Снег похрустывал под сапогами, мороз забирался под одежду, студил лицо. Но Айзенвальд, запрокинув голову, затаив дыхание, все равно залюбовался неизмеримостью космоса у себя над головой, где каждая звездаможет быть, чей-то дом.
Скрип массивных костельных врат заставил его очнуться. Он взбежал на заснеженное крыльцо и погрузился в холод огромного неотапливаемого здания. Пожалуй, внутри было холодней, чем в погребе. И почти так же темно. Свет звезд, попадая в расколотые окна, заставлял смутно светиться барельефы ангелов на стенах, взблескивал на мозаичном полу, полосках снега, скопившихся вдоль стен Казимир Франциск, двигаясь уверенно, прошел к алтарю, затеплил свечки в стеклянных чашках по обе стороны от него. Тяжелые нервюры свода терялись в темноте, об их высоте можно было лишь догадываться по колокольности отражаемых шагов. Алтарь вздымался средневековым резным замком, и раскрашенные статуи в альковах, казалось, оживали в трепещущем слабом свете. Рядами выстроились вдоль нефа черные скамьи, балдахин качал выцветшими кистями над резной деревянной кафедрой, врезанной в стену, с ведущей к ней деревянной лесенкой. Вздыхал трубами орган.
Священник занял привычное место и, казалось, отрешился и от повседневных забот, и от холода. Сделалось возвышенным его лицо. И разбуженное эхо подхватило "призывный" псалом:
Берегом шел Иисус,
Звал за собой в дорогу,
Чтобы люди услышали
слов божественных правду.
О, Иисус, кличешь меня с собою,
Сегодня негромко имя мое произнес
Я оставлю лодку на берегу
И с Тобою начну новый лов.
Золота нет, серебра нет у меня,
Но руки к труду готовы,
И есть сердце, что жаждет правды
Псалом, похоже, был очень древним. Его мог петь еще рыбак Андрей, который бросил сети, чтобы пойти за Христом. Казимир Франциск пел вдохновенно. У ксендза оказался глубокий баритон, а у заброшенного здания великолепная акустика, и "призыв" гремел, точно подхваченный многими голосами:
Ты требуешь рук моих,
Пота и чистого сердца,
Неколебимой веры, моей отваги
Отставной генерал дослушал стоя, жалея, что у песнопения всего один свидетельне считая Бога.
Холод становился все пронзительнее. Подкрепленный сыростью старого здания, в какой-то момент он сделался вовсе нестерпим, и Айзенвальд, не потревожив впавшего в транс проповедника, отправился бродить по собору от статуи к статуе и иконы к иконе. Разглядывал полустертую живопись, памятные доски на стенах ("основателем костела является вельможный пан", "статуя святого Бартоломея подарена"), свешивающиеся с кронштейнов линялые хоругви. Капельки воды, сбегавшие с выщербленного края мраморной чаши, заледенели сосульками до самого пола. Айзенвальд поскользнулся, ухватился за край чаши и загляделся, привлеченный мозаиками пола, составлявшими как бы (он всмотрелся) Да, составлявшими карту! Словно для того, чтобы развеять сомнения, во флажки около географических объектов были вписаны названия. Айзенвальд, замерший на остроконечных воротцах с подписью "Вильно", двинулся вдоль припорошенной снежком синей ленточки Вилии Карта была подробной и очень точной. Замечательно яркие краски сохранились даже теперь, под многолетними катышами пыли, с которой у ксендза, должно быть, не хватало сил бороться. А щербинки и трещинки только прибавляли карте достоверности. Зрелище такое не встречалось генералу никогда прежде. Он вовсе забыл о проповеди и о холоде. Низко склоняясь, вглядывался в рисунок. Неверное, почти никакое, освещение заставляло напрягать глаза и в то же время сообщало узору жизнь. Генрих задумался, не сыщется ли здесь места, где похоронена Северина. К юго-востоку от Вильни, вот по этой дороге Здесь?
Изображение приблизилось, словно ударило по глазам. Обдало крутым холодом, как кипятком. Генрих четко увидел рыхлый сугроб, подсвеченный звездным сиянием, верхушки торчащего кустовья ломкие прутики, скованные морозом.
Сильная рука Казимира выдернула его назад в реальность. Вместо сугроба с заледенелыми кустами возле самого лица оказались его встревоженные глаза:
П-пан Г-генрих гонец?!
Печка в костеле все же была, маленькая печурка в закристии, которую из-за стесненности в средствах ксендз топил редко и нерегулярно. Позднее Горбушка расскажет, что в костеле имеется огромная подвальная печь, от которой по трубкам теплый воздух разносился по всему помещению. Но после разрушений в бунты и попыток переделки уникальная система не работает
Голова у отставного генерала кружилась: слишком уж резко выдернули его из осязаемого видения. А может, виноват был печной угар: по сырым осиновым дровам так и бегали синие огоньки. Айзенвальда трясло.
К-какой гонец?!произнес он, тоже заикаясь, и тут же переломился над ведром, которое подставил предусмотрительный ксендз. Поддерживая Айзенвальда, Казимир толчком длинной ноги распахнул двери. Морозный воздух хлынул в тесное помещение. Жадно дыша, генерал откинулся к оштукатуренной стене. Сознание отметило трясущиеся руки священника и все то же странное, благоговейное выражение лица. И тут же удивленное движение: ксендз с сомнением коснулся лба над бровями.
Идти можете?
Айзенвальд встал, опираясь на плечо Горбушки, на подгибающихся ногах, качаясь из стороны в сторону, как пьяный. Впрочем, это состояние скоро прошло, только тянуло в висках. Мужчины вернулись в холодный костел. Айзенвальд почти насильно заставил себя переступить порог: вся его суть противилась необходимости шагнуть на предательский мир, мозаикой выложенный на церковном полу. И в то же время жаждала этого больше всего на свете.
Зачем карта?спросил он шепотом.
Было бы страннопробормотал ксендз.Церковь не может не являться микрокосмом, отражением неба в земле. Так же глупо как не понимать, что любая из тварей Господа тчет Узор, а гонцыте, кто сознательно сдвигает Узор к гармонии.
Узор?
Ксендз Горбушка обмахнул рукой залитый неверным мерцанием пол:
Здесь всего лишь отражение. Пунктир намеченных Узором дорог. А сам Узор, слишком глобальное понятие неразрывной связи всего со всем,он приподнял глаза зашевелил губами, точно припоминая,"со всеми веками и всеми людьми, что были, есть и будут на земле Это делало его великим, куда выше обыкновенного себя. Это рождало в душе какую-то высокую печальную гордость, гордое и горькое чувство неяркой радости за всех и тоски по единству человеков" Ох, простите, Бога ради.
Узорсовокупность мира взятая в развитии?с каждым произнесенным словом к отставному генералу возвращались силы. Он отпустил плечо Казимира и выпрямился.Я читал наших философов, и галльских тоже, и никто не определял
Ксендз взмахнул рукавами рясы, как крыльями, по стене мазнула уродливая тень:
Тем не менее, представление о жизни как о нити очень древнее древнее, чем может показаться. Еллинские мойры, ромейские парки, шеневальдские норны и кельтская триединаяБадх. Переводится, как "ворона".
Генрих хмыкнул. Казимир поглядел на него оскорблено:
Этим не стоит шутить. Совпадение в мифах невероятное. Триединая богиня, позднее трансформировавшаяся в трех сестер, которые различаются только именами. Клото, Лахезис и Атропос у еллинов ("дающая жребий", "прядущая" и "неотвратимая"), все три считались дочерьми неотвратимой судьбыАнанке, а в более ранних вариантах тремя ее ипостасями. Ваши Урд, Верданди и Скулд Старшая готовит пряжу, средняя сучит нить, а младшая обрезает ее. Все три управляют рождением, жизнью и смертью; прошлым, настоящим и будущим; началом, серединой и концом. Как видите, они имеют власть большую, чем самые могучие боги. А наша ВерпеяГорбушка запнулся, остуженный порывом холодного ветра из разбитого окна, видно, наконец, осознав неуместность лекции, произносимой перед иностранцем посреди зимней ночи в промерзшем насквозь храме.Простите, я совсем схожу с ума от одиночества
Верпея, сидящая на облаках и прядущая нити, к которым привязаны звезды. И чем дольше жизнь человека, тем ниже звезда спускается к земле. А если нить обрезают Отсюда поверье, что когда человек умирает, с неба падает звездаотставной генерал закусил губу, передернул плечамито ли поправляя шубу, то ли избавляясь от надсадного желания вновь погрузиться в Узор. Ксендз смотрел на него почти с мистическим ужасом.
Все очень просто,сухо сказал Айзенвальд,приведите меня к исповеди, святой отец.
Казимир Франциск обернулся, осознавая и принимая холодную пустоту огромного заброшенного здания, освещенного лишь звездами и только что взошедшим серпом убывающей луны, расчертившей полы квадратными тенями оконных рам и деревянных решеток исповедален. Ветер свистел, разметывал налетевший в расколотые окна снег, и небо на самом деле сливалось с землей.
Ущербный серп луны успел скрыться за лесом. Мужчины возвращались под огромными холодными звездами. Окрепший мороз яростно щипал лица, принуждал укрываться в воротники. Тишина стояла такая полная, что причиняла почти физическую боль. Айзенвальд оскользнулся на тропе, ксендз подхватил его под локоть. И на удивленное движение признался:
Вы думали, я не подам вам руки? По-моему, милосердие Господа куда больше, чем мы склонны полагать.
Молча они дошли до дома.
Горбушка совершил таинство причастия.
Разворошил угли в печи, подбросил дров.
А потом все мыкался из угла в угол, натыкался на предметы, метал взгляды на Генриха и непрестанно гладил кожу над бровями. Айзенвальд же просто сидел, прислонясь спиной к теплой печи, отогреваясь не столько физически, сколько сердцем. Впитывал неброский уют затерянного в снегах дома. И вздрогнул от резкого:
Это невозможно! Панна Антонида не утаила бы, вмешайся в вашу судьбу,это вырвалось у ксендза неожиданно, охвостьем мысли, произнесенным вслух.Мы в некотором роде, мы были друзьями. И она до последнего дня регулярно приходила к исповеди. Я бы знал. В начале декабрянет. Да и не стала бы она отвозить вас в проклятый дом. Даже из мести. Все здешние чураются его
Казимир закинул голову и опять тронул лоб.
Я не знаю ответов. Тут нужен гонец.
Гонец, гонец,с досадой повторил он на недоуменный взгляд Айзенвальда.Разве вы Ох, черт! В самом деле Не смотрите на меня так,Казимир ткнул пальцами себе в лоб,вот здесь должны быть две звезды. Впрочем, вы не местный. К вам это может не относиться. Где же это?!
Он стал рыться в книжных грудах; грохоча, посыпались тома; как подбитые курицы, замахали страницами.
Вот! Читайте здесь!!
Напрягая глаза, отставной генерал стал разбирать полузабытую вязь лейтавского письма. Сколько он перечитал в свое время. Да, еще в 1801, когда его, перспективного офицера, назначили в отдел Генштаба, планирующий подготовку к вторжению в Лейтаву. Он тогда срочно "заболел" и поехал лечиться в Ниду, свежесостряпанный, но уже модный морской курорта на делесовершенствоваться в местном языке, нюансах культуры, собственно, заниматься тем, что военные называют "изучать театр будущих действий". И позже, уже будучи главой Лейтавской группы отдела разведки генштаба, а потом и военным губернатором Вильно. Именно в те годы он впервые узнал о гонцах, но уже тогда они были столь редки, что Айзенвальд (и не он один) счел их не более чем любопытным культурным феноменом, не имеющим веса в аннексионной политике Шеневальда.
Абзац, который указал Горбушка, представлял собой апокрифическую версию "Сонаты Ужа", одной из хроник междоусобиц, сотрясавших Лейтавские земли на протяжении VIIIXII веков. Опоэтизированная борьба за власть, завершившаяся смертью князя и самоубийством жены и всех наследников. История драматическая, но не редкая. Впрочем, согласно данной версии, Эгле вместе с детьми бежала, унося с собой бронзовые княжеские короны, исполненные в форме ужей и наделенные некой таинственной силой. Какого рода силойхроника умалчивала.
Айзенвальд потер лоб над бровью, неосознанно скопировав жест отца Казимира:
Извините. Я плохо соображаю, когда голодный.
Ксендз сделался красным, как вишня.
Накрывая на стол, он разбил пару тарелок, и только чудо спасло от падения сковородку с шкворчащим салом. Но после первой рюмки действительно хорошей марсалы все как-то наладилось.
Вы когда-либо видели ужа?Казимир, оправившись от дикого смущения, так усердно топтал в себя остывающую картошку, что говорил с трудом.Гибкое тело в черной шкурке а на голове такие оранжевые или желтые "ушки"как янтариныне выпуская вилки, ксендз потянулся к нужной ему книге, вызвав очередной книгопад с хлопаньем и облаками пыли. Нацелившаяся на сало мышь позорно бежала,не перепутаешь. Вот оно! "Они кормят также, словно домашних богов, каких-то толстых и четвероногих змей черного цвета, которых называют гивойтосами". Ян Ласицкий, историк XIV столетия, "О богах жмудинов",ксендз торжествующе потряс пухлой, растрепанной книжицей "ин фолио". Айзенвальд закусил губу, чтобы не засмеяться.Насчет ног он, конечно, того
Горбушка повернулся, чтобы оказаться с гостем лицом к лицу:
Вот сидит перед вами такой нелепый неудачник никакой патриот?
Это потому, что после моей исповеди вы кормите меня салом, а не выкинули на мороз и не ткнули вилами в азадок?
Ксендз хрюкнул. Перегнулся пополам и залился таким искренним смехом, что генерал тоже не смог удержаться. Взрослые мужики хохотали и всхлипывали, будто удачно созорничавшие мальчишкиерзая на лавке, заставляя греметь и приплясывать посуду на столе.
И-и-именно!!выдушил Казимир, отирая слезы.В-вы не п-представляете, к-как я с-счас-стлив Сидеть здесь,он обвел рукой пространство,сдыхать от одиночества читать не в себя копить никому не нужные сведенияон резко обернулся, локтем опрокинув рюмку.Когда я понял что мой костелузел Узора, место силы для гонцов Я был упоен мне хотелось петь от счастья и ходить на голове. Но оказалось, все это никому не нужноГорбушка щелкнул пальцами в поисках подходящих слов и прислонил кулаком глаза.После семинарии Да, меня тогда назначили викарием в Полоцк. Там есть одно болотце. В нем все время тонут коровы. Тамошние все его боятся. Оно вселяет неосознанный ужас. Так вот, на этом месте было в свое время языческое капище Узел силы, как здесь
Айзенвальд кивнул.
Ничего вы не понимаете Надо сдыхать в этом погребе, надо потерять надежду, чтобы однажды к вам, наивному дураку, явился немец и оказался гонцом. Чтобы Узор, который рассыпается, опять начал жить.
Ксендз дрожащей рукой налил марсалы:
Выпьем за Ужей!
Почему?
Потому что любой лейтвин вам скажет про тончайшее чутье ужей к изменениям и умение выбраться из любой ловушки. Потому что ужи прекрасно приручаются. И еще до сих пор во многих деревнях их используют в качестве мышеловов и сторожей. Тем более что там, где они водятся, никогда нет и быть не может гадюк. И как ужей, узнают по звездам над бровями гонца.