Юлька! потянулась она робкой рукой. Что? Как? Ты цел? Что ты такое учудил?.. Ты рехнулся? Зачем ты за мной прыгнул? Зачем же прыгать?..
Молчи! просипел он надсаженным, все равно незнакомым голосом. Молчи! вскричал он, стиснув кулак. Молчи! Или я не знаю что Молчи! Потому что я проклят!
Юлька протянула Золотинка, как-то жарко ослабев. Ты гонялся за мной с ножом.
Я хотел тебя убить! Я должен тебя убить! Поэтому потому что оборотень!
Яоборотень? изумилась Золотинка, подзабывши двусмысленные объяснения на горе. Я не оборотень, произнесла она слабым голосом и убежденно, в глубоком внутреннем убеждении покачала головой, все отрицая.
А кто оборотень? Кто оборотень? продолжал он в ознобе. Золотинкаоборотень? В кого ты ее превратила? И кто ты, наконец? Скажешь ты свое имя?
Золотинка подвернула рукой снег волос и занесла к глазам.
Никто не оборотень, сказала она почти спокойно. Каждый тот, кто есть. И всегда им был.
Как? И Золотинка, которая стала невесть кем?
Та, что дала тебе нож?
Он нетерпеливо мотнул головой, отмечая ненужные уточнения.
Это Зимка. Колобжегская моя подруга, можно сказать.
Ты сюда и своих подруг приплела?
Она и есть Зимка. Без обмана.
А ты кто? Без обмана.
ЯЗолотинка.
Юлий тронул грязный, в ссадинах и кровоподтеках лоб.
Повтори еще раз.
Золотинка, прошептала она, неведомо чего оробевсловно у него было средство это лживое заявление опровергнуть.
И всегда ею была?
И всегда ею была. Ну то есть как В каком-то смысле не всегда. Но с начала.
Так, молвил он, совершенно уже ничего не понимая. А та, другая? С начала и с конца и во всех смыслах.
Зимка Чепчугова дочь Лекарева из Колобжега. Она забавно пожала плечамиможно ли выразиться полнее.
А кто ее обратил в эту из Колобжега?
Я обратила.
Юлий дернулсявот поймал он колдунью на слове, вот добрался он до определенности, что-то как будто забрезжило в зачарованном хороводе призрачной правды.
Ты ее обратила? повторил он, требовательно присматриваясь к Золотинке.
Да.
Хорошо. Кем она была до того, как ты ее обратила?
До этого она была великой слованской государыней и великой княгиней Золотинкой.
Так. Отлично. Ему нужно было подумать. А ты что? Ты откуда взялась? Ты тоже была великой слованской государыней и великой княгиней?
Все это время?
Все это время, черт побери!
Все это время нет.
А когда?
Никогда. Никогда я не была государыней. Я только Золотинка.
Только Золотинка! усмехнулся он против воли. Звучит очень скромно. Ладно. А она кто? Она была Золотинкой?
Она была княгиней,
А ты кем была?
Я была Золотинкой. А потом пигаликом.
Ты была пигаликом? быстро спросил он.
Была.
А она?
Зачем? Она была княгиней.
Так, он опять запнулся. Вас уже четверо, и становится все время еще больше. Ты была Золотинкой, но не была княгиней, а она была Золотинкой, но не была пигаликом. Так?
Что-то этого я уже не понимаю, смутилась теперь Золотинка.
Но ведь вас было две?
Нас было две заворожено повторила она.
Так, измученно выдохнул он и помотал головой. Начнем с начала. К черту всех посторонних. Семьсот шестьдесят девятый год. Лето. Это ведь вполне определенное время, год был один и лето только одно. Тут путаницы не должно быть. Так?
Так.
Я таскаю помойный ушат по Колобжегу. Я один, я знаю про себя, что я это я, тут нет вопросов. И со мной еще кто-то, тоже вполне определенный человек. С кем я таскаю ушат?
Со мной.
С тобой? повторил он в недоверчивом удивлении. Он совсем не ожидал такого простого и, главное, однозначного ответа. С тобой? Он посмотрел на девушку, словно чего-то еще ожидая. С тобой?
Это-то и было самое важное.
Только тогда только теперь он понял!
Мы таскали ушат с тобой? проговорил он тихо, словно опасаясь спугнуть новое, светло поднимающееся в нем чувство. Это была ты? Это ты?
Золотинка не могла говорить. Только кивнула.
