Варрон чувствовал: жить ему осталось считанные часы. Он не боялся увидеть погонщика душогромного, косматого демона. Там, за границей видимого мира, ждал Клавдий, и теперь ни одна женщина или мужчина не встанет между нимиони будут вечно идти рядом по огненной пустыне среди стенающих теней.
Высокий и коренастый легат что-то кричал стражникам, указывая гладиусом на Варрона. Пехотинцы расступались, почтительно пропуская военачальника, и с неприязнью поглядывая на его спутников. Юноша не был близко знаком с Джоувом, но слышал о нем много лестных отзывов как о рассудительном полководце и талантливом стратеге. Ликкиец исподволь наблюдал за этим крепким брюнетом в белой тоге с серебристой каймой, который представлялся взысканцу изящным и стремительным лебедем, плывущим сквозь полутьму коридоров. Варрон не знал, кто станет его убийцейлегат или приспешник Руфа, но предпочел бы, чтобы все закончилось побыстрее.
Очутившись на Дворцовой площади, в кольце легионеров, прогоняющих густой мрак летней ночи поднятыми над головами факелами, Джоув зычно окликнул эбиссинца:
Тацит, остановись! Магистрат в другой стороне!
Знаю, хрипло, со скрипучим треском, какой бывает у ломающейся ветки, отозвался Восьмиглазый. Там небезопасно.
Сейчас для него везде небезопасно!
Отведем в храм.
Варрон прикрыл глаза. Ему чудилось, будто путешествие по городским улицам заняло вечность, хотя шли они менее трети часа. Прохлада вызывала неприятные мурашки по коже, а в нос ударяли резкие запахи, от которых, почти не покидавший стен дворца, юноша давно отвык.
Шевелись! приказал Тацит, ослабляя хватку.
Убийца зесара посмотрел перед собой и увидел мраморные ступени лестницы, ведущей к массивному зданию с восьмиколоннымпортиком. Оно нависало над головой черной, леденящей кровь громадой, вызывая суеверный ужас. У ликкийца снова подкосились ноги.
Тацит коротко ругнулся и толкнул юношу в спину.
Прислужники распахнули перед гостями широкие кипарисовые двери. За ними находилась алтарная зала храма Паука, где собирались молящиеся и приносились бескровные жертвы. На черных каменных постаментах стояли корзины с разнообразными яствами, предназначенными для божества, вместо цветов повсюду были раскиданы крылья бабочек, а настенные росписи изображали гигантскую мохнобрюхую тварь, перед которой склоняли головы афары. Это все, что успел рассмотреть Варрон при тусклом свете восьми лампад, прежде чем очутился в соседнем помещениибольшой целле[10], где располагалась статуя Бога. Каменное изваяние высотой в два человеческих роста и размером со среднее рыболовецкое судно поразило Варрона своей удивительной реалистичностью. Все до мельчайших деталей умелой рукой передал неизвестный скульптор, заставляя поверить в то, что Паук вот-вот сползет с мраморного ложа, шевеля гигантскими изогнутыми лапами. Четыре пары глаз, два крупных сверху и остальные в один ряд под ними, были изготовлены из черного обсидиана, добытого в западных землях вулканического стекла. Юноша оцепенело замер, содрогаясь от страха перед этим чудовищным, воистину прожигающим душу взглядом чужеземного божества, но Тацит ловко подхватил пленника под руку и поволок в дальние комнаты, где разрешалось находиться только жрецам и послушникам. В эту ночь для Варрона и Джоува сделали исключение.
Они миновали похожий на пещеру малый молельный зал, сокровищницу, какие-то комнаты, назначения которых юноша не знал, пока не оказались в узком коридоре с пятью плотно закрытыми дверьми. Эбиссинец распахнул дальнюю, тяжелую и снабженную хитроумным запором, а после втолкнул Варрона в крошечную темную комнатушку, больше похожую на склеп.
Невесть откуда взявшийся светловолосый мальчик-прислужник юркнул внутрь и поставил на пол масляную лампу, озарившую помещение желтым, болезненным светом. Убийца зесара затравленно озирался: у него с детства был навязчивый страх тесных замкнутых пространств, поскольку отец имел привычку в наказание запирать Варрона и тому порой чудилось, что дверь покоев больше никогда не откроется, а он просидит в одиночестве до самой смерти. Абсолютно пустая, без мебели и окон комната с изображением паутины на стенах, и эти суровые мужчины с бесстрастными лицами вызывали у ликкийца все усиливающуюся нервную дрожь.
Принеси кресло, Джэрд, по-хозяйски распорядился Тацит. И южного вина.
Сын Руфа ушел, подметая гранитные плиты длинным подолом черной хламиды. Мальчик вернулся быстрее, чем ожидал Варрон. Водрузив плетеное кресло в центре комнаты, Джэрд оставил возле него продолговатый сосуд с вином и молча удалился.
Восьмиглазый, велев ликкийцу сесть, оперся плечом на поддерживающую дверной проем балку. Джоув приблизился и навис над рухнувшим в кресло юношей, гневно сверкая глазами:
Отвечай, ублюдок, кто подговорил тебя на убийство владыки?
Никто, вяло огрызнулся Варрон. Вы не вправе выспрашивать меня. Я требую законного суда.
Сколько твоих пальцев придется сломать палачам, чтобы услышать правду? нахмурился легат. Я же предлагаю решить это дело безболезненно. Либо ты все добровольно рассказываешь нам, и мы пока сохраним тебе жизнь. Либо отдаем вигилама там будут пытки и допросы с пристрастием. Выбирай!
Юношу трясло. Он вдруг отчетливо представил, как в мрачном подвале магистрата дознаватели-квесторы станут истязать его, сколько им вздумается: отрывать ногти, дробить кости, сдирать кожу со спины и живота. В холодных застенках никого не разжалобишь ни душераздирающими криками, ни мольбами о пощаде.
Что вам от меня нужно? надтреснутым голосом спросил Варрон.
Узнать, зачем ты убил Клавдия, с нажимом произнес Джоув.
В тот миг, когда он упомянул имя умершего зесара, что-то сломалось внутри ликкийцакакой-то хрупкий стержень, позволявший доселе хоть немного сохранять хладнокровие и самообладание. В бледно-зеленых глазах паренька проступили слезы и незадачливый убийца, сам того не желая, сорвался на крик:
Вам не понять! Я любил Клавдия! А он, он прогнал меня! Сказал, чтобы я лег с кинэдом! Изменил ему с каким-то грязным блудником! А сам хотел изменить мне со шлюхой!
Варрон, рыдая, стал биться в истерике. Легат тотчас влепил ему крепкую пощечину, чтобы привести в чувство. Ликкиец поджал ноги к груди и обхватил их трясущимися руками, жалобно всхлипывая и не сдерживая слез.
Что думаешь? устало спросил Джоув, теперь обращаясь к невозмутимому эбиссинцу.
Иногда любовь толкает людей на куда более страшные поступки, чем ненависть, медленно, цедя каждое слово, откликнулся Тацит.
Он взял кувшин с пола, подошел к взысканцу и насильно влил ему в горло терпкое, пахнувшее специями вино:
Пока оставим здесь, до возвращения Руфа.
Уверен? легат с сомнением покосился на все еще хнычущего, морально раздавленного Варрона. Не разобьет ли он себе башку в очередном припадке?
Эбиссинец показал Джоуву кувшин:
Южное вино. Он даже не поднимется с кресла.
Мужчины вышли, плотно притворив за собой дверь.
Путанные мысли узника проносились быстро и бесконтрольно, как потревоженные хищником лошади. Вначале Варрон подумал о Таците. Эбиссинец казался юноше кровожадным насекомым, а темные, блестящие глаза этой живой мумии напоминали обсидиановые камни в круглой голове статуи афарского божества. Невыразительное лицо цвета пересушенного пергамента ничуть не изменилось бы, сотри с него демоны нос или губы, потому что все внимание приковывал только пристальный, немигающий взгляд. «Тело богомола, душа паука и уста змеи», презрительно подумал Варрон, вспоминая, как немногословный подручный Руфа вынудил его глотать мерзкое на вкус вино.
Вино ли?.. Эта мысль обожгла не хуже раскаленного металла. Юноша попытался подняться из кресла, но ноги и руки не слушались. Он попробовал повернуть головубесполезно.
«Проклятье! злоба на собственное бессилие и панический страх черным пятном растекались по сердцу Варрона. Опоили! Как опаивали Клавдия! Затуманивали его разум лживыми речами! Превратили в безвольную игрушку! А теперь тоже самое со мной! Ненавижу! Ненавижу!»
Молодой взысканец невзлюбил Руфа с первого дня знакомства. Ликкиец не смог добиться от правителя внятных объяснений, зачем он приблизил к себе этого белобрысого культиста в мрачных одеждах и регулярно изливал ему душу.