Следом привиделся медальон с омельского кубка: башенки, облака, острый запах зельяа полустертых черт лица не разобрать.
И странный ростовой портрет: над клубящейся темной водой на парапете мостика женщина, одетая по-мужски. Узел волос растрепан, голова опущена, правая нога подобрана, а рука в замахе, и зеленый камешек летит из пальцев.
Образы менялись так быстро, что закружилась голова. Ружанец стиснул горло. Потянул вниз, коснулся, раздробил текучую водуна брызги, капельки, осколки. Словно просыпалась с неба полня. Или побежало трещинками зеркало. И Гайли вмерзла в него лицом и выброшенными вперед ладонями.
Очнись! Не смей!!
Гонца за волосы выдернули изо льда, подхватив под локти, поставили. Быстро ощупали с головы до ног:
Цела
Грубо вытерли мокрое от воды и крови лицо. Заставили глотнуть вина.
Северина!
Гайли вдруг вернулась в себя и испытала боль в избитом теле и отчаянье от того, что ее позвали забытым, чужим теперь именем. Осколком прошлого, в которое она не хотела возвращаться.
Снова закружился мир и подогнулись колени.
Гайли хлестали по щекам, голова моталась, а щеки жгло. Перед глазами скакали стенки оврага, небо, деревья, расплывчатые лица
Северина! Северина!!
Не смейте меня так звать.
Женщина выпрямилась, колотясь и стуча зубами, крошево льда посыпалось с волос и одежды.
На плечи тяжело легла и укутала знакомая голубоватая с серебристым узором делия.
Ги-вой-тос
Мужчина засмеялся низким смехом, обнимая Гайли.
Северина, признайтесь хоть теперь; это вы ограбили фельдъегерскую почту?
Что? Какая вам разница, Генрих?справившись с дрожью, выдавила она и вдруг запнулась и широко раскрыла глаза. Никакой делии не было. Плечи Гайли кутала обыкновенная серая свитка, которую носят и повстанцы, и мужики. И вместе со свиткой прижимал гонца к себе оставшийся в рубахе широкоплечий мужчина. Крепкая шея поднималась из распахнутого ворота. Зеленые глаза и твердые губы выделялись на широкоскулом, усталом лице. А со лба с напяленной набекрень, похожей на свернутого ужа короной светили две звезды.
Идти можете?
Не дожидаясь ответа, закинул ее на плечо; хватаясь за корни свободной рукой, стал взбираться наверхк воздуху и свету. Гайли заколотила его по спине:
Отпустите! Отпустите немедленно!
Она не знала, плакать или смеяться.
Сверху послышался смутно знакомый голос:
Пан Генрих, вам помочь?
Гонца вытянули и поставили наземь, придерживая, чтобы не упала. Она узнала ксендза Горбушкупрежде всего по рукам, вылезающим из слишком коротких рукавов, очень похожим на руки Шопена.
Освободившись от ноши, Айзенвальд толчком выкинул себя из оврага, отряхнул колени и ладони. Улыбнулся широко, радостно. Гайли и представить не могла, что он способен так улыбаться.
Еще немного, панна.
Они с Казимиром подхватили Гайли с двух сторон под локти, почти понесли к проселку, где топтался у коней Ян. И не успели совсем чуть-чуть. Напуганные невесть чем скакуны заржали, сорвались с привязи; молотя землю копытами, поволокли ухватившего повод лакея по затравелым колеям. На повороте бедолагу отшвырнуло на молодые елочки. А скулящие верховые скрылись из глаз. И сделалось тихо, как перед грозой. Только скрипел на обрыве засохший ельник: колючий, голый, обросший лишайником, затянутый паутиной, темный и жуткийсловно собравший все ели, выброшенные после рождества.
И в его глухой пустоте мелькали тени, обманывали зрение.
Вился, наползая из оврага, густел туман. Рисовал холодные узоры. Набрасывал петли и миражи.
И когда утек в землю, открылисьдо самого окоемастволы с отсеченными ветками. Нет. Всадники. Люди.
Те, кто был аморфен и бестелесен, обрели плоть.
Они уже не таяли при взгляде в упор. Не меняли черты.
Они висели над Лейтавой.
Тени ветряных мельниц. Тени кладбищенских колоколен. Кресты, раскинутые крыльями.
Лопались пузыри трясины, колотил ветки вороний грай.
Замерла перед госпожой Стража ткачей, изнанка Узора.
Пустота. И давящий страх.
И Алесь Ведрич, небрежно бросив на сук поводья призрачного верхового, шагал навстречу, оставляя глубокие следы в вязкой земле. Чем-то похожие на царапины от креста, до боли сжатого Казимежем в ладони. С царапин капала густая кровь.
"То, что у вас, в Эуропе, народный вымысел, у насреальность. Мой Господь распадается на осколки. И у каждого свое имя, и каждый требует веры и обещает чудеса". Боже, защити от таких чудес.
Помогите Яну!
Ксендз с трудом вздернул голову.
Помогаете мне сохранить лицо? Спасибо.
Делать мне больше нечего! Парня ж жалко
Казимир Франциск кивнул. Отступили левому локтю Гайли сразу сделалось очень холодно. Женщина задрожала, и Генрих сильнее прижал ее к себе:
Не бойся.
Гайли хотела ответить, но зубы стучали так сильно, что было боязно их разжимать.
Холод продирал до костей и ныли кончики пальцев.
Пусть идет,усмехнулся Ведрич. Презрительно сощурился, разглядывая Генриха:И ты катись. Панна Морена, я за тобой.
Жирная земля тряслась у Гайли под ногами. Точно тысячи коней замешивали тесто в огромной деже. Или здоровый шмель рвал и путал на стане нити основыа ведь чтобы зарядить стан наново, требуется летний день с утра до вечера год жизнь Проще всего сдаться. Встать на колени, уйтив землю: бледными ростками, корнями, крошевом желтых костей. Вот он, уже расстелен по миру, алый плат для мертвой руки. И дышит в лицо грязно-белая волчица с гнилушечным ружанцем на шее, и тянет, болит в запястье правая рука.
И Алесь, будто в зеркале, протянул свою левую, забинтованную.
А у перепелки сердечко болит
Ты ж моя, ты ж моя перепелочка,
Ты ж моя, ты ж моя, невеличкая
Ты клялась, панна День в день.
Гайли сделала маленький шажок навстречу. Потом еще один. Хотя совсем не хотела идти. Айзенвальд поймал ее за шиворот, словно кутенка, кинул за спину:
Нет, Александр Андреевич.
Алесь нахмурился. Точно сообразить никак не мог, как это ему могут перечить. Прекрасное лицо перекосилось, глаз зажмурилсяточно перечеркнутый шрамом.
Морена! Иди ко мне!!
Женщина опустила глаза. Правая рука горела. А ноги шли сами собой, как будто гусли-самогуды приказывали им пуститься в пляс. Гайли вцепилась в руку Айзенвальда, как цепляются в ветку, когда тонут в болоте. Взмолилась:
Дайте мне корону!
Трясла здорового мужика, как грушу:
Что хотите Жить долго и счастливо. Умереть в один день. Лежать в общем гробу, в болоте, в кургане быть в вашем кабинете привидением! Только дайте корону!
Нет. Я умруесли ты умрешь. Эгле
Алесь дико захохотал:
Скорее, Дребуле. Осинка. Весь их предательский корень. От нее одной Эгле внуков дождалась! И Лежневский такой жеслабак Продал Лейтаву.
Чья бы корова мычала, Александр Андреевичкривя рот, процедил Айзенвальд.Когда вы в спину ему нож втыкали, вы о Лейтаве думали? Или простить не могли Лежневскому, что спасал ее от вас? И когда надругались над могилой Северины? А щепка от гроба самоубийцы, чтобы душу чужую сковатьэто тоже патриотизм?
Рот Алеся приоткрылся черной яминой.
Только вам щепка теперь мало поможет. В Навлицу вы вовремя не приехали.
Это не моя вина,князь сам себе удивился, что оправдывается. А виноват был этот немец в ужиной короне, да еще звезды на лбу светятся Как легко было бы справиться с ним, превратись он в ужа!
Они оба встряхнулись одинаково, как подравшиеся собаки, которых хозяйка облила из ведра. Гайли хихикнула.
Не спорю,откровенно издевался Айзенвальд.Только теперь это без разницы.
И куда как серьезно добавил:
Панна Северинавенчаная моя жена, и у нас с ней одна душа в Боге, так что никакая щепка больше силы не имеет.
Что-о?!!
Вам выписку из костельной книги показать?Айзенвальд полез за пазухусловно и впрямь собирался предъявлять доказательства. Алесь стоял оплеванный. Даже Гонитва у него за спиной, казалось, смеялась. Если они вообще это могут.
Князь топнул ногой, разбросав грязь:
Твоей она не будет!
Вскинул пулгак к плечу.
Побойтесь Бога, Алесь Андреевич Стыдно повторяться,Генрих насмешливо пожал плечами,если в тот раз уже не помогло. Новых ходов поищите.
Лес смеялся. Смеялось небо, показывая языки-облака.
Северина! Навка! Здрадница!
Заткнитесь, вы!Генрих был в опасной близости от Алеся, и уже не смеялся.Вы, не стыдно вам использовать женщину, заставляя мучиться раскаянием Я же вам говорил: она не предавала.
Немец! Лгун!
Айзенвальд стукнул Алеся в щеку и брезгливо вытер костяшки пальцев о штаны. Алесь с побитой скулой упал в мягкую грязь. Поднялся на четвереньки. Замахнулсяи не успевал. Генрих бил плечом, кулаком, открытой ладонью, раз за разом заставляя покойника отступать.
Вы говорили,он щурился, и глаза в узких проймах казались черными,что я не способен на поступок? Саблю берите!
Точно гадюку, втоптал в грязь пулгак, до которого Алесь силился дотянуться.
Как в дурной пьесе
А мне наплевать.
Да что ж вы,Гайли очнулась и выскочила вперед,что ж вы меня делите?! Стойте! Алесь! Вы в самом деле использовали меня? И про Гивойтоса? И про щепку из гробаправда? А Игнась Лисовский
"Постой, черна галка, ты моя"
Желваки заходили на лице Генриха:
Игнат тебя продал. Сообщил про документы. Пытки ты выдержала. А потом смогла кинуться в окно, и тебя застрелили в спину. А документов так и не нашли. Хотя весь дом переискали. А я так и не успел тебя спасти. Панна Северина Маржецкая, перед Христом и Узором клянусь, то правда.
Звезды вспыхнули у него на лбу. Алесь стоял, точно каменный.
Не надо с ним драться из-за меня,попросила Гайли.
То не панне решать.
Она по привычке дернула исломала оплетку ружанца, как сухую ветку. Посыпались в осоку волчьи глаза.
Тварь!Алесь пополз на коленях, пробуя собрать раскатившиеся камни.
Это правда? Использовал. Когда виной меня скручивал. А я не предавала,Гайли засмеялась. Айзенвальд поддержал ее под локоть.
Змеюка,выплюнул Ведрич.
Гайли повернулась к Алесю, глаза сверкнули:
Ты Гивойтоса за что?
Я защищался.
Ожерельем моимв спину. И с Антей меня подставил, чтобы сознания лишилась, чтобы веревки вить, патриот Он двубоя не стоит.
Он тебе наврал!!с колен заорал Алесь.Не трогай корону, сдохнешь!
Пожалуйста, Генрих
Айзенвальд вынул из-за пазухи вторую корону и неловко надел Гайли на растрепанную рыжую голову.
Мир замолчал.
Мир окостенел, и в этом мире кричал и корчился только опальный князь, член комитета Стражи, призрак Ведрич Александр Андреевич.
Гайли с Айзенвальдом обернулись друг к другу и шагнули вперед, взявшись за руки.
Вокруг было Крейвоглухая пуща, переплетенние ветвей с заплутавшими звездами. И Лейтава стеклянным шаром лежала в ладонях. Медленное течение Двайны и Непрядвы, курчавый Нямунас, Словутич, впитавший синюю кровь Ниреи и Припяти; зеленые холмы Менеска, бархатные леса Понар, белокрылая Ливония; Янтарное море на севере, Полесье на юге
И солнце над чистой весенней землей.
Пся кшев! Шапки долой!прозвучал приказ.На колени перед королями!
Мертвецы слезали с седел и, прикрывая лица от света, тяжело опускались в болотную грязь. Бесконечные ряды. И те, кто кто давно стал Гонитвойскелеты в ошметках облезающей плоти; и те, что сделались ею совсем недавно и были до жути похожи на людей. Их скакуны не ржали и не били подковами. Мир, как в тине, увяз в тишине. И только трое самых старых должников остались в седлах. Они казались зыбкими, как туман, но все еще существовали. И больше всех желали отпущения. Братья Эглеубийцы Жвеиса.
Гайли привычно поискала ружанец на шее, удивленно раскрыла пустую ладонь. Айзенвальд легонько подтолкнул ее.
Ваше время вышло!крикнула женщина звонко.Ваш долг заплачен! Братья Эгле. Старший, Вайшелок, я отпускаю тебя. Ямонт, Имар
Всплеск плаща над конским скелетом.
Ягелло, я отпускаю тебя. Иосафат Кунцевич Петр Небаба Адась Панинский Оттон Штакельберг
Имена катились, словно капли дождя по стеклу; как отражение свечи, мерцали перед глазами. И когда немел язык и отказывало дыхание, другой подхватывал, и стирал эти имена.
Князь Витольд Пасюкевич, иди с миром.
Тяжелый поклон с седла.
Стахор Крашевский, Алесь Ведрич
Не-ет!! Не
И никого. Только кости белеют на черной земле.
***
Гонитвабеспощадный холод.
Они были аморфны и бестелесны, возникалии таяли при взгляде в упор. Они были как бы недокончены: вот нет руки, а вот лицо расплылось и изменило черты; а то они просто исчезли. Они были и нет. Куда вещественней оказывались даже навьи, приходящие в полночь. Стража. Не то вершник, не то крест, не то замшелый пень. Порождение болотных испарений, тумана, ненависти к завоевателям. И самое обидное, что часто ими становились те, кто не смог отвернуться, оставить эту землю на произвол захвативших ее. И просто здешниекогда Гонитва нуждалась в крови. А так их не трогали. А болотные огни, предваряющие путь, и зеленые искры в гривах конейвранье, страшилка для маленьких. Стража. Волки Морены. Никто.
Пустота. И правящий страх.
Порождение истерзанной земли, которая не смогла сбросить чужаков руками своих детей. Дети оказались слабы и не готовы. А она не хотела покориться завоевателям. Поруганная женщина умирает, смиряется или берет меч. Вернее, косу. И сметает этой косой правых и виноватых. Своих и чужих. Правых и виноватых. Стража. Гонитва. Тьма.
Цвел папоротник. Таинственно шептали и шелестели болота. Июльские звезды выплакивали росу. Подала голос птица. Замолкла. Несколько дождинок упало в костер. Огонь свиристел, выедая древесный сок, пели кузнечики. Было тепло, но не душно. Летняя ночь. Еще одна летняя ночь обнимала землю. Ласкала и целовала травы, отражалась глазами звезд в серебристой воде. Женщина пила воду с ладони. Вода сладко и терпко пахла травой. Булькала рыба. На западе громоздились облака. Пышные и белые, светлее неба.
Кровь заката впиталась в землю. Бурая. А вода как зеркало. Светло. И звезды. И роса. И костер.
А папоротник взрывается цветом оттенка крови. Ярко. Ало. Пылает сквозь деревья. Кто то пойдет за ним?
Будет гроза, подумала Гайли. Утром будет гроза. Высверки молний и скрип деревьев. Почему-то вспомнилось, как она ловила себе коня. Босиком по верхушкам трав. Бег-полет. Раз в жизни. И навсегда.
Она никогда не станет, как все. Не захочет. И не сумеет. Изгой. Гонец. Воду из ладони. Пахнет травой. Сыро. Река. Земля.