Это и есть быстрое решение, сын мой, ступай, приходи через две недели, продолжил приор.
Солдат был вне себя, он чувствовал, что опять все уходит из рук. Или откладывается надолго. Он повернулся и пошел к выходу. А монах, что стоял за пюпитром, остановил его.
Сообщи имя свое, сын мой.
Зачем тебе имя мое, отец мой? вызывающе громко и непочтительно спросил Волков.
Таков порядок, в книгу сию я записываю всех, кто был на приеме у канцлера.
Мое имя Яро Фолькоф. Я привез письмо от епископа Вильбурга, все еще раздраженно и громко говорил солдат.
Монах заскрипел пером, уткнувшись в огромную книгу.
А канцлер брат Родерик, с неодобрением наблюдавший за устроившим шум солдафоном, жестом остановил монаха, читавшего ему что-то, и, чуть повысив голос, произнес:
Пройди сюда, сын мой.
Поманил солдата к себе.
Все присутствующие с интересом ждали, что произойдет.
Волков подошел, не зная, что и ожидать, возможно, выговора за неподобающее поведение, но приор спросил его:
Ты Яро Фолькоф, что служил коннетаблем где-то в Ребенрее?
Да, господин, в Рютте, ответил солдат.
Монсеньор, зашипел монах, стоявший за креслом у канцлера.
Да, монсеньор, повторил солдат.
Водянистые глаза канцлера теперь смотрели с интересом, с прищуром. Он пальцем сделал знак, мирянин, стоявший рядом, сразу достал из кипы нужное письмо, письмо от епископа Вильбурга. Сломал печать и передал его брату Родерику. Тот кинул один лишь взгляд. Один миг! И отложил письмо так, чтобы никто не мог прочесть его. Ломаным сургучом вверх. Любопытство висело в воздухе, все присутствующие хотели знать, что за человек стоит перед канцлером. А канцлер молчал, разглядывая солдата. А солдат думал: «Неужели он прочел письмо за одно мгновение?»
Судя по всему, приор прочел письмо и, наконец заговорил:
Сижу и гадаю я, какой же подвиг ты, сын мой, должен был совершить во сияние Матери Церкви нашей, чтобы архиепископ тебя так наградил?
Волков молчал, думал, что ответить, а канцлер продолжал:
Все, что мы о тебе слышали, похвалы достойно, но что ты пообещал добродетельному епископу Вильбургскому, что он нижайше просит со всей возможной поспешностью о большой милости для тебя?
О том распространяться я не уполномочен, да и не я ему пообещал, а он просил меня об одолжении, отвечал солдат не то чтобы дерзко, но со знанием себе цены.
Конечно, кивнул понимающе брат Родерик, как же по-другому, зная нашего наиблаженнейшего из всех епископов, боюсь даже придумать, что за подвиг он затеял. Во славу Церкви, разумеется?
Во славу, во славу, подтвердил солдат.
Неужто подвиг так велик, что требует награды вперед?
Боюсь, что так, монсеньор, ибо после подвига награда может мне и не понадобиться вовсе. А с наградой мне будет легче идти на подвиг.
Вот как? Канцлер помолчал. Что ж, не посмею я задержать письмо брата архиепископа нашего, сегодня же сообщу о тебе Его Высокопреосвященству. Будь здесь завтра. С утра.
Приор протянул солдату руку через стол, не вставая, чтоб тот не очень-то гордился. Чтоб знал свое место. И солдат, гремя мечом, полез чуть ли не на столешницу, чтобы дотянуться губами до оловянного перстня на надушенной руке.
На том прием был закончен, монахи просили посетителей к выходу, и расстроенные люди покинули залу. После и сами монахи с мирянином ушли, и пришел другой монах, худой и невысокий. Он безмолвно стоял и ждал, пока приор размышлял, а приор надумал и заговорил:
Человека сего доброго запомнил?
Солдат, Яро Фолькоф, о коем нам писал аббат Деррингхофского монастыря.
Да, он.
Запомнил, монсеньор.
Пусть за ним приглядят.
Уже распорядился, монсеньор.
И еще к ужину пусть придет Анхелика.
Фрау Анхелика просила передать, что не дни свиданий ныне у нее.
Ну, тогда найди кого-нибудь, только не из местных.
Будет исполнено, монсеньор.
И не из блудных. Из крестьянок пусть будет, и чтоб не жирная.
Жирных крестьянок ныне немного, монсеньор.
До ужина оставалось еще много времени, но Роха уже ошивался у трактира, внутрь не шел, трактирщик выставил бы его вон. Сидел неподалеку на бочке, выставив на улицу деревянную ногу. Грелся на солнце.
Они зашли в трактир, теперь трактирщик даже не морщился, принимая заказ. На Роху смотрел со лживой ласковостью.
Ишь, подлец, брезгует, скалился Скарафаджо, усаживаясь на лавку.
Ты бы постирал одежду, может, тебя и не гнали бы, заметил Волков, после аудиенции у канцлера настроение у него было хорошее.
Ладно-ладно, постираю, велю старухе своей, обещал Роха и предупредил, я закажу пиво, только денег у меня нет.
Заказывай все, что хочешь, разрешил солдат.
Все? И свинину? Окорок? Сто лет не ел окорока, не верил Скарафаджо.
Окорок ему, и сыр, хороший сыр давай, и колбасу кровяную.
Ту, в которой чеснока побольше, уточнил Роха.
И бобы с тушеной говядиной. И пива два кувшина, заказал Волков.
Неужто все сожрем? веселился, тряся бородой, Скарафаджо.
Ты думаешь, мне некого кормить, кроме тебя? спросил солдат.
Помню-помню, у тебя и семья, и холопы.
Семьи у меня нет.
А девка та красивая, значит, твоя догадывался Скарафаджо.
Значит
А малая? Худая, в добром платье?
Какая тебе разница, Волков не хотел говорить на эту тему.
Да никакой. Завидую просто. Все у тебя есть, да! Ты молодец, Фолькоф, всегда был молодцом, всегда знал, где самый жир.
Про жир я знал не больше твоего, заметил солдат.
Да брось, ты из всех наших один, кто знал, как поближе к офицерам быть. Как дружбу с ними водить. За столами рядом сиживать.
Вроде как и простые слова, но солдата они задевали.
Что ты несешь? сухо спросил он.
Да я не в упрек, Фолькоф. Но тебя все считали в роте пронырой. Офицерским любимчиком.
Кто все? мрачнел солдат.
Да все, вся наша рота! Вся наша корпорация. Бителли называл тебя пронырой. И все остальные тоже, особенно после того, как пропали пятьсот шестьдесят дукатов, что мы нашли в обозе под Виченцей.
Их украл лейтенант Руфио, все это знают.
Да-да, Руфио, вот только нашли их мы, а отдал их лейтенанту ты.
Так положено по контракту, знаешь, что такое контракт? И не я принимал решение, так решили старшины и корпоралы. А Руфио был батальонным маршалом, он хранил все деньги, Волков пристально смотрел на Роху.
Да, я знаю, что такое контракт, знаю, кто такой батальонный маршал. Скарафаджо также не отрывал взгляда от солдата. Да только вот в ту ночь, когда Руфио сбежал, ты разводил караулы.
Что? солдат глядел на сослуживца, думал, что и за оружие можно взяться.
Это не я, это Бителли всем рассказывал. Не кипятись ты.
Солдат больше не хотел с ним разговаривать. Он просто спросил:
Ты готов подтвердить свои обвинения железом?
Чего? Да ты рехнулся, в самом деле? Да плевать мне на те дукаты, даже если ты и поделил их с Руфио. Что былото быльем поросло. Давай лучше жрать. Ишь, придумал, я бы еще подумал драться с тобой, стой я на двух ногах, крепко бы подумал, а с одной ногой ты меня подрежешь, как новобранца.
Расторопная баба стала носить на стол тарелки с едой.
Жри, у меня с тобой жрать желания нет боле, сказал солдат, вставая и поднося кулак к носу Рохи, еще раз увижу тебя тут
А Роха вдруг схватился за руку солдата, тоже вскочил и заговорил:
Бить хочешь? Бей! Зарезать хочешьрежь, только пообещай, что за моими спиногрызами присмотришь.
Солдат вырвал у него руку.
И уйти мне некуда, продолжал Скарафаджо, садясь снова на лавку, жена у меня тощая, как бродячая собака, и злая, как цепная. И детей двое. И все жрать хотят. И за кров нужно платить. А к тебе я пришел не жрать, дело есть хорошее, тебе по плечу будет, умный ты. А мне одному его не осилить.
Солдат молчал, смотрел на Роху, все еще желая ему врезать.
Ну чего ты, садись, скоро люди придут, расскажу тебе о деле.
Волков нехотя сел, сидел угрюмый, ему не хотелось знать, что за дело затеял Скарафаджо.
А тот стал есть, да так, как будто не ел уже пару дней.
Не подавился бы так жрать, холодно заметил солдат, которого Роха раздражал.