Ну что, знаменитый доктор еще не приехал?
Нет, отозвался я, невольно любуясь стройной фигурой танцовщицы и ее красивым лицом. Нам придется подождать его здесь несколько дней.
А я спешу в театр, сказала она, хотя я ее не спрашивал. Мне нужно поговорить с пригласившим меня директором. Еще раз кивнув, она исчезла из вестибюля.
Портье, все это время молчавший, снова заговорил.
Может быть, вам, сэр, угодно будет пройти позавтракать, ресторан у нас тут же, внизу?
Нет, я подожду своего друга, ответил я и, стараясь навести моего собеседника на прежнюю тему о самоубийстве баронета, добавил:
В газетах пишут, если я не ошибаюсь, что покойный баронет Коксвилл дважды покушался на самоубийство и, между прочим, один раз у вас здесь, в отеле.
Это ошибка репортера, сэр, он стрелял в себя вовсе не здесь, а там, наверху, на Мозебакене, в ресторане. Все время, пока баронет жил у нас, он был чрезвычайно весел, шутил со мной.
Его посещал кто-нибудь? продолжал я расспросы.
К сожалению, нету баронета не было друзей, но он и без них весело проводил время.
В вестибюль вошел какой-то бритый господин, с виду похожий на актера.
Скажите, пожалуйста, госпожа Акка Субитова приехала? спросил он.
Да, но ее сейчас нет в отеле, ответил портье.
На лице бритого показалась довольная улыбка.
Хорошо, я зайду позже, сказал он и ушел.
Этот господин и еще другой ежедневно, вот уже несколько дней, справляются о госпоже Субитовой, пояснил портье.
Вероятно, ее сослуживцы-артисты, заметил я спокойно, хотя был поражен тем, что Холмс предвидел это посещение. Судя по имеющимся фактам, наша экспедиция обещала быть чрезвычайно значимой.
Представьте, сэр, разболтался портье, польщенный моей с ним откровенностью, после самоубийства вашего соотечественника две его комнаты продолжают пустовать, потому что новые постояльцы не хотят в них селиться. И зря! До чего прелестные апартаменты!
Интересно было бы на них посмотреть!
О, пожалуйста, сэр! Пока вы ждете вашего друга, можете осмотреть комнаты!
Он позвал одного из мальчиков-слуг, дежуривших при лифте.
Оскар, проводи господина во второй номер.
Я уже стал подниматься с моим провожатым по лестнице, как услышал голос вернувшегося Холмса:
Постойте, я с вами.
Звонко щелкнул замок двери, и мы вошли в богато обставленную комнату.
Это была приемная баронета, а здесь он спал, указал мальчик.
Холмс бегло окинул взглядом обе комнаты.
Взор его остановился на колпаке электрической лампы, стоявшей на столике у кровати.
На нем висел со стороны кровати обрывок почтовой бумаги, который почему-то не тронули при уборке комнаты.
Вероятно, постоялец имел привычку читать в кровати и, чтобы защитить глаза от яркого света лампы, устроил этот импровизированный абажур.
Какой прекрасный вид из окна, быстро проговорил Холмс, а что это за пароход пристает к набережной?
Услужливый Оскар посмотрел в окно, и этого времени было достаточно, чтобы мой друг быстро схватил обрывок почтовой бумаги и зажал его в руке.
Спустя минуту мы вышли из номера.
Мальчик с благодарностью поклонился, ощутив пальцами монету, которую я поспешно сунул ему в руку.
VII
Холмс, вернувшись в номер, сел у стола, положил на него смятую бумажку и начал ее разглаживать. Она оказалась начатым, но недописанным письмом.
Заинтересовавшись этим обрывком, я наклонился через плечо Холмса и прочитал:
«Стокгольм, восемнадцатое июля тысяча девятьсот Обожаемая Маргет! В последнем отправленном тебе письме я сообщил, что вернусь в Англию не раньше, чем через две недели, но меня охватило такое страстное желание тебя увидеть, что я решил выехать отсюда через два дня. Эти два дня необходимы мне для того, чтобы съездить на один из островов, куда меня приглашает владелец редкой коллекции древнего оружия, хочу кое-что купить у него. К сожалению, с островом нет пароходного сообщения, и мне придется плыть на лодке»
На этих словах письмо прерывалось: по-видимому, писавший раздумал его дописывать и отправлять.