Ты повторил Юлий размягченным голосом. А потом, на скале, над Белой? Потом, в Каменце?.. Помнишь, что я сказал тебе на скале?
Золотинка опять кивнула, хватая зубами губы.
Что бесполезно бесполезно лгать на краю бездны. Что перед этими вечными далями наша бескрылая ложь и наша самодовольная, ограниченная правда? Я это запомнила.
И ты поцеловала
Камень.
А когда ты ушла я тоже поцеловал.
Я слышала шум обвала или лавины.
Я бросил тот камень в пропасть.
А я
Ты, молвил он, невесомо коснувшись кончиками пальцев ее запачканного песком колена, отчего Золотинка сбилась и ничего уже не смогла произнести, кроме коротенького, похожего на всхлип:
Я.
Ты.
Я.
Боже! Да ведь я же тебя люблю, проговорил, прошептал он, словно удивленный, словно сраженный этой нечаянностью. Здравствуй, Золотинка.
Она кивнула и опустила голову, но не так быстро, чтобы он не заметил слезы. Не возможно было ничего говорить. Они молчали так долго, что трудно было теперь подыскать слово.
Что у тебя с голосом? глухо сказала она наконец, не открывая лица.
Ай! отмахнулся он с преувеличенной живостью. Скоморохи смазали глотку какой-то дрянью. Обещали, к ночи пройдет. Дерет ужасно, дрянь.
Они сидели на горячем сухом песке, не замечая жаркой одури дня.
Золотинка, позвал потом Юлий.
Да.
Я все равно не понимаю.
Я тоже. Она подняла ясные умытые слезами глаза.
А почему у тебя волосы белые?
Поседела, сказала она с печальной усмешкой. Мы прожили целую жизнь, Юлька. Порознь. Может, я бы не поседела, если бы мы шли с тобой вместе.
Моя вина, молвил он тихо. Я очень любил тебя И удивился тому, что сказал, этой чудовищной несуразице. Я люблю тебя! вскинул он взгляд. Боже мой, я всегда любил тебя! Как можно было этого не понимать?! Да, да всегда! А когда не любил, когда не знал тебя, когда и ведать не ведал про маленькую девочку из Колобжега, что лопочет «суй лялю!»тогда и не жил. Когда любилто жил. Я любил тебя и тогда, когда любил
Трудно было ему говорить об оборотне, не находил слов. Золотинка кивала часто и поспешно, чтобы он не договаривал до конца, не мучился. Но он считал нужным закончить.
И когда я любил ее, то любил тебя. Всегда я любил тебя, всегда. Потому-то сразу тебя узнал. Узнал любовь, которую было уж потерял Я узнал ее сразу, как увидел. Он запнулся. А ты? шепнули губы.
Да шевельнулись в ответ губы.
И они опять замолчали, замолчали от полноты чувств, от невозможности пережить и постичь все, что нахлынуло на них разом.
А ты? начал он. Ты много пережила за эти годы?.. Много.
Не так много как ты.
Он удивился.
Она пояснила:
Полгода я была в камне, без чувств. Я меньше тебя жилана полгода.
Как странно, сказал он, подумав. Я совсем не знаю тебя.
И я.
Но я люблю тебя. И всегда любил.
И я, прошептала она эхом. Слабое, нежное эхо, от которого изнемогает сердце.
Послушай! спохватился он вдруг. Но это правда? А кто запустил искрень? Сорокон и все это
Я.
Ты запустила искрень? И сейчас можешь, когда захочешь?
Ну да, отозвалась она с некоторым недоумением. Почти оскорбленная, почти обиженная. Казалось, она отодвинулась. Словно все было кончено между ними от одного неловкого, лишнего, совсем не нужного вопроса, которым нельзя задаваться у ленивой морской волны в томных лучах солнца.
И ты меня любишь? спросил он так же резко и требовательно.
Люблю, шепнула она, дрогнув.
А за что?
Тут только она поняла, что спрашивал, что имел он в виду, когда некстати помянул искрень и Сорокон. Через мгновение в глазах ее показались слезы. И она сказала, улыбаясь:
Да я потому и запустила искрень что люблю.
И она позволила себе. Она позволила себе радость: гибкими длинными пальцами обвела взъерошенные кудри, убрала их с грязного лба, с такой бережной негой коснулась, что от этой ласки пронизала ее саму дрожь, невольная и неодолимая. В глазах заблистали слезы и опять заиграло солнце.