Старуха постояла около столаа потом, подволакивая левую ногу, пошла обратно к себе, в отгороженную стенкой-перегородкой комнатушку. Ни заплести волосы, ни сменить ночную рубашку она так и не удосужилась.
Матвей метнулся к лавке, на которой валялся его рюкзак, рванул молнию на карманегде-то тут должен был быть полиэтиленовый пакет. Матвей брал его на случай дождязавернуть документы, зажигалку, телефон, еще что-нибудь по мелочи. Именно в пакет и полетела кашавыскользнув из миски, влажный ком даже не изменил форму. Матвей сунул все обратно в рюкзак и демонстративно громко зашкрябал ложкой по глиняному дну.
Зъил? буркнула старуха из-за стенки.
Да! крикнул Матвей. Спасибо!
Вот и спать иди.
Вот-и-спать-иди шепотом передразнил ее он. Вот еще чего не хватало. Какая-то посторонняя бабка будет ему указывать, что тут делать!
Лампа в углу уже почти погасла, так что передвигался по комнате он практически на ощупь. Вот лавка, на которой, видимо, ему придется спать, бабка ничего не предложила, а самостоятельно требовать что-то он уже не хотел. Вот, видимо, дедовы полатион узнал эту латаную-перелатаную куртку, которой старик частенько укрывался. Вот печка, на которую Матвей лазил до тех пор, пока, заигравшись, не сорвался и не сломал ногу
Печка была теплой. Хм!
Матвей по старой памяти сдвинул лязгнувшую заслонкуи в нос ударил сладковатый запах вареного мяса. «Эй, что такое?» кольнула его обида. Значит, себе эта старая карга наготовила хороший ужин, а ему швырнула несъедобную гадость?
С мстительным удовольствием он запустил в горшок пятерню и выудил кусок мяса. Скорее из чувства протеста, нежели из желания есть, он жевал его, морщась и выталкивая языком застревающие в зубах волокна. Мясо было страннымочень жестким и жирным, напоминая одновременно и недоваренную свинину, и старую курятину. Последний кус он проглотил, не жуя, тот едва не застрял в глотке и прокатился грубым комом по пищеводу, чуть не вызвав рвоту. Жирные пальцы Матвей обтер о печь. Все равно придется делать ремонтесли он, конечно, решит оставить этот дом себе. Хотя, если он заберет деда лечиться в город, до сторожки уже никакого дела не будет.
Тяжелое мясо упало в желудок плотным комом, с непривычки стало подташнивать, закружилась голова и резко подурнело.
Осторожно, стараясь ни обо что не запнуться, Матвей побрел к выходу. Около самого порога не удержался и все-таки зацепился за что-то, гулко громыхнувшее и накренившееся.
Куда пошел! зло проорала старуха из своей комнатушки.
До ветру! едва удержался он, чтобы не ответить грубо.
Не стоит ссориться, повторял он себе. Не стоит. Деду нужна хозяйка, ему уже сложно одному. А что, тебе бы больше понравилось, если бы это была какая-нибудь длинноногая юная девица?
Дед сидел на пеньке недалеко от дома.
Точь-в-точь как раньше, подперев подбородок кулаком и зажав в пальцах самокрутку. Только вот в этот раз она была не зажжена.
Огоньку, деду? Матвей поднес зажигалку.
Дед повернулся, посмотрел на него пустым взглядом и отвернулся обратно.
Матвей пожал плечами и спрятал зажигалку.
Присел рядом на корточки, вдохнул полной грудью ночной воздух, напоенный запахом хвои и свежей травы. От деда так и продолжало нести землейстранно, Матвей никогда не замечал такого за стариками. Едкая смесь запахов тела, выделений и лекарствда, но никогда землей. «Неужели ему недолго осталось?» защемило сердце.
Как дела, деду? спросил он, впрочем и не ожидая ответа.
Дед продолжал молчать, так и скорчившись в одной позе, держа на весу пустую самокрутку.
Непривычные к сидению на корточках ноги заныли, икры свело.
Пошли, деду? предложил Матвей.
Старик не ответил.
Матвей протянул руку, чтобы погладить старика по головено остановился. Неизвестно, как тот отнесся бы к этому жесту. Не нужно делать ничего лишнего, пока не посоветуется с врачом.
Спокойной ночи, деду, пожелал он.
Уже засыпая, он услышал, как скрипнула дверь, и как в домик зашел дед. Матвей хотел было окликнуть егоно тут же провалился в забытье.
Из сна его выдернуло резко, толчкомот неожиданности Матвей даже взбрыкнул, больно ударившись пятками о стену.
Сел на лавке, таращась в темноту, облизывая пересохшие губы и пытаясь сообразить, что же происходит. Голова раскалывалась, в висках пульсировала кровь, в горле першило. Откуда-то явно несло гнильюот тяжелого и сладковатого запаха заложило нос, и приходилось хватать воздух ртом.
Что-тоили кто-тоходило вокруг домика, тяжело переваливаясь. Не порывы ветра, не шум леса и не удары ливнянет, это явно было что-то живое, крупное и хромое? Один шаг чуть запаздывал и звучал громче другогословно гость на одну ногу был обут в тяжелый, подбитый гвоздями ботинок и теперь с трудом подволакивал ее, периодически запинаясь о стену.
Скырлы-скырлы, чуть поскрипывало там, снаружи, прямо рядом с Матвеем.
В стену поскреблисначала неуверенно, осторожно, а потом все сильнее и сильнее. К скрипению прибавилось свистящее и какое-то болезненное дыхание.
Деду? шепнул Матвей, чувствуя, как у него от страха холодеют кончики пальцев.
На полатяхтам, где всегда спал дед, громоздилась черная куча, но ответа не было.
Бабуля? спросил Матвей уже громче. Сейчас он был готов даже обнять эту мерзкую старуху, не то что называть ее бабушкой. Пусть она проснется и скажет, что все в порядке, что это какой-то местный егерь или смотрительили просто частый гость! Что у него в привычках приходить так по ночамвот и то мясо в печке предназначалось именно для него! Бабуля?
Он всегда считал, что старческий сон чуток, но видимо, ошибался. Бабка тоже не отвечала.
В доме царила тишинав самом доме, но не снаружи.
Скырлы-скырлы, продолжало скрипеть в двадцати сантиметрах от Матвея. Стену уже не просто скребличто-то словно пыталось прорыть в ней дыру. Бревна кряхтели, из щелей сыпалась земля и сухие нитки.
Матвей встал (спал он, не раздеваясь) и осторожно, слепо пуча глаза в темноту, прокрался к дверям. Там он зашарил руками, ища что-нибудь потяжелее и поострее. Может быть, это друг, может быть, но если это враг, то его нужно встретить во всеоружии. Руки натыкались на какие-то доски, комья тряпок, странно теплые булыжники, гладкие и, судя по звуку, пустотелые палкино ничего металлического, ничего
Через минуту туда же переместился и скрип.
Кто там? хрипло спросил Матвей, нащупывая топорище и пробуя лезвие на палец. Сойдет. Почему-то тупое, совершенно тупоено сойдет.
Скырлы-скырлы, был ответ.
Кто. Там? отчеканил Матвей, перехватывая топор поудобнее.
Дверь прилегала к косяку неплотнои он видел через щели, как снаружи колыхалось что-то черное, плотное и огромное. Оно то приближалось, перекрывая собой слабый лунный свет, то снова отдалялось, словно приглядываясь, как бы половчее протиснуться.
На липовой ноге прохрипели за дверью.
Что? переспросил он, вздрогнув. Что-то затрепетало в паутине памяти, что-то смутно знакомое
На березовой клюке кто-то выплевывал слова, как сгустки крови, отхаркивал их.
Пошел вон, как можно более угрожающе сказал Матвей.
В последний раз он рубил топоромесли это вообще можно было назвать рубкойлет пять назад, на шашлыках, куда они выехали всем первым курсом. Тогда он чуть не отмахнул себе полстопы, исчеркал всю землю вокруг поленаи только через полчаса худо-бедно настрогал что-то пригодное для костра. Сейчас ему оставалось надеяться только на то, что проснутся инстинктыи у него не дрогнет рука всадить лезвие в живую плоть. И хватит сил, чтобы разрубить ее тупым железома не разрубить, так продавить, измять, раздробить
Все по селам спят По деревням спят, свистяще хрипело в дверную щель.
А ну заходи! срывающимся фальцетом громко сказал Матвей, подняв топор. Щас померимся!
Сгинь! вдруг зашипели за его спиной так, что у него встали дыбом волосы на руках.
Судорожно сжав топорище онемевшими пальцами, он оглянулся.
Перед ним стояла старуха. Ее лицо напоминало черепобтянутый тонкой кожей, мертвый и зловещий, узкие губы растянулись и вздернулись в диком оскале, из глубоких темных глазниц горели безумным огнем желтые глаза. За ее спиной покачивалась лампа, и вокруг бабки плясал десяток тенейкаждая изгибаясь в своем безумном танце, каждая не похожая на другую, каждая вряд ли принадлежащая человеку.