Заметьте, Ватсон, письмо это от восемнадцатого июля, сегодня у нас двадцать пятое, а самоубийство произошло девятнадцатого, проговорил Холмс. Трудно предположить, чтобы мысли баронета так резко изменились всего за одни сутки, и вместо того, чтобы оказаться в объятиях любимой невесты, он решил умереть.
Но я до сих пор не могу понять, Холмс, какое отношение имеет к этой таинственной драме русская танцовщица?
Легкая усмешка пробежала по лицу моего друга.
Я вижу, Ватсон, что ваша сообразительность становится уже не такой, как прежде!
Насмешка Холмса меня немного обидела, что он тут же заметил.
Не сердитесь, друг мой. Кстати, расскажу вам, что успел сделать. Я был в Скансене, видел сторожа на Бредаблике, он сказал мне, что действительно пятнадцатого июля один англичанин хотел броситься вниз с башни. Ему удалось остановить его, об этом инциденте было заявлено в контору, и покушавшийся на самоубийство назвал себя баронетом Коксвиллом. Я попросил сторожа описать мне его внешность. Она вполне совпадает с наружностью Коксвилла. Меня только поразила одна маленькая подробность.
Какая?
У баронета Коксвилла были темно-серые глаза, а сторож уверяет, что они сверкали, как угли. Насколько я знаю, уголь никогда не бывает серого цвета.
В такую тревожную минуту сторож легко мог ошибиться и принять один цвет за другой.
Не спорю, очень может быть. Но чем объясните вы, Ватсон, следующее: из Скансена я отправился на Мозебакен и, поднявшись на подъемнике, вошел в ресторан, где случилось второе покушение нашего друга на самоубийство. Найти свидетелей оказалось нетрудно. Но есть одна странность. Вероятно, вы помните, что у Коксвилла были превосходные белые зубы, но люди, удержавшие его от выстрела, все, как один, уверяли меня, что у баронета недоставало в верхней челюсти правого резца.
Неужели, Холмс, вы не допускаете, что он мог его выбить за это время? Вы сами знаете, каким отважным боксером был Эльджернон.
А вы узнали что-нибудь от портье?
Я передал ему наш разговор с несостоявшимся юристом и заодно сообщил о бритом посетителе, приходившем к танцовщице.
Что же вы раньше мне ничего не сказали! вскричал Холмс.
Вы об этом меня не спрашивали.
Холмс закурил, по обыкновению, трубку и погрузился в раздумье.
Спустя некоторое время он резко повернул ко мне голову:
Ступайте, дружище, снова в вестибюль и не пропустите давешнего посетителя; если он войдет в комнаты русской, немедленно сообщите мне.
Удобно ли мне будет оставаться внизу? Не возбудит ли это подозрение?
Какой вы непонятливый, Ватсон: рядом с вестибюлем на три ступеньки вверх находится ресторан; займите стол у двери и прикажите подать вам завтрак. Оттуда весь вестибюль как на ладони.
Я спустился, и портье поприветствовал меня как старого знакомого.
Какие есть красивые женщины на свете! заметил он, подмигивая. Сейчас вернулась русская и несколько минут разговаривала со мной. Я рассмотрел ее! Красавица! Но, Боже мой, как она была недовольна, что тот, бритый, не застал ее в отеле.
Я занял свой наблюдательный пост за столом.
Бритый мужчина не показывался.
Я позавтракал и, желая протянуть время, медленно курил сигару и пил пунш. Мои ожидания были не напрасны. Незнакомец явился и, задав привычный вопрос портье, стал подниматься по лестнице. Я быстро вернулся в номер, поднявшись на лифте, чтобы опередить «бритого».
Пришел? встретил меня вопросом Холмс.
Я молча кивнул. Холмс бросился к двери, соединяющей нашу комнату с соседней, и приложил глаз к отверстию, проделанному им за время моего отсутствия. Потом он приставил к двери ухо и слушал долго и внимательно. Лицо его от неудобной позы покраснело.
Я мало что понял, они говорят по-немецки на особом диалекте, недовольно заметил мой друг.
Разговор в соседней комнате продолжался довольно долго, пока щелчок замка не дал нам понять, что таинственный посетитель ушел.
Холмс заторопился, надел повязку на лицо и быстро выбежал из номера, бросив мне в дверях: