А может, я тебя потому и выбрал, что ты мне более или менее порядочным показался. С принципами, во всяком случае. Почему-то у меня сразу мелькнула мысль, что ты не откажешься поучаствовать. Даже за мизерные, по твоим понятиям, деньгипросто потому, что уничтожать сволоту разной масти для тебя стало делом чести.
Все равно я недочеловек, буркнул я.
Да брось ты, он поморщился. Чем меньше ты своим поведением будешь напоминать об этом, тем быстрее другие забудут. И я в том числе. Хотя мне так и так придется заставить себя забыть, кто ты есть и чем ты занимался. Потому что, когда мы ввяжемся в драку, такие воспоминания до добра не доведут.
А когда вернемсявспомнишь? И полковниквспомнит?
Если вернемся, поправил он. За себя скажу определенновряд ли вспомню. Голова будет забита кучей новых впечатлений, мне будет не до твоего прошлого. А относительно полковника промолчу. Во-первых, мы его уже вряд ли увидимты, во всяком случае. Во-вторых, скорее всего, он своего мнения не изменитчто тебе будет по барабану, потому что ты будешь от него далеко. А в-третьих, твои грехи он так или иначе вынужден будет проститьдоговор есть договор.
Что-то мне слабо верится в их честное слово, ворчливо заметил я.
А если не веришь, зачем прешься на край света?
Я замолчал. Вид при этом, наверное, имея страшно угрюмый. Но кто сумел бы сохранить радужное настроение в такой ситуации? У меня были причины согласиться с его предложением, я о них знал, но обнажать душу перед Ружиным не собирался. У него наверняка тоже были свои причиныне из чистой же любви к искусству он ввязался в это дело. Однако меня он в них не посвящал. Почему я должен поступать иначе? Хотя у него все-таки было передо мной заметное преимуществомои мотивы лежали на поверхности.
Продолжать разговор с Ружиным не хотелось. В баре мне приглянулась его бесшабашность, граничащая с наглостью, но тогда и его отношение казалось куда более теплым, не чета теперешнему. Нынче же я опасался, что не сдержусь и дам волю раздражению, исподволь захватившему меня. Не будучи энергетическим реципиентом, и сам не собирался дарить кому-нибудь возможность напитываться моими эмоциями.
Самолет, мягко гудя моторами, вплывал в ночь. В воздухоплавании я полный дуб, и не скрываю этого. Для меня так и останется тайной за семью печатями, на чем аппарат держится в воздухе и как можно не сбиться с курса, когда вокруг кромешная мгла. Наверное, в кабине у пилотов есть куча приборов, помогающих придерживаться нужного направленияне знаю. Мне там как-то ни разу не привелось побывать. И сейчас я не собирался приставать к летчику с дурацкой просьбой поучить меня летному мастерству или хотя бы объяснить, для чего нужна вон та кнопочка или вот этот рычажок. Хотя, казалось бы, более удобного момента в жизни уже не представитсяв самолете нас было всего трое, так что компанию можно было даже считать теплой, и пилот, скорее всего, снизошел бы до каких-то объяснений. Но я не питал легкомысленных надежд за пару часов, от силы, освоить это непростое ремесло, да и пилот всем своим видом демонстрировал, что в компаньоне не нуждается. Ему вполне хватало своих мыслей и манящих огоньковнад головой и под ногами.
Осознав, что никому в данный момент не нужен и неинтересен, я послал все к чертовой матери, вытянул ноги и, скрестив руки на груди, заснул назло всем.
5
Я к конторе, в принципе, никакого отношения не имею, говорил шофер, увозивший нас из аэропорта. Говорил, словно оправдывался, хотя никто ни в чем его обвинять не собирался. Но такова уж человеческая природазагодя постараться оградить себя от подозрений в принадлежности к чему-то нечистому. В понимании нашего водилыа если честно, то не его одноготаким нечистым были органы. Внутренних дел или госбезопасностиневажно, и то и другое одинаково бросало тень на человека.
А к чему ты имеешь отношение? лениво поинтересовался Ружин. Тебя же нам навстречу кто-то направил?
Шуряк мой направил, кивнул водила. Он смотрел строго прямо перед собойтуда, куда ехал его старый, громыхающий УАЗ-469. На нас не оборачивался. То ли в целях конспирации, то ли стыдясь своего шуринаподи, угадай. Он какая-то шишка в ФСБ, вот и попросилмол, выручи, своих послать не можем, все под наблюдением, а за тобой, говорит, никто следить не будет. Да и правдакому я нужен со своей развалюхой?
«Уазик» остановился перед гостиницей и дядька-водитель, обернувшись, передал нам толстый конверт и пару паспортов.
На вас там номера забронированы: Иванов Иван Иванович и Николаев Николай Николаевич. А в конвертеденьги на первое время и какие-то сведения. Так мне шуряк сказал. Ну, покедова.
Бывай, кивнул Ружин. Мы с ним уже выгрузились из машины и стояли на площадке перед гостиницей. Рядом лежали пожиткиего объемистая, но наполовину пустая сумка, и мой дипломат. Ружин принял пакет, но вскрывать его до поры, до времени не собирался. Стоял и вертел по сторонам башкой, как эскимос, заснувший в родной Гренландии, а проснувшийся в неведомой Сахаре.
Впрочем, осмотреться и мне не мешало. Хотя бы для того, чтобы получить первое представление о городе, в который меня забросили судьба и собственная глупость (или все-таки не глупость?). Потому что, глядя из окна машины, впечатлениями не особо разживешьсяночь (а значит, тьма), плюс скорость и тряска, мешали этому.
А город был, собственно, как город. Не лучше и не хуже множества других городов России. Гостиница, к которой привез нас встречающий, располагалась, очевидно, рядом с деловым центром, потому что ночь здесь была изрядно искусана светом фонарей и реклам. И над самой гостиницей, по кромке крыши, сменяющимися желто-красно-зелеными огнями бежала надпись: «Сибирь». Сообразить, куда именно нас занесло, по этой надписи было невозможно. Такое название отелю могли дать даже на Кубани. Хотя бы ради экзотики.
А они здесь оригиналы, отметил Ружин. Иванов Иван Иванович и Николаев Николай Николаевич. Такого, наверное, больше нигде не придумают. Дешево и сердито. И поди придерись. Имена не выбирают, также как папу с мамой. Если у родителей в голове одна сплошная вавка, тут уж ничего не попишешь. А предки этим пользуются, называя детей, как попало.
Судя по именам, у наших предков с фантазией вообще напряг, подтвердил я. Судя по именам, они слово «что» произносят так же, как пишут.
Ну, ты местных строго не суди, попросил Ружин и, не глядя, поровну разделил между нами ксивы. Может, им каждый день приходится столько имен выдумывать, что кроме этих у них ни хрена не осталось.
Если у них ни хрена не осталось, возразил я, то чем они будут пользоваться завтра? По второму кругу пойдут?
Все может быть. Ну что, айда устраиваться? Ночной городштука прекрасная, за душу берет и дышать мешает, но что-то сыровато. Как бы дело радикулитом не закончилось. Тогда работники из нас будут никакие. Не находишь?
Нахожу, кивнул я. Скрип в костях и отсутствие сгибаемостинеприятная вещь.
Подобрав багаж, мы вошли в холл и остановились, осматриваясь.
Здание было крупное и, по идее, сервис предполагался соответствующего уровня. Однако, кажется, звездочками «Сибирь» даже не пахла. Кажется, ее владельцам чувство тщеславия было незнакомо, как, впрочем, и многие другие чувстваопрятности, например, или тяги к совершенству.
Если судить по внутреннему виду фойе, ремонта здесь не делали с золотых брежневских времен. Оно так и стоялооблицованный деревом кусок ностальгии для тех, кто до сих пор носил в кармане партбилет советского образца. Под потолком висела огромная люстра, в полном соответствии с заветами Ильича II (экономика должна быть экономной), имевшая только с десяток рабочих ламп вместо запланированных полусотни. От этого проявления бережливости в помещении царил полумрак, который слегка скрадывал убогость и потертость обстановки, но до конца их все равно не скрывал.
Да-а протянул Ружин. Седая старина. Отстаете от веяний времени, дружище! он склонился к окошку администратора. Месяц ремонтаи вашу ночлежку можно превратить в «Англетер». Если, конечно, вам знакомо это название.
Администратор за стекломкрупный и до ужаса сонный мужикпотянулся и, усмехнувшись, лениво заметил: