Тогда на Новый год!
Новый год уже прошел.
Тогда на Рождество!
Рождество тоже уже прошло. Я подарю тебе его на двадцать третье февраля.
Ты хам, Рогожин. Тыхам!
Уна была в плохом настроенииСереда охотно разглагольствовал на кухне, но нс хотел соблазняться. Позже, гораздо позже Хозяин Квартиры расскажет, что «физтехи» в большинстве своем равнодушны к женщинам и что Дикая Женщина, охмурив «физтеха» и даже женив его на себе, совершила нечто вроде Гераклова подвига.
Действие второе
Явление первое
Декорации преобразились. Теперь зрители видят комнату в семнадцать квадратных метров.
Две трети комнаты занимает «лежбище»это обширная низкая тахта без ножек, на которой живописно навалены подушки, одеяла, пледы и спальные мешки. Над «лежбищем»ковер. На ковредеревянные мечи и гитара. Оставшаяся часть комнаты отгорожена шкафом и швейной машинкой. Там стоит компьютер. За компьютеромогромный мужчина в плавках. Он усат, у него маленькие, близко посаженные глаза и могучие ляжки неприлично нежного цвета. Этодруг Хозяина, Алхимик. Хозяина снова нет дома, он снова у Венского, а когда придеттоже будет ходить по Квартире в одних плавках.
Алхимик живет в Питере и временами, бывая в Москве, гостит непременно у Хозяина. Тут ему хорошо.
На лежбище, прислонившись к ковру, сидит Виталик. Он уже давно встал, прибрался как мог и теперь отдыхаетчитает. На другой стороне лежбища лежит, укутанная, Ксанта. На ней мохеровый розоватый свитер и черные сияющие лосинки. Она вся состоит из округлостей, которые перекатываются, как шары для боулинга. Ксанта томится духом.
Вита-алик!взывает она.Вита-алик!
Чего,откликается Виталик, не отрываясь от книги.
Виталик, почему ты такой?..
Какой?
Такой... витальный!
Га-га-га! Ох-ха-ха-га-га!оглушительно смеется Алхимик. Его голова, похожая на горшок с ушками, показывается над швейной машинкой. Он изрекает:Хорошо, что ты не Бруталик. Иначе был бы брутальный. Ого-га-га-га!
И он с грохотом обрушивается обратно.
Нет, в самом деле,иезуитским голосом продолжает Ксанта.Ты так хорош, что, будь я дурочкой, я бы в тебя влюбилась. Правда.
Виталик пожимает плечами. Экая тоскана кухне заперлись эльфы неопределенного пола и спорят на свои эльфийские темы. Человеку там делать нечего, он там неуместен, как носорог на выставке фарфора. Прежде Виталика это умиляло, теперьзлит. И он часто бегает в сортир (сортир отделен от кухни нетолстой стенкою) и там нарочно громко пукает и мочится. В эти моменты эльфы конфузливо затихают.
Итак, в кухнеэльфы, здесьэти. Почитать сегодня не дадут, это ясно. Виталик читает Стейнбека. Это просто заколдованная книгана любом новом месте жительства она попадается Виталику, но он никак не может прочесть ее до конца. А с видуобыкновенная такая книжка в красном коленкоре, корешок сверху чуть надорван.
Право, жаль, что я умна,ненатурально огорчается Ксанта.Право, жаль...
А мне не жаль,не выдерживает Виталик.Если бы к твоей красоте да еще бы и глупостьты была бы слишком неотразима.
Льстец,восхищенно говорит Ксанта. Она завернула все свои округлости в драненький плед с претензией на расцветку клана Кемпбеллов. Наружу торчит только сдобное личико.
Вита-а-алик!
Ну чего еще?
Это правда, что тебя поимела Дикая Женщина?
Враки.
Значит, правда. Ну, и как ты ее находишь?
Она бесхитростна, как критский лабиринт, и неприхотлива, как орхидея,говорит Виталик.
В этомее прелесть, но имей в видуона опасна...
Неужели?
Она, как паучиха, пожирает предмет своей страсти...
До страсти тут далеко,сказал Виталик,как до Атлантиды.
Тем хуже для тебя, глупый мальчик. Она съест тебя без аппетита,сказала Ксанта и сладко заныла:Вита-а-а-алик!.. Ну отчего я так умна? Как бы мне поглупеть? Помоги мне упасть с вершин моего интеллекта к тебе, в бездонную пропасть немудрящего греха!
Ну уж дудки! Это счастье даровано избранным.И с этими словами Виталик уходит курить на лестничную площадку. А Ксанта воображает про себя, будто онанагая среди нагих вакханок, а вокруг пляшут крепкие козлоногие Виталики, бесстыдно выставляя напоказ огромные вздыбленные признаки примитивного жизнелюбия. О-о!
Алхимик тарахтит клавиатурой.
На лестнице «сосед», приняв постный вид, сказал:
Ну, дорогой, я с тебя удивляюсь. Бери, пока само плывет. Чего ты ломаешься? Дамочка просто из трусов выпрыгивает, а ты привередничаешь.
Эту штучку я оставлю про запас,отвечал Виталик.Время вроде есть. Не хочу, понимаешь ли, рассеиваться. Долой поточные линии разврата. Настала эпоха штучной работы.
Ну, как угодно. А то смотривынырнет из-за угла какой-нибудь любитель Киркегора, которого ты, кстати говоря, не читал,и уплывет от тебя эта штучка, как ты ее назвал.
Киркегора я не читал, но успел заметить, что его любителей хорошо гасить цитатами из Ницше,с достоинством ответил Виталик.
Это умно, умно,нехотя согласился «сосед».
То-то. Я, брат, эту публику давно изучил. Стоят, бывало, токуют: ко-ко-ко-Киркегор... Жу-жу-жу-Кортасар... Фыр-фыр-фыр-Камю... Тра-ля-ля-дон Хуан... Тут весь фокус в том, чтобы правильно подобрать ассоциации, м-да... дон Хуанпеётль. Коётль, Кецалькоатль, Попокатепетль... Кондор эль Паса... Они тебеоля-ля, Сартр; а ты имой-ой, Маркиз де Сад. Ониоба-на, Замятин, гули-гули, Бердяев; а тыопа-опа, Бурлюк, шмяк-бряк, Маяковский...
И как, помогает?с сомнением спросил «сосед».
Еще как. За ручку прощаются.
Куда катится мир!сокрушился «сосед».Лет двадцать назад за такое шарлатанство тебя бы до смерти забили ногами.
Кто? Эти чахлогрудые? Вряд ли,ответил Виталик не без самоуверенности.Во-первых, они пацифисты по причине хрупкой конституции, не забывай. А во-вторых, каждый второй из этой камарильи тоже ни черта не читал.Виталик метко бросил окурок в специальную консервную банку, стоящую на подоконнике, и вернулся в дом.
Алхимик по-прежнему щелкает клавиатурой пулеметно. Ксанта, где-то в эпицентре своих переживаний, очевидно испытала экстаз и лежит теперь, уткнувшись лицом в плед. Обтянутые лосинками блестящие полушария тектонически вздрагивают. Правда, читать все равно не хочется больше, а хочется размышлять, пользуясь воспоминаниями как кинохроникой, перечитывать собственные мысли недельной давности. Это не всегда доставляет радость. Бывает, что спустя недели или даже месяцы до тебя только доходит, что в таком-то и таком-то случае следовало сказать то-то и то-то, а ты сказал другое, и это менее остроумно. Поступить надо было по-другому, иную позу подобрать, иные интонации... Такой вот невеселый разбор полетов. И ни к чему этоситуации почти не повторяются, а жаль...
Есть еще одна любимая тема для размышлений. Ее зовут Эштвен. Это что-то означает по-эльфийски, очевидночто-то хорошее, чистое, как лунный морозный воздух, как синие звездные лучи. Звезды, если к ним не приближаться, не корябают тебя острым холодкомиздали они чудо как хороши.
Эштвен тоже поет под гитару, тоже носит бисерные хайратнички, и чудные плащи у нееодин зеленый, другой темно-фиолетовый с муаром. Она у горла скрепляет плащ красивой брошьюсеребряным листом, осыпанным золотой пыльцой. Ступни ее узки, кисти тожедлинны, узки и нервны. Волосы темные, вьются крупно. Глаза сумасшедшие, улыбка сумасшедшаявидны длинные клыки, остренькие. Улыбнется, глазами блеснетне человек!
Ну, положим, не слишком умна. Ноталантлива, одарена бесспорно. И молодазаканчивает одиннадцатый класс.
Виталик легендарно в нее влюблен. Легенда эта муссируется с удовольствиемлюбовь недостойного к объекту. Воздыхания конюшего о прекрасной графине.
Все понимают, что бедолага Виталикне при делах, что кроме пустого взгляда и случайного рукопожатия, поданного как милостыня, по рассеянности,ему ничего не обломится. Но все восхищены.
Насмешливые толки, окружавшие эту бедную, не нужную никому любовь, были двояки. Большая часть свидетелей этого предполагала, что все «понарошку». Человек, видите ли, не может так натурально бледнеть при звуке одного только имени, если он разве что не книжный герой или «понарошку». Но были и такиеВиталик это знал наверняка,кто поглядывал искоса в несуществующий лорнет, говорил сквозь зубы: «Мнэ-э... ну что... Любовь из скотов иногда делает... мнэ... людей. Может быть... э... и тут что-нибудь похожее произойдет. В конце концов, этот юноша во что-нибудь... мнэ... выродится. Может быть...»