела. Или не смогла?
Коленям вдруг стало нестерпимо холодно. Это Горыныч положил на них одну из своих голов, положил, заглянул Севе в глаза. Строго так посмотрел, совсем не по-собачьи.
А сейчас ты ее чувствуешь? спросил Сева, проводя ладонью по колючей, пахнущей дымом шерсти. Ты можешь ее отыскать?
Горыныч зажмурился и на мгновение полностью слился с темнотой, а когда в темноте этой вспыхнули три пары красных огней, Сева уже и сам все знал.
Она в Гремучем ручье.
Это было очевидным. Это был единственно верный ответ.
Горыныч снова вздохнул, убрал голову с его коленей, отступил в темноту и снова с темнотой этой слился.
Ты куда? позвал Сева, но темнота больше не отозвалась. Горыныч исчез.
А во двор вышел Тимофей Иванович, устало облокотился на покосившиеся перила, спросил:
С кем вы разговаривали, молодой человек?
Ни с кем. Сева встал. Неудобно сидеть, когда пожилой человек остается стоять. Вам показалось, Тимофей Иванович.
Показалось? В голосе доктора послышалась усмешка. У меня проблемы со зрением, но не со слухом. Но будем считать, что показалось.
Как Митяй?
Держится жар, но это ожидаемо. Препарат еще не подействовал. Я уколол ему вторую дозу. Надеюсь, господа подпольщики добудут лекарства.
Какие они вам господа буркнул Сева себе под нос, но Тимофей Иванович все равно услышал.
Благородные господа. Вот в этом контексте нужно рассматривать мое заявление, молодой человек.
Он обошел Севу, тяжелым стариковским шагом спустился по ступеням, с кряхтением присел на корточки перед будкой, позвал:
Жучка? Ну где ты, моя хорошая?
Собачонка высунулась из будки, глянула на хозяина, заскулила.
Да что с тобой такое? спросил Тимофей Иванович. Заболела ты что ли?
Он погладил собачонку по голове, потрогал нос.
Мокрый. Не заболела. А чего тогда тихая такая, а?
Сева знал, почему тихая. Из-за Горыныча. Но зачем доктору такие подробности? Он вздохнул и вернулся в дом.
Митяй спал, раскинувшись на диване. Что это был за сон, кто был в этом сне, Сева мог только догадываться. Захотелось схватить Митяя за тощие плечи, затрясти изо всех сил, вызвать ту, что пряталась на дне Митяевых зрачков. Он уже и руку протянул, но тут же отдернул. Митяй ни при чем. Митяй и сам сейчас болтается между небом и землей. Зачем его тревожить?
А вот самому Севе подумать было о чем. По всему выходило, что вместе с фон Клейстом выжила и Танюшка. И держит он ее именно в Гремучем ручье. Потому там и охрана на воротах. Но что с ней?! Почему подать о себе весточку она может только вот так, через Митяя?! И почему именно через Митяя? Что их связывает?
Ответ был очевиден. Митяя и Танюшку связывает только один человек. Нет, не человек! Их связывает упырь! Сначала Отто фон Клейст ставил опыты над Митяем, а теперь ставит их над Танюшкой. Вот такая там связь! Та самая, упыриная, которая как невидимая удавка захлестывается у тебя на шее и тянет, тянет.
От осознания всего ужаса происходящего заломило в висках. Захотелось тут же броситься на поиски Танюшки. Сева бы и бросился, если бы не данное дяде Грише обещание. Если они с Власом Петровичем до рассвета не вернутся, заботы о Митяе и старом докторе лягут на Севины плечи.
Потянулись долгие часы ожидания. Оставаться в доме было невмоготу, и Сева то и дело выходил на крыльцо, вдыхал пропитанный весенней сыростью воздух, всматривался в темноту.
Дядя Гриша с Власом Петровичем Головиным появились, когда заря еще не занялась, но звезды на небе уже потухли. Самый темный час, самый страшный. Наверное, Сева все-таки задремал, сидя на крыльце, потому что, когда кто-то легонько тронул его за плечо, едва не вскрикнул.
Свои, сказал дядя Гриша и тут же спросил: Ну как вы тут?
Митяй спит. Сева встал, потер словно песком засыпанные глаза. А вы? Получилось?
Получилось. Дядя Гриша ободряюще похлопал его по плечу, прошел в дом.
Следом на крыльцо поднялся Влас Петрович. Вид у него был странный, какой-то пришибленный. На Севу он даже не взглянул, оперся на перила, закурил. Оставаться рядом с ним было неловко, словно бы Сева напрашивался на разговор. А он не напрашивался, у него и собственных проблем хватало. И обсуждать эти проблемы он станет не с командиром, а с дядей Гришей. Так уж вышло, что только дяде Грише он может доверить эту страшную тайну. Поэтому Сева ничего не сказал Головину, а молча вернулся в дом.
Добыча оказалась богатой. Это если судить по тому, с каким восторгом Тимофей Иванович рассматривал принесенное.
Прекрасно великолепно бубнил он себе под нос, перебирая многочисленные пузырьки и пакетики. Отличная работа, господа! Просто великолепная!
Дядя Гриша никак не реагировал на его восторги, он стоял на коленях перед лежащем на диване Митяем, гладил того по белым волосам. Сначала гладил, а потом просто положил одну руку на лоб, а вторую на грудь, закрыл глаза, будто сосредотачиваясь на чем-то понятном только ему одному.
Как он? Сева встал за сего спиной.
Жар спал. Дядя Гриша обернулся. И дыхание ровнее.
Взял бы вас себе в помощники, любезный, отозвался Тимофей Иванович. Вы поразительно точно для обывателя оценили состояние пациента. Да, ваш сын стабилизировался. И с добытыми вами препаратами у меня появилась надежда на благополучный исход. Думаю, ему даже не понадобится повторное переливание крови.
Это хорошо. Спасибо, доктор! Дядя Гриша встал с коленей, посмотрел на Севу, сказал шепотом: Выйдем, Всеволод. Разговор есть.
Они тихонько протиснулись мимо увлеченно перебирающего лекарства доктора, вышли во двор, где закуривал очередную папиросу Влас Петрович.