Как под вопли толпы доплелся до холла, помню еще хорошо. Как садился у стеночки, а вернее, сползал по ней, уже хуже. Санитаров, что ворочали меня, укладывая на носилки, припоминаю совсем смутно. А вот дорога и прибытие в госпиталь уже и вовсе никак не запечатлелись в моей памяти.
Но все же я вспомнил все и сразу, как только пришел в себя. А это, говорят, важно, когда очухиваешься вот такв госпитале с побитой головой.
В палату снова заходит Генри.
Я тебе пижамку принес, а то в первый раз забылуж больно неожиданно быстро ты очнулся. Я успел? Ты голяком еще до гальюна не бегал?
Неа, тут лежал, успокоил я его.
Ну и хорошо, а то б мне влетело. Давай помогу одеться.
Сидеть, а особенно стоять, без поддержки сложновато, но я стараюсь и прошу Генри только страховать. Тот оказался парнем понятливым и с хапалками своими ко мне не лезет. Видно правда впечатлен нашим с Гвоздем боем и теперь уважает мое желание быть самостоятельным.
Балансируя на нетвердых ногах, аккуратно вздеваю на себя широченную, с полным разрезом на пузе рубашку и такие же безразмерные штаны на шнурке. Бантик на шее, чтоб распашонка с меня совсем уж не сваливалась, завязывает Генримои-то пальцы на разбитых костяшках все стянуло и к такой тонкой работе они оказались непригодны.
А только я успеваю опять улечься, как в палате свет становится чуть ярче и в дверь тут же заходит представительный толстяк в белом комбинезоне. По всей видимости, врач.
Точно. Он присаживается на подсунутый ему Генри стул и, улыбаясь, тянет с меня одеяло.
Улыбка у толстяка немного насмешливая, но добрая, а под всем этим чувствуется усталость.
Понимаю, что мужик он ничегонеплохой, раз пытается улыбаться, а не срывается на раздражение. Послушно помогаю ему оголить свой живот и стараюсь не пырхаться от боли, когда его руки проходятся по моим битым ребрам.
Я доктор Штерн, меж тем тихо начал разговор тот, старший врач бригады, которой достались вы, мелкие разбойники. Побились вы знатно в этом году, я уж и не припомню, когда так много тяжелых было вон, из первой каюты, один не выжил. Кто ж слабых так сильно бьет? Вы ж все члены экипажа нашего Корабля. Вам нас заменять, а потом жить вместе. Чей у каждого свой путьне все же хранами и искателями станут. Кому-то надо и о пропитании заботиться, и о порядке в отсеках. А теперь вот нет уже одно из вашего года, и кому-то придется двойные обязанности исполнять.
От известия, что кого-то побили до смерти, от тона печального, мне становится грустно. А эти, произнесенные доктором слова «знатно» и «разбойники», которые я встречал, наверное, только в старых романах о Героях Корабля, а в жизни ни от кого не слышал ни разу, почему-то расположение мое к нему только увеличивают. И мне совсем не хочется выглядеть в глазах доктора таким говном, каким я себя от его слов чувствую.
Я не бил слабых вырвалось у меня на этих эмоциях, но тут же замолчал, вспомнив, что ведь в первом раунде тоже мочил без разбора всех, кто под руку подвернется. Так что, может и я кому-то вломил лишнего.
Но кто ж там, в свалке такой, разбирает, кого бить, а кого не бить?! Но рассматривать экзаменационный бой с такой стороны как-то странно, хотя и болезненно тоже
Что, тоже все-таки бил слабых? без издевки, а как-то понимающе, спросил доктор.
Было дело, покаянно признал я, но там же продержаться надо, а кто под руку подворачиваетсяне поймешь с ходу.
Да-а, это так но большинству зрителей понравилось. Ему вон тоже, кивнул доктор Штерн на Генри, тот глаза опустил, но отнекиваться не стал, а я вот смотрел и прикидывал, сколько коек под тяжелых готовить. А со второго раунда вообще ушел, здесь работы невпроворот стало. Вот, сутки считай, от вас и не отходил. А только домой собрался, как ты тут у нас решил в себя придти, со смешком сказал он, оправляя на мне рубаху.
Так может, кто другой бы осмотрел, мне почему-то за свое очухивание стыдно сталовот, не вовремя это сделал и такой хороший усталый человек не смог отправиться на отдых.
Тот между делом фонариком в глаза мне посветил и пальцами перед лицом поводил, пронаблюдав, как я слежу за ними.
Не-ет, первого очнувшегося из тяжелых, я должен был осмотреть сам! рассмеялся доктор. И, скажу тебе, все у тебя неплохо. Голова крепкая оказалась, да и ребра тоже. Опять же, помнишь все и с речью проблем не испытываешь, как я посмотрю. Так что дней пять полежишь еще, а там, может, и на выписку готов будешь.
«Пять дней пять дней?! А с первыми двумянеделя!!!»
А чё так долго-то, если все хорошо? отважился спросить.
Я сказал не «хорошо», а «неплохо». Ты не забыл случаем, что у тебя не руки-ноги биты, а голова? С шинами я бы тебя выпустил, но вот на голову их не наложишь. Мозги тебе растрясли, а это не шутки. И не шастай много, больше лежи. А будешь нарушать, я тебя на десять дней тут прикрою, и плакали тогда все твои каникулы целиком! подбавил он строгости в голос. Понял?
Понял, кивнул я.
А что тут спорить? Правда ведьмозги дело важное я так слышал.
Сейчас Генри поможет тебе перебраться в другую палату. Там и будешь лежатьвыздоравливать. А я навещу тебя через пару дней. Других врачей тоже слушайся обязательно. Понял, живчик? погрозил он мне пальцем.
Понял, опять послушно кивнул я.
Получив мое заверение в непременном послушании, доктор Штерн тяжело поднялся со стула и вышел из палаты, сам более ничего не говоря.
Генри же принялся суетиться вокруг меня, помогая выбраться из-под одеяла и встать с постели. Подогнал мне под ноги безразмерные, как и все здесь, тапки, подхватил под локоть и повел тоже на выход.
Глава 4
Так мы прошествовали вдоль по коридорая, кряхтя и шоркая ногами, и Генри, фактически таща меня на себе и подбадривая.
В новой палате было людно. Десятка два кроватей, приткнувшиеся изголовьями вдоль стен, почти все были заняты. Медбрат протащил меня по проходу между рядами и уложил на одну из немногих пустующих коек.
Я рухнул в изнеможении на нее, не особо глядя, где я оказался, и кто меня окружает.
В забытье вроде не проваливался, но все равно, знакомый голос, прозвучавший рядом, встряхнул не слабо.
Хвост, ты уже выздоровел! восторженно вякнул надо мной опять Червяк. Прямо мания у него какая-то, голосить над ухом у меня!
Не открывая глаз, я протянул руку вверх, почти сразу ткнулся ладонью в грудь и отодвинул парня подальше:
Не ори Пит, а то голова от твоих воплей начинает болеть так, что даже ребра схватывает.
Я не ору, это обезбал у тебя уже закончился, смеется тот.
Червяк, отойди пока от него, слышу откуда-то со стороны голос Рона, видишь же, ему плохо. Щас вколют по новой, и будем тогда норм.
Нет, Питу и Крепышу я, конечно, рад, но вот сообщение, что «щас вколют по новой», на данный момент меня радует больше.
Слышу звук открываемой двери и пытаюсь открыть глаза. К тому моменту, как мне это удается, возле меня уже топчется Генри с какой-то палкой в руках.
Давай, подставляй задницу побыстрей, а то смотрю, ты что-то совсем расклеился, говорит мне он, отпускает палку и тут же машет перед самыми глазами шприцом.
Я с трудом переваливаюсь на живот и стараюсь стянуть с себя штаны. Удается это сделать только левой рукойправой шевелить не позволяют ломящие от боли ребра.
Да хватит! смеется парень. Ты ж не в гальюне, и всаживает мне шприц в открытое с таким трудом место.
Укольчик так себеполужопие как кипятком обдали, видно Генри не так, чтобы мастер в этом деле пока. Но по общему состоянию почти сразу начинает попускать. Глаза опять открываются полностью, голова уже не раскалывается от боли, а просто ноет, ну, а бочина позволяет без особого труда перевернуться обратно на спину.
Вижу уже отчетливо, что палка, которая снова в руках у медбрата, не палка совсем, а штатив под капельницу, к которому вверху подвешены две увесистые бутылки. В ногах кровати стоят Рон и Пит, а рядом, на соседней койке, сидит Скользкий и довольно ухмыляется, глядя на мои мучения.
Его рожа мне естественно не нравится и я отворачиваюсь. А потом и вовсе о нем забываю, потому как приходит понимание, что Генри сейчас на мне еще и капельницу будет учиться ставить.