Когда понтифекс вставал в полный рост, пряча улыбку под усами и важно приглаживая бороду, юноше чудилось, что перед ним старый лев с седой, уже не слишком пышной гривой, но все еще гордый и властный, способный одним только рыком разогнать вертящихся поблизости гиен. Варрон ждал, когда храмовник наконец отправится на свидание со своим прежним богомМертом, но Руф и не думал умирать. Отрекшись от старой веры, он принес во дворец паучий культ, который зародился где-то на южном континенте среди диких афарских племен.
Один из придворных поэтов даже сочинил стих о чернокожих звероловах в юбках из листьев и сухой травы, которые пробрались в пещеру гигантского монстра, чтобы сразиться с ним в неравном бою. Варрон слушал пиита вполуха, потому что находил его творение плодом буйной фантазии и вопиющей нелепицей. Из афаров редко получались хорошие воины: они уступали по силе и выносливости не только имперцам, но и крепко сложенным плечистым северянам с узкими, раскосыми глазами. Маловероятно, что трусливые дикари рискнули бы напасть на огромную, ядовитую бестию да еще и смогли одержать верх в схватке с ней
Понтифекс ктенизидов тоже не питал к Варрону теплых чувств, не выказывал к нему ни уважения, ни симпатии, и этим еще больше злил ликкийца. Клавдий же попросту делал вид, что не замечал взаимной неприязни седовласого поверенного и молодого любовника, тем не менеевысоко ценя обоих.
Вспоминая события на пиру, Варрон силился понять, почему из всех прочих, именно Руф встал на его защиту. И стоит ли испытывать благодарность к тому, кто спас тебя, но сделал пленником, в очередной раз унизив и, возможно, помышляя убить чуть позже, в полной мере наслаждаясь собственным превосходством?
Юноша с трудом проглотил вязкий комок слюны, постепенно убеждая себя, что во всех его бедах, и даже в смерти Клавдия, повинны исключительно ктенизиды: они давно плели заговор, втягивали в него новых людей, одурманивали их зельями, и культисты есть самое страшное из когда-либо существовавших в мире зол
В полутемном помещении конюшни, достаточно прохладном, чтобы лошади не томились от духоты даже в самую жаркую пору, трудилось больше десятка рабов. Одни уводили животных на пастбища и ухаживали за выгонами, другие чистили коней и подпиливали им копыта, третьи занимались объездкой молодняка и починкой снаряжения, четвертые убирали в стойлах и раздавали корм.
Мэйо с Нереусом вменили в обязанность поение лошадей и замену подстилки, загрузив обоих с рассвета до заката. Как и обещал Макрин, его сын ночевал в бараке, на узком гранитном лежакехолодном и жесткомсовсем не похожем на просторную, заваленную подушками и покрывалами кровать в личной спальне юноши. Рабов кормили дважды в день, выдавая по четвертине хлеба с малым количеством масла, соли и уксуса, а в праздники разбавляли скудный паек рыбой или мясом.
Надсмотрщики следили за невольниками днем, и ночью, считая, что последние не должны рассиживаться: им позволялось или трудиться, или есть, или спать. Раб не смел без разрешения выходить из барака, не мог отлучаться куда-либо, а за каждую провинность и недостаточное усердие незамедлительно получал удар плетью. Тех, кто пытался бежать или проявлял строптивый нрав, держали в колодках.
Юный поморец работал, не жалея сил и стирая руки до мозолей. Уже три дня он носил простую бурую тунику без пояса и завязывал волосы в хвост, чтобы они не прилипали к взмокшему от пота лицу. С вилами и ведрами отпрыск благородного семейства проходил мимо рабов, ехидно перешептывающихся за его спиной, весело зубоскалил, перешучиваясь с невольницами у родника, и старался делать вид, будто нисколько не смущен теперешним унизительным положением. Нереус во всем помогал господину: зная его вздорный и упрямый характер, геллиец понимал, что хозяин скорее измучает себя до полусмерти, чем попросит отца о снисхождении.
Надсмотрщики не решались даже угрожать Мэйо плетками и обходились с ним строго, но без грубости. Ему позволяли пить воду чаще, чем невольникам, работать с поднятой головой и иногда делать краткую передышку, чтобы не привыкший к изнурительному труду юноша мог растереть дрожащие от перенапряжения мышцы.
К вечеру третьего дня поморец был сильно вымотан и отрешенно махал вилами, нагружая в носилки грязную солому вперемешку с навозом. Нереус принес два наполненных до краев ведра: одно поставил перед мордой лошади, беспокойно крутившейся в соседнем стойле, а другое протянул изможденному господину:
Пей и утешься мыслью, что скоро закат.
Спасибо, вымученно улыбнулся Мэйо. И за воду, и за доброе известие.
Для тебя есть еще одна хорошая новость.
Какая же?
Геллиец быстро выглянул в коридор и прошептал:
Тс-с-с. После скажу. Сюда идет «плетка».
Долговязый надсмотрщик с лобастой, как у быка, головой, облаченный в тунику с короткими, по локоть, рукавами остановился у входа в конюшню и громко проорал:
Скорбите, ублюдки! Наш зесар умер! Всем пасть ниц и молиться!
Член Мерта в его медную глотку, сердито прошипел поморец, опускаясь на мокрую солому и подставляя руки под лицо, чтобы не уткнуться носом в кучу конского навоза.
Последовав примеру хозяина, Нереус распластался рядом.
Тупая скотина, чуть слышно продолжил Мэйо. Не мог подождать, пока мы закончим уборку Лежали бы на душистой соломе, а не в свежем дерьме.
Отрешись от худых мыслей и с кротким сердцем вознеси молитву, также тихо ответил белокурый раб.
Знаешь, я как-то не привык общаться с богами, уставившись на конские яблоки.
Терпи, хотя бы из уважения к умершему
Какое тут уважение? Старый дурак откинул копыта и теперь вкусно жрет на пиру у Туроса, а я должен скорбеть об этом, растянувшись в навозе и мечтая хотя бы о крошечном куске мяса на ужин. Да чтоб ему там в блюдо не менее душистых яблочек насыпали!
Охранник неторопливо подошел к стойлу, шаркая сандалиями по полу, и внимательно осмотрел двух лежащих на зловонной подстилке юношей:
О чем шушукаетесь, лентяи?
Совсем оглох, кривая колода? фыркнул Мэйо. Громко молимся. Я прямо горем убит, еще немного и зарыдаю.
Рыжий детина угрожающе поднял плеть:
Будь повежливее, парень! Или забыл, что господин дозволил сечь тебя без пощады.
Поморец неодобрительно взглянул в его сторону и процедил сквозь зубы:
Ну, попробуй, пес! Три месяца завершатся быстро, а обиды я помню долго. Как бы не пришлось тебе в дальнейшем крепко пожалеть о столь опрометчивом поступке.
Думаешь, напугал? презрительно скривился надсмотрщик. Будь я твоим отцом, сек бы ежедневно, чтоб с постели встать не мог. Жалко его, такой человек уважаемый А ты Пустозвон и чучело!
Нереус едва успел схватить хозяина за запястья и тем самым не дал ему вскочить на ноги:
Лежи! Прошу тебя!
Мразь! рявкнул Мэйо, испепеляя обидчика взглядом. Свиное рыло!
Скажешь еще слово, ухмыльнулся надсмотрщик. И будешь жрать дерьмо вместо ужина. Взял вилы и продолжил работу. Пошевеливайся, неженка!
Он двинулся к воротам тяжелой и неуклюжей походкой, одним только видом внушая страх невольникам.
Проклятье! в сердцах сплюнул нобиль, раздраженно нанизывая на зубья вил охапку склизкой соломы. Все считают меня идиотом.
Я не считаю, Нереус выпрямился, оттряхивая одежду. Так уж повелось: если облеченный властью муж употребляет ее во зло, люди называют это несправедливостью, однако согласны мириться с ней. Того же, кто использует власть лишь во благо окружающих, не пытаясь извлечь выгоду, яростно обсуждают и подвергают осмеянию. Делай добро, но не в ущерб себе, а напротивс пользой.
Если желание помочь идет от мерзко-расчетливой душонки, то стоит ли вовсе затевать что-либо и, тем более, принимать такую помощь? Ты хотел сказать мне нечто важное, пока нас не прервали.
Госпожа передаст послание для тебя через рабыню, которую пришлет сегодня к бараку.
Неужто родителю вздумалось объявить о досрочном помиловании в связи с началом всеобщего траура по Клавдию?
Молю богов, чтобы так оно и было.
Мэйо грустно посмотрел на геллийца:
Я откладывал этот разговор. Хотел отпустить тебя на свободу прежде чем уеду в Рон-Руан, но не вижу смысла тянуть еще год. Наступает время больших перемен и пусть они будут к лучшему.