В кабинете повисло тягостное молчание. Все вспомнили недавние кровавые годы, и похоже, каждый знал за собой слабину. Столыпин покосился на Трусевича, тот состроил гримасу: мол, потом расскажу
Премьер-министр велел коллежскому секретарю продолжать.
Кто как себя вел в страшном пятом годе, действительно лучше не вспоминать, согласился докладчик. И в шестом тоже. Сейчас ноябрь тысяча девятьсот седьмого, вроде бы стало полегче. А нашего брата полицейского все равно каждый день убивают. Той России, которая была до бунта, больше нет. И не знаю, вернется ли она когда-нибудь. Раньше, если в Москве городового пальцем тронут, уж вся полиция на подмогу бежит. Хороший служивый мог разогнать драку одним внушением. А теперь Стефанов вздохнул и, как бы очнувшись, продолжил: История, которую я хочу рассказать, началась именно тогда. Если помните, осенью накануне московского восстания была объявлена железнодорожная забастовка. И случился там паралич. Чугунные дороги у государствабудто вены у человека: как закупорка, так хоть ложись и помирай. Это и произошло. Чугунка встала, деловая жизнь прекратилась. А на московском узле скопилось огромное количество товара. Многие пути идут через наш город, вот и попали грузохозяева в оборот. Все пребывали в оцепенении, охраны никакой; приходи и бери что хочешь. Они и стали брать.
Кто «они»? уточнил Трусевич.
Воры, ваше превосходительство. Рука об руку с железнодорожными служащими, конечно.
Хм. А полиция?
Об том и речь, ваше превосходительство. Общая полиция кражами не занимается, а сыскная устранилась.
Это почему же? насупился премьер.
А Мойсеенко не велел. И до сих пор запрещает. Говорит: дороги за раскрытие краж не платят, вот и нечего стараться.
Столыпин покраснел и оглядел собравшихся с видом крайнего возмущения:
Не может быть. Такого просто не может быть!
Увы, может, возразил Трусевич. Я получал сигналы и направил в МСП два отношения. Обращал в них внимание начальника сыскной полиции, что хищения на московском узле достигли гигантских размеров.
А что Мойсеенко?
Пальцем о палец не ударил.
Как же вы такое стерпели, Максимилиан Иваныч? Почему не дали ход? Сообщили бы градоначальнику.
А что толку? Рейнбот полностью его покрывает.
Генерал-майор Рейнбот был московским градоначальником и непосредственным шефом Мойсеенко. В столице о его управлении Москвой давно уже ходили нелицеприятные слухи.
Стефанов дал сановникам высказаться, а затем продолжил:
Наконец тревогу подняла судебная власть. Изволите ли знать, за первую половину девятьсот шестого года следователи завели три сотни дел о кражах на чугунке. Я говорил с прокурором Окружного суда Арнольдом. Тот вызвал меня как хорошо известного ему по предыдущим делам специалиста и сказал Признаться, я сначала ушам своим не поверил. Арнольд сказал, что ни в одном из этих трехсот дел нет и следа деятельности сыскной полиции!
Столыпин молча стиснул и разжал кулаки.
Сам-то он, ваш Арнольд, что-нибудь пробовал сделать? желчно осведомился Трусевич. Эти судейские всегда норовят сесть на шею полиции и проехаться. А он не такой?
Коллежский секретарь пожал плечами:
Когда мне понадобилась защита от собственного начальства, только Владимир Федорович мне и помог. Я же теперь в отставке будто бы по домашним обстоятельствам. На самом деле Рейнбот меня выкинул со службы в двадцать четыре часа.
Почему? грозно свел брови Столыпин.
Слишком старался исполнять свой долг, с достоинством ответил москвич.
Я с самого начала просил подробностей.
Извольте, ваше превосходительство, сейчас будут. В мае этого года начальник сыскной полиции не смог-таки отвертеться от Арнольда. И вынужден был через силу открыть первое дознание по железнодорожным хищениям. Поручил его мне, и я сразу рьяно взялся за дело. Скажу без похвальбы, я сыщик опытный, и преступный мир Москвы меня боится не зря. За несколько месяцев я открыл весь механизм хищений и произвел первые аресты. В частности, попался и некий торговец Зыбин. Он держит лавку москательного товара в Котяшкиной деревне. На самом деле Зыбинкрупный барыга, он организует покражи с товарных станций и далее продает ворованное посредникам. И вот взял я этого негодяя и начал допрос. При этом присутствовал младший помощник делопроизводителя МСП коллежский регистратор Соллогуб
Степан Николаевич? перебил докладчика Лыков.
Он самый.
Опытный человек, давно в полиции.
Опытный, не без сарказма подтвердил Стефанов. Вы слушайте, что дальше было. Начал барыга поддаваться, потому как улики я подобрал, взял с поличным и склоняю к признанию. Зыбин говорит вроде нехотя, но все интереснее и интереснее. Фамилии и адреса уже начал сообщать. Сам при этом косится на Соллогуба, а у того глаза бегают, как будто он не в своей тарелке. Что такое? В ум не возьму. Тут вдруг Зыбин мне и заявляет: чего-де вы меня об воровстве спрашиваете, вы спросите у Степана Николаевича, он все тонкости лучше меня знает! Поскольку соучастник.
Так прямо и бухнул? не поверил Столыпин. Про сыскного чиновника, и в его присутствии?
Слово в слово, ваше превосходительство. Да вы хоть у самого Зыбина спросите.
Дела Премьер мрачнел на глазах.
Что дальше было? влез Трусевич. Как Соллогуб отнесся?
А он молча встал и вышел вон. Как потом выяснилось, Степа явился прямо к Мойсеенко и все тому рассказал. Какая у нас с барыгой беседа ладится. А Дмитрий Петрович, не медля, значит, ни минуты, пошел прямиком к Рейнботу. И только я закончил допрос и отправил Зыбина в камеру, меня вызывают срочно к градоначальнику. Сразу же я почуял неладное. Никогда до этого в одиночку к генералу не ходил, бывал много раз на совещаниях, но всегда с участием Мойсеенко. А тут одного, да на самый верх. С чего бы это? Хорошего ничего не ждал. И не ошибся. Стефанов перевел дух и продолжил: Господин градоначальник, как я вошел к нему в кабинет, тут же принялся орать. Ежели дикий рев его перевести на человеческий язык, сказал он следующее. Пиши, говорит, прошение об отставке. А иначе выгоню сам по третьему пункту и вышлю прочь из Москвы. И чтобы бумагу сочинил прямо сейчас, у меня на глазах. Вот Я осмелился поинтересоваться, чем так не угодил его превосходительству. В форме Отставник смутился. Было видно, что вспоминать о разговоре с градоначальником ему крайне неприятно. В форме, прямо скажу, хамской, генерал мне заявил: ты все по службе сообщаешь прокурорским, выносишь сор из избы, что нетерпимо. Я пробовал оправдатьсякуда там. Видать, Дмитрий Петрович здорово его обработал. Рейнбот меня слушать не стал, а рычал только одно: пиши бумагу и убирайся, чтобы ноги твоей больше не было в московской полиции. А иначе вообще под суд пойдешь, мы с Мойсеенко повод придумаем. Что мне оставалось? Сочинил прошение и вышел, как оплеванный. Обидно мне очень было. Семнадцать лет беспорочной службы, сорок благодарностей от начальства, даже от североамериканского президента есть, а вот теперь стал неугоден. Эх
Что дальше произошло? сочувственно спросил премьер-министр.
Дальше я пошел к прокурору, уже упомянутому мною Арнольду. Лицо горит, мысли путаются Что делать, куда жаловаться? Чинишко мелкий, а тут генерал-майор и московский градоначальник в пух и прах изодрал. Где я и где он? Рассказал все Арнольду, как меня за слишком рьяную службу на улицу выкинули. Владимир Федорович сказал: здесь я тебе помочь не смогу, меня самого из-за столкновений с Рейнботом переводят в Варшаву. Езжай в столицу, ищи правды там. А я всегда подтвержу, что ты служил честно. И приехал я сюда. По старой памяти пришел к Василию Ивановичу Лебедеву, а он отвел меня к его превосходительству господину директору Департамента полиции Прошу у высшей власти защиты. Последнюю фразу Стефанов сказал через силу и замолчал.
А что стало с Зыбиным? невпопад осведомился Лыков.
Что? А Отпустили в тот же день.
А протокол допроса, другие бумаги по дознанию?
У меня их отобрали. Но много черновиков я сохранил.
Вот и хорошо.
Алексей Николаевич покосился на Столыпина, тот перехватил его взгляд и сказал: