Это был двухэтажный кирпичный дом в стиле «Америкен Крафтсмен», лет шестидесяти, но сохранивший первоначальный облик. С четырьмя спальнями, двумя ванными комнатами и туалетом, и подвалом с отделкой - более чем просторный для них троих, но они ожидали в ближайшем будущем как минимум одного прибавления в семействе. Спрятавшийся в уютной лощине среди нескольких акров леса, с рыбным прудом в дальнем конце участка - настоящий идеал для семьи. Жить придется в двадцати минутах от Эйкен Милл, маленького сонного поселения, но в тех случаях, если им понадобится или захочется чего-то, что не может предложить небольшой городок, Роанок всего где-то в часе езды по шоссе. Лидии в особенности надоел тесный таунхаус в Эйкен Милл, где они жили последние восемь лет, и провести очередную зиму там, в районе, который становился все более злачным, казалось мрачной перспективой. Здесь же у Дилана будет здоровый свежий воздух, больше места для игр и даже лес для исследований - ну, когда подрастет. Сейчас, в восемь лет, мальчик был очень независимым, малость гиперактивным и иногда баловником. Пока что в прогулках по лесу его придется сопровождать либо ей, либо Роджеру.
Вчера вечером они украшали елку, и в убранстве из сотен разноцветных мигающих огоньков та выглядела великолепно на фоне огромного окна гостиной. Хотя Рождество только через неделю, Лидия уже развесила носки над камином напротив елки. Рискуя жизнью и конечностями, Роджер натянул гирлянды на карнизах и коньках крыши, и теперь весь дом окружала разноцветная галактика мерцающих звезд.
Дилан сидел, скрестив ноги, на полу перед елкой, завороженный огоньками и украшениями. Она почувствовала прилив радости, поскольку верила, что он понимает, какой это особенный праздник - Рождество, что это не просто день подарков. Это день, когда семья собиралась, праздновала и благодарила Господа. Через пару дней из Атланты на праздники приедут ее родные, а родители Роджера пригласили их на Рождество в свой дом в Эйкен Милл. Конечно, это время хлопотное, но она его любила.
- Что такого интересного увидел, Дилан?
- Глаз.
- Прошу прощения?
- На елке глаз, он за мной следит. Жутковато.
Она хмыкнула с шутливым раздражением.
- Молодой человек, у елок не бывает глаз.
- У этой бывает. Посмотри.
Дилан обожал выдумывать и фантазировать - хотя иногда он увлекался своими историями крепче, чем ей казалось нормальным. И все же она не могла удержаться и не присмотреться. В аритмичном порядке мигали сотни огоньков, их количество умножалось отражениями в шариках, колокольчиках и мишуре. Ей казалось, перед ней самая красивая ель в ее жизни.
И так чудесно подходит к их новому дому.
Со вздохом она выпрямилась и уже хотела обернуться к Дилану, как что-то ее остановило: краем глаза она зацепилась за горящий красный огонек. Она снова обернулась к елке и вгляделась в густые хвойные ветви.
- Господи.
У елки действительно был глаз. Красный продолговатый самоцвет, раскаленный, как уголек, в сердце хрустальной сферы с длинным, конусообразным стеблем внизу. Эта игрушка, очевидно, была старой, кольца блесток на ее поверхности поблекли. Она никогда ее не видела.
- Ты знаешь, откуда это?
Дилан покачал головой, не отводя взгляда от елки.
- Наверное, это твой папа повесил.
- Красиво, - сказал Дилан, - но мне не нравится.
Она ответила ему ободряющей улыбкой, но ей самой почему-то эта штука не нравилась. Она не понимала, электрическое или на батарейке это украшение, но сияние стеклянного самоцвета казалось куда ярче, чем просто из-за отражений. Он блистал. Почти ослеплял, если долго смотреть.
- Пора ложиться спать.
- Ладно, - сказал Дилан, но продолжал таращиться на горящее око.
Она стряхнула свою странную тревогу и пошла на кухню. Может, Роджер достал эту игрушку из какого-нибудь старого сундука, который отыскался при переезде. Пустяки, - решила она.
- Мам! - воскликнул Дилан. - Черный дым!
Охнув, она обернулась и бросилась к елке, насмерть перепуганная, что в доме начнется пожар. Всего секунду она видела его - нитку густого черного дыма, капающего, словно жидкость, из сияющего глаза, - но стоило ей наклониться поближе, как от дыма не осталось и следа. Поколебавшись мгновение, она дотронулась до кристалла.
Не горячий. Даже, скорее, холодный.
Но ведь дым был. Она сама видела.
- Вот что, - сказала она, аккуратно отцепляя украшение от ветки. - Пожалуй, сниму я это от греха.
Большие карие глаза Дилана не сходили с серебристого остроконечного шара в ее руках. Его интерес с новой силой разжег ее тревожные предчувствия. Не желая рисковать, она вернулась к елке и осмотрела каждую ветку, каждый провод, каждую лампочку. Ни единого признака дыма. Она унюхала какой-то странный аромат, но он не напоминал гарь: скорее будто что-то умерло. Откуда, во имя Господа, он взялся?
Фу.
Как ни жалко было выключать лампочки, ради безопасности она выдернула вилку из розетки. Как только ель потухла, она почувствовала, как у нее упало сердце. Последнее, чего ей хотелось - чтобы первое Рождество в новом доме начиналось с такой зловещей ноты.
ТОГДА
После тринадцати лет брака Ханна продолжала следить за своим внешним видом, хотя Лэндон Григг и понимал, что не для него. На этой неделе - для ее учителя танцев в стиле джаз, Рикки Дельгадо, если он не путает имя. На несколько лет моложе ее, Дельгадо, несомненно, считал Ханну своим завоеванием после череды молоденьких девушек, которых заводила его богоподобная внешность. До учителя танцев был Роббин Мецгер, жених ее прошлой парикмахерши. Наверное, она бы до сих пор по нему сохла, если бы тот не переехал во Флориду по каким-то своим делам и не забрал с собой бестолковую невесту. Но новый стилист Ханны хотя бы во сто крат лучше знает свое дело.
Но, несмотря на неверность своей жены, он все равно наслаждался ее элегантной, энергичной красотой.
Месяцы назад он обещал себе, что скажет ей, как много знает о ее похождениях; что он не бесхребетный молокосос, который боится ссор; что ей нельзя забывать хотя бы о капле приличия, если не о полноценном уважении к нему. И до сих пор он не набрался смелости. Он понимал, почему она остается с ним: его покойные родители оставили наследство, и немаленькое, не говоря уже об очаровательном, просторном загородном доме. И все же иногда Лэндон сам не понимал, почему за нее держится. Он не урод, не злодей, его достаток куда выше среднего. Уж конечно можно найти кого-то еще, если постараться.
Но он никогда никого не бросал. Не умел. Это женщины бросали его.
До того, как он разбогател.
И все же его фрустрация из-за Ханны приближалась к точке кипения. Она уже даже не заботилась о том, чтобы скрывать свои внебрачные развлечения. Постоянно проведывает бесконечное количество больных подруг, задерживается в спортивном зале, навещает престарелых родителей в Роаноке и не зовет его с собой. Этим утром она заявила, что после урока танцев отправится с подругами на обед в Эйкен Милл, что само по себе звучало логично. Но шел уже пятый час, как она на своем «обеде». На третьем часу он носился по дому, разбил напольную лампу в гостиной и кричал в зеркало, пока не охрип. Энергия иссякла, он выбрел на переднее крыльцо и рухнул в папино деревянное кресло-качалку, где просидел не меньше часа, несмотря на температуру в минус 4 и ветер.
Когда к крыльцу вышла рыжая кошка ближайших соседей в поисках чего-нибудь поесть и где согреться - а они буквально никогда не пускали ее в дом, - он почувствовал необъяснимое желание пнуть чертову тварь. Более того - убить. Пришлось напрячь всю силу воли, чтобы не ударить кошку, не схватить за хвост и не размозжить ей голову об стену, а потом зашвырнуть тушку в лес.
Кошка пялилась на него, сперва просто из любопытства. Затем, словно учуяв опасность, ее глаза расширились, а шерсть на загривке встала дыбом. Спустя миг она развернулась и бросилась в чащу.
- Слава богу, - прошептал он, переполненный облегчением. - Слава богу.
Он всегда любил животных, особенно эту кошечку, гулявшую по округе. Но теперь она его боялась.
Вот до чего дошло? Такой могучий гнев, что угрожает захватить его целиком? Что Лэндон готов убить невинное животное?
Нельзя поддаваться гневу.
И все же, когда он встал, кровь его словно стала жидким пламенем. Глубокий вдох за глубоким вдохом; долгие, до хруста, потягивания; напевать про себя мягкую приятную мелодию. Но ничто не охладило жар, боль растекалась по телу и разуму.