Валерий СтрокинИван-ЦаревичИван-Дурак, или Повесть о молодильных яблоках
Уже прошло лет двадцать после детства,
Уже душою все трудней раздеться
1. ЦАРЕВИЧИ
В некотором царстве и в некотором государстве Впрочем, это было конкретное царствогосударство в котором правил, как водится, уже старый, поэтомудобрый, великий и могучий, уже справедливый, славный царь Берендей.
Жизнь, известное дело, прожил царскую: воевал, отступал, побеждал, снова воевал, участвовал в заговорах и сам страдал от них, брал и разорял города и веси, возводил новые. Два раза был женат. Оба брака, в какой-то степени, оказались неудачными.
Первая супругаАнита, так она требовала себя называть, хотя имя имела простое и несложноеАнна, оставила ему двух сыновей. Старшего Бориса, названного так в честь деда, среднегоОскара, названного странным для того царства именем по прихоти царицы Аниты.
Люди судачили: «Он-то в честь кого назван?» Сплетни прекратились после того, как Анита бежала вместе с заморским кутюрье, которых в те времена, при её царствовании, в кремлевских палатах было как собак нерезаных.
На границе кутюрье поймали и, кажется, повесили или посадили на кол. Царица как в воду канула. Берендей не долго её искал. Рассылал конные разъезды во все уголки царства. В соседних государствах клеили листы с её приметами. Глашатаи кричали суммы денежных вознаграждений тем, кто укажет, где скрывается царица. Царь быстро успокоился и через несколько лет, отягощенный государственными заботами и воспитанием неслухов-царевичей, (воспитывали все: от младшего конюха до Казначея, Воеводы и Шута), оголодавший без женской ласки и присмотра, женился во второй раз, на Марье-царевне. Это были самые светлые года. Чтобы отыскать таких кудесниц, как Марья, надо иметь не только счастье-везение, но и высшее дозволение.
Может быть поэтому, завидуя их счастью, недоброжелатели, за глаза, называли её царевной-лягушкой. Некоторые, посмелее и шепотомведьмой, околдовавшей царя-батюшку. Но большинство, были согласны с выбором Берендея и души в ней не чаяли.
Велико же было горе царя, когда она умерла во время родов, подарив ему третьего сына, которого с горяча назвали Иваном. И возможно, что поэтому царь Берендей, мягко говоря, немного недолюбливал, своего младшего отпрыска, с рождением которого угасла жизнь царицы- матушки, ненаглядной Марьюшки
Царь жениться больше не рисковал. Челядь продолжила воспитание мальчишек, постепенно превращавшихся в принцев на выданье. А года царя Берендея не убывали, а накапливались, начинали давить на плечи, сгибать в пояснице, менять орлиный взор на слепой совиный. В некогда грозном и царственном голосе стали проскакивать петушиные вскрики и стеклянное дребезжание.
«Наследника на царство пора готовить»решил Берендей. Царство делить на троих не хотелось, не так легко оно собиралось дедами-царями, а вот выбрать достойногоНадо крепко подумать, такое с кондачка не решается. Особенно внушал опасения третий, по большей части воспитанник Митрофанушки.
В один из дней, Берендей решился по этому поводу собрать государственный совет, который включал в себя, хорошо это или плохо, всего три особоприблеженные персоны.
Старый боевой друг, товарищ и соратник, воевода Дубылом. Говорят, что раньше в его фамилии был один «дуб», но после знаменитой сечи на реке Калине со Змеями Горынычами, глядя на лес нарубленных змеиных голов, он произнес сакраментальную фразу: «Навалено, аки дубы столетние нарублены». После чего, царь-батюшка милостиво разрешил поменять фамилию на Дубылом.
Вторым членом государственного совета был казначей Копейкин. На самом деле он отвечал за все: за казну, за поля широкие, леса темные, реки глубокие, в общемза все царское хозяйство. Кажется, фамилия его была толи Шейман, толи Алтынов, но за рачительность в работе и скрупулезность подсчетов того, что ходит и что лежит на балансе, с легкой руки Митрофанушки, его стали прозывать Копейкиным. Прозвище звучало так часто, что на Шеймана-Алтынова, казначей реагировать перестал. Привык
Третьей государственной головой, был старший правительственный шут гороховый Митрофанушка. Казначей и Воевода, теша свое самолюбие считали, что на совете он присутствует исключительно для количества и сглаживания острых моментов во время дискуссий.
Разумеется, у Митрофанушки имелась своя точка зрения, по поводу государственной думы, но именно эта точка зрения никого не интересовала.
Берендей нервно прохаживался по горнице, время от времени хмуро косился на мелькающий в зеркале силуэт старого сутулого человека, с длинной белой бородой-лопатой и седой косичкой, подпрыгивающей на затылке в такт шагам.
Царь остановился, поправил сползающую на брови корону.
«Череп, что ли, усыхать стал», раздраженно подумал он. «Однако до хрыча старого далеко», польстил он себе и, вздохнув, произнес:
Силы не те стали, совсем не богатырские, он скорбно посмотрел на морщинистые покрытые старческими веснушками широкие ладони. Руки силушку теряют. Подкову сегодня не согну. Раньше дубы рвал, Берендей широко улыбнулся, обнажив крупные, ореховые зубы. Ну, или почти вырывал, но подковы точно гнул. Пытался. Смотря какие дубы и какие подковы.
Раз, два, три, четыре! донеслось из-под окна.
Раз, два, три, четыре! Баба сеяла горох! Раз, два, три, четыре! Две горошины из трех! Раз, два, три, четыре!
Ножку! Я сказалногу держать. Село!
Такой дурной и громкий голос был у старшего сына Бориса.
Берендей подошел к окну, выходившему на кремлевскую, мощеную крупным булыжником, площадь.
Тоже мне, витязь в тигровой шкуре, пробормотал Берендей, с досадой поправляя корону. Может к ней подвязки какие приделать? Или ювелира попросить, пусть отольет новую, по размеру?
Под окном стоял старший Борис, облаченный в кольчугу, с накинутым на плечи, парадным, алым плащом. В руке он держал обнаженный меч, служащий сейчас, чем-то вроде дирижерской палочки.
Раз, два, три, четыре! меч свистя, рубил воздух.
Равнение! Выше! Выше! Ножку держать, салаги!
Мимо, с одеревенелыми лицами, которые заливал пот, маршировали пятеро дружинниковиз последнего весеннего набора. На их плечах лежали деревянные шесты, имитирующие бердыши.
Крепче оружие держать! Это вам не оглобли! Ногу выше! Ну-кадружно стукнуть! орал Бориска, ветерок трепал его длинные рыжие кудри.
«Как у Аниты, если б она не красилась. И голос еёдурной и визгливый. Все время кричала. Никогда не могла спокойно говорить. Но характером в меня. О походах да завоеваниях грезит. Саша Македонский, Берендей захихикал, с сомнением покачал головой. Начнутся войны, парады, лагеря для дезертиров и военнопленных. А если его побьют в сражении? В солдафона его превратил Дубылом. Доверь воспитание ребенкаспортют супостаты».
В дверь постучали. Берендей отвернулся от окна.
Прошу!
Дверь скрипнула, показалась голова, в сине-беломгосударственных цветов, раздвоенном колпаке. Вопросительно звякнули колокольчики, нашитые на два разноцветных уха.
Гой еси, батюшка. За головой просунулось длинное тощее тело шута Митрофанушки, на нем был наряд арлекина из черно-белых квадратиков.
У настоящих остряков все должно быть острым, пробормотал Берендей. Здравствуй, Митрофанушка, ты чего так странно говоришь?
Шут отвесил небрежный поклон.
Это родная мова, батюшка.
На какой я говорю?
На современной.
А разница в чем, дурень?
В музыке, батюшка.
В какой музыке, Митрофанушка?
Родную речь сердцем понимают, а современнуюголовой.
Не зря ты у меня в шутах ходишь, тень на плетень наводишь. И костюм у тебя дурацкийв клеточку. От него в глазах рябит, недовольно проворчал Берендей.
Это авангард, батюшка. Гардеробчик от царицы Аниты остался, она его по заграничному журналу выписала. Мода такая.
Мода! воскликнул Берендей. В соседнем царстве-государстве одного короля голым сделала. Стыд и срам!
И я, батюшка, говорю, что стыд и срам.
В дверь громко и требовательно постучали.
Войдите! крикнул Митрофанушка, торопливо садясь на лавку. Она стояла напротив высокого резного кресла-трона, на спинку которого был, накинут государственный флаг. Маленькая подушечка, лежащая на сиденье, имела те же цвета. Берендей, мучился геморроем, тщательно это скрывал, и все дружно делали вид, что ничего не знают. Над креслом висел царский герб, прикрепленный к потолку золотой цепью. Это была голубая пятиконечная звезда, пронзенная золотой стрелой. Ленту с девизом, которая должна была обвивать герб, отдали на реставрацию из-за осыпавшихся, от времени, золотых букв. Надпись должна была гласить: «Если только захочу, с неба звездочку сшибу и обратно вколочу». Стихотворное упражнение Берендея Основателя, превращенное со временем в царский девиз должно было означать намек и предупреждение завистливым соседям, против их поползновений на независимые царские земли. Надпись ничем не хуже и не лучше, чем у других царей. Например, у царя Рафика была лента с надписью, естественно кириллицей: «Ультима рацио регно». Царь Рафик переводил её как «последний довод королей», потому что ниже, под надписью, был нарисован талантливым придворным художником крупный зеленый кукиш